Однако почти целый год был из жизни вычеркнут. Еще Клавдия Ивановна была жива, когда вышло несколько книг о ее творчестве. И в них сквозила мысль, что в потоке новых эстрадных имен лирическая песня Шульженко в тот год несколько потерялась. То ли журналисты, писавшие о ней, не знали, что произошло в мае 58-го, то ли эта тема была в то время запретной. Драма Шульженко таким образом опускалась за скобки. Можно принять во внимание цензорские редакторские соображения, но нельзя сделать вид, что ничего такого не было…

Епифанов продолжал много снимать, разъезжая по всей стране. И все свободное от съемок время он старался проводить с Шульженко. Поток писем увеличился, едва публике стало ясно, что ее выступления и концерты прекратились. Парадокса здесь нет. Хотя и появились новые певицы, но публика быстро разобралась что к чему, обнаружив сильнейшую тягу к песням Шульженко. А их не было. Неизвестно почему. Пластинки выпускались, а имя с концертных афиш исчезло. Личная жизнь «звезд» оставалась для зрителей и слушателей под большим секретом. Конечно, это хорошо, что к тебе не заглядывает в спальню и на кухню какая-нибудь прыщавая бойкая девица с диктофоном или видеокамерой. Далеко не каждому это по душе. Но времена изменились. Нынешние поп-звезды представителей второй древнейшей профессии в первую очередь ведут на кухню, потом в спальню. Чаще в обратном порядке. Сегодня в шоу-бизнесе все завязано на деньгах, в эстрадной тусовке так и говорят — «нужны большие бабки». За неимением мало-мальского таланта многие из них умело распространяют и раздувают вокруг себя малосимпатичные детали из своей личной жизни. Им нужна известность. Неважно — какой ценой, в ход идут скандальные или скабрезные подробности. И всю эту похабель они важно называют «законами шоу-бизнеса»! Понятно, что роль денег сегодня иная, чем двадцать — тридцать лет назад. Но, други мои, нельзя же все нести на продажу, не оставляя в своей жизни, своей душе заповедных полян, куда вход запрещен всем.

Коммуналка для Клавдии Ивановны стала почти катастрофой еще и потому, что ее могли увидеть в халате посторонние люди. А она не могла показаться «не в форме» даже близким родственникам.

Фурцева сама была женщина яркая, незаурядная, а в молодости очень красивая. Она хорошо разбиралась в психологии женщин, особенно таких, как Шульженко. И потому знала, как ее можно унизить и растоптать. Унизить удалось. Растоптать нет. Характер у Клавдии Ивановны был железный. Стальной. Она, как барон Мюнхгаузен, сама себя за волосы вытаскивала из тяжелейших ситуаций, куда ее бросала жизнь. Она научилась достойно им противостоять.

Епифанов всю свою жизнь был чрезвычайно организованным человеком. Очевидно, это свойственно закоренелым холостякам. Все бумаги, статьи, документы, письма он любил систематизировать. Летом 58-го года поток писем в адрес Шульженко резко увеличился. Георгий Кузьмич решил разобрать переписку Клавдии Ивановны. Многие признавались в любви, кто-то просил прислать денег; писали из армии, тюрем, сумасшедших домов, сел, деревень, больших и малых городов. На некоторых письмах Епифанов делал пометки: «Для юмора». Вот одно из них. Это письмо часто читал молчавшей поневоле Клавдии Ивановне Епифанов, с разными интонациями, иногда доводя ее до слез, так она смеялась:

«Здравствуй, Клавдия!

С приветом знакомый Михаил. Клавдия, ты меня извини, время шло. Я знал, что ты не могла любить меня, а счас я далеко от Москвы. Клавдия, ты меня забыла, в той суете, когда я однажды увидел тебя. Клавдия, ты немного постарела за истекшее время, а я вполне уверен, что жизнь твоя впереди. Хотишь быть женой, едь! Здесь тебе будет хорошо. До свидание. Жду ответ. Жму руку. Михаил».

Известно, как трудно из огромного потока писем выловить несколько весточек, благодаря которым и возникает обратная связь. Епифанову удавалось. Вот, скажем, письмо, написанное печатными буквами: «Тетя Клава, я Славик Кондратов, живу в Орле. Очень люблю, когда вы поете. Скоро я буду учиться, буду писать лучше. Спойте песню, которую вы любите. Мне все равно понравится. До свиданья, тетя Клава».

Или еще одно:

«Дорогая, тысячу раз милая, несравненная Клавдия Ивановна! Я сейчас в таком ударе после концерта, что не в состоянии сказать ничего больше… Вы мое детство, вы моя юность, моя зрелость и моя осень. Вы сопровождаете меня всю мою жизнь, и единственное мое желание, такое же неисполнимое, как полет на луну, — это встретиться с Вами, обнять Вас и поблагодарить Вас за то счастье и радость, которые доставляют мне Ваши песни…»

Шел также мощный поток стихов с предложениями и требованиями, чтобы их исполнила Шульженко. Однажды пришел конверт. В нем на тетрадном школьном листе были написаны стихи. На конверте — ни обратного адреса, ни подписи. И никаких просьб. Шульженко часто перечитывала эти строфы.

К. Шульженко. Осенняя мелодия.

Одна дама прислала открытку, в которой также изливала свои чувства к Клавдии Ивановне, вспоминала, как она принимала участие в организации концертов Шульженко; подписалась она: «Бывший секретарь партбюро мюзик-холла»…

Еще приходили письма с новоявленными родственниками. Как правило, они шли с юга Украины и России, где имело распространение фамилия «Шульженко».

Как ни важна и приятна была забота Епифанова, Шульженко понимала все отчетливей, что без сцены, без выступлений — ей конец. Однако врачи запрещали возобновлять музыкальные занятия. Она послушно лечилась, читала необъятную «Сагу о Форсайтах».

Тем временем Владимир Филиппович, узнав о неприятностях, попытался наладить отношения, возобновив телефонные звонки. Так он познакомился с Епифановым. Однако друзьями они не стали. Коралли не любил Жоржа, что легко было объяснить. Но Епифанов, человек по натуре независимый, не набивался к нему в приятели, зная, что во многом из-за его прихоти или мести Клавдия Ивановна оказалась в непростой бытовой ситуации. Коралли напрашивался в гости, Шульженко противилась. Он стал навещать ее много позже, когда она с Епифановым перебралась в кооперативную квартиру. В таких случаях перед его визитом Шульженко предупреждала: «Только на полчаса, Володя, больше я тебя не вынесу».

Когда Шульженко на довольно продолжительное время ушла в тень, некоторые чиновники от эстрады вздохнули с облегчением. У Шульженко из-за ее независимого поведения сложилась репутация женщины с тяжелым характером. Удивительно, как живучи иные предрассудки, всплывающие иногда из прошлых весьма досужих разговоров. Один популярный в свое время конферансье, говоря о Шульженко как о великой певице, все же печально добавлял, что, мол, характер у нее был действительно не из легких. Жаль, однако, что он не нашел времени чуть подробнее рассказать для этой книги о ее характере. Все как-то недосуг — то юбилей, то важные встречи, презентации, приемы… Оно и понятно, современная жизнь требует иных ритмов, и поневоле начинаешь фильтровать, что важно, что престижно, а что — нет. Печально, что иные сегодня весьма популярные служители музы эстрады забывают, что жизнь — одна и что придет черед каждого, когда нужно будет держать один ответ, самый главный. И хорошо, если потом появятся люди, возжелавшие рассказать об их жизненном пути потомкам. Но могут и не появиться. Однако о вечности как-то не принято задумываться. Некогда. Очень много сиюминутных проблем. Один популярный певец в течение года выступал в так называемых «прощальных» гастролях. Он объезжал малые республики, где ему, как когда-то Брежневу, разодетые в национальные костюмы девушки вручали «хлеб-соль», а потом присваивали звание народного артиста этой республики или области. И он, бедный, не видел, как это пародийно выглядело. А подсказать было некому. Ну да Бог с ними. Как однажды заметил Екклезиаст: «Все суета сует…»