Фурцева выглядела эффектно — в модном удлиненном голубом костюме, высокая, тонкая, с широко раскрытыми глазами, ресницы подведены голубой тушью, и глаза показались Майе ослепительно голубыми. Женщина с программкой в руках замерла. Министру уже было за шестьдесят, но перед Майей стояла моложавая привлекательная женщина. Майя поздоровалась, растерянно пожав протянутую руку. «Я тебя давно не видела, Майечка, как твои дела? Тебе что-нибудь нужно?» — «Спасибо, Екатерина Алексеевна, у меня все в порядке, готовлюсь к концерту». — «О да, я видела афишу. Я постараюсь прийти. Так тебе все же что-нибудь нужно?»— повторила Фурцева. «Нет, что вы, спасибо, у меня все в порядке». — «Ну, хорошо. Я за тебя рада. Извини, меня ждут», — просто сказала Фурцева и отошла к стоящей неподалеку небольшой группе людей, почтительно ожидавших министра.

О Фурцевсй всегда говорили много, кто-то злословил, кто-то восторгался ею, считал хорошим министром, но Майя видела перед собой женщину — просто женщину, а не министра, у которой, судя по молве, не все было в порядке.

На концерте Екатерина Алексеевна не была. А через два года ее не стало. И понеслась новая молва, сплетенная из правды и вымысла…

А между тем подошел седьмой десяток века, отгремели торжества по поводу 100-летия великого пролетарского вождя, началась в стране верхушечная перетряска, в результате которой такие средства массовой информации, как телевидение и радио, оказались в руках маленького рыжего человечка с крутым нравом и неуважительным отношением к подчиненным. Он, сталинец по натуре, по-сталински же считал других винтиками, а уж закручивать гайки умел.

От него долго содрогались коридоры радио на Пятницкой и улице Качалова, и особенно — в Останкино, на телевидении. В коридорах же верховной партийной власти у него была недобрая кличка — «крокодил». Новым председателем Гостелерадио стал Сергей Георгиевич Лапин.

Он быстро лишил даже иллюзорных свобод передачи своего ведомства, закрыл многие из тех, без которых ТВ — теперь уже Останкино — сразу же оскудело (например, КВН), введя передачи пропагандистские — один «Ленинский университет миллионов», который смотрели разве что райкомовские лекторы по научному коммунизму, чего стоит. С подчиненными же был не только крут, обращался с ними уничижительно, не останавливаясь перед ложью. Но и на него была управа — генсек Брежнев, которого он, однако, выдавал за своего личного друга.

«О том, что «он личный друг Леонида Ильича», мы узнали с первых дней воцарения Лапина, — вспоминает бывший главный редактор музыкального ТВ Н. Григорьянц. — О том, что все программы должны готовиться, ориентируясь на личный вкус Леонида Ильича, догадались не сразу. Но то, что целенаправленно и стремительно начал насаждаться культ товарища Леонида Ильича (вспомни, телезритель прошлых лет, ходившую тогда шутку: «и это все о нем и немного о спорте», она точно определила содержание ТВ при Лапине. — А. Г.), разгадать было немудрено. Что же до вкуса Леонида Ильича, то, по-видимому, он был самому Лапину не очень ясен, и потому он часто попадал пальцем в небо…

Однажды, выслушав очередной утренний нагоняй за то, что платье Зыкиной — черный бархат со стеклярусом — было чересчур нарядным и это могло оскорбить «простой народ», жду, что дальше будет. А дальше крик: «Как вы посмели допустить такое?» А нужно сказать, что, даже если бы Зыкина вышла на сцену совсем без платья, к редакции бы это не имело отношения. Концерт в Кремлевском Дворце съездов готовило Министерство культуры, а мы его только транслировали. Пытаюсь объяснить, но безнадежно, только усиливаю монарший гнев. Через полчаса — снова звонок. Мне велено явиться немедленно, самолично. В начале рабочего дня ехать из Останкино на Пятницкую (где находилось Гостелерадио и был кабинет его председателя. — А. Г.), терять время, выслушивая все то же самое по второму разу! Но делать нечего. Еду. При личной встрече тон бывал чуть спокойнее, а тут, не успел начаться «приятный разговор», звонит кремлевский телефон. С совершенно изменившимся выражением лица Лапин снимает трубку.

— Слушаю. Доброе утро, Леонид Ильич. — Пауза. — Спасибо, спасибо большое. Я очень рад, что вам понравился концерт! (Абонент, видимо, считает: все, что на телеэкране, это — Лапин. — А. Г.) Еще раз спасибо! — И уже озабоченно: — А как вам платье Зыкиной? Не слишком ли вызывающе? Нет? — Пауза. — Ха-ха-ха! Не буду, не буду! Спасибо, Леонид Ильич! — И ко мне милостиво: — Леонид Ильич сказал мне: «Ничего. Смотри, не поссорь нас с интеллигенцией». Ха-ха-ха!

Спасибо дорогому Леониду Ильичу, выручил меня».

А по поводу интеллигенции… Надо отдать должное Лапину: был человеком эрудированным — хорошо знал поэзию, цитировал не только классиков, но и ту же интеллигенцию, которая бывала у него в кабинете (далекая от выходок его хозяина), мог «обаять» и казался каждому известному поэту, артисту, композитору начальником вполне благопристойным.

Сев в кресло председателя и осмотревшись, Сергей Георгиевич понял, что власть его на этом вверенном ему «дорогим Леонидом Ильичом» участке партийных угодий — безгранична. И приступил к «зачистке» эфира. Начал с бородачей, с брюк на женщинах, а затем приступил к излюбленной сталинской атаке на инородцев, обратив ее острие на лиц еврейской национальности. Одной из первых ему подвернулась эстрада. На голодный эфирный «паек» были посажены Вадим Мулерман, Эмиль Горовец, Майя Кристалинская. Крайне редко они появлялись теперь в эфире. В этот черный список по ошибке были включены Валерий Ободзинский и Нина Бродская, уж очень подозрительными были их фамилии.

Лапинские репрессии не коснулись Кобзона, возможно, потому, что тот прекрасно пел патриотические и гражданские песни, причем брал их в свой репертуар искренне, не по конъюнктурному расчету. Своих убеждений Кобзон никогда не скрывал, и честность его похвальна.

Прямого запрета от председателя не исходило, никаких приказов подобного рода он не отдавал, вот только из каждой программы центральных передач, которые подавались ему на утверждение, особенно — «Голубой огонек», тщательно вычеркивал «криминальные» для него фамилии.

Не стало исключением и радиовещание. Как-то ведающий им в хозяйстве Лапина Орлов позвонил в отдел эстрады музыкальной редакции и высказал взявшей трубку заместителю заведующего Терезе Рымшевич (кстати, многолетнему редактору знаменитой «Встречи с песней») недовольство по поводу только что прошедшей в эфир одной из передач: «Что это вы даете всяких там Кристалинских, Бржевских». И это тоже был не приказ, а «всего лишь» замечание. Тереза Владиславовна понимала, что спорить с начальством бесполезно. Голос Кристалинской в эфире радио звучал теперь крайне редко и только в незначительных, «спрятанных» на третьей станции программах.

Не стала исключением и передача «С добрым утром!».

Но… иезуитство было еще одной чертой характера Сергея Георгиевича. Он не забывал тем не менее поздравлять ту же Кристалинскую с праздниками. Она аккуратно получала скромные, без особых излишеств открыточки в конвертах с короткой подписью — «С. Лапин». На открыточках — поздравления и пожелания здоровья и больших творческих успехов. В последнем телевидение и радио уже не участвовали.

Но вернемся на ТВ. В финальной передаче телефестиваля «Песня-72» (фестиваль этот — счастливая идея, родившаяся тогда в недрах музыкальной редакции всего год назад, — оказался долгожителем. Через три года, если не помешают непредсказуемые новации, которыми ныне богат первый канал в Останкине, ему суждено будет отметить свое 30-летие) стараниями Александры Пахмутовой и Николая Добронравова, написавших новую песню «Кто отзовется?», и редактора Соймоновой, включившей эту песню в финальную передачу, в Концертной студии должна была петь Майя Кристклинская. Но песня никогда не исполнялась и в финале звучать не должна была. И редактор нашла выход — дать эту песню как последнюю песню года ушедшего и новую, самую первую, прозвучавшую в следующем году. И авторам и редактору очень хотелось видеть в финале Майю Кристалинскую. Песня же — о матерях, сыновья которых не вернулись с войны.