Татьяна Михайловна, человек тактичный, говорит: «У меня много строится на этой песне, поэтому будут большие трудности, если я приглашу другого композитора. Посмотрите материал». Ну, конечно, я приехала на студию Горького, и мне показали этот эпизод, где Доронина и Ефремов в машине. И Доронина запела, так трогательно. И меня поразил Ефремов, его глаза. Человек, к которому пришла большая любовь. Как я могла не согласиться на такую работу! И когда я вышла и пошла к такси, у меня уже вся музыка была написана. Лиознова — такой режиссер, она знает, что хочет. Она сказала, прослушав: «Не нужно. Вот есть «Нежность», вот звучит ее ритм, вот ваша опора, на которую нужно нанизать новую тему, больше не нужно ничего».

Этот фильм дал следующее дыхание песне. А Татьяне Михайловне пришла мысль взять «Нежность» в картину, конечно, из-за того, что она слышала ее в исполнении Майи.

В конце картины по радио опять звучит песня: муж, его играет Шалевич, считает деньги, поездка была удачной, а она слышит эту песню и видит другого человека. И вот на такой растерянной ноте и кончается фильм. Такой подтекст у этой песни.

Добронравов. После фильма «Девчата» Майя с Иосифом записали песню «Старый клен», потом — «Девчонки танцуют на палубе». А я хочу остановиться на песне «Письмо на Усть-Илим», это одна из самых наших любимых песен. Самое лучшее ее исполнение было у Майи.

А история у этой песни такая.

К нам приехали ребята из Братска, которых мы хорошо знали, они и сказали: «Вы знаете, мы построили Братскую ГЭС, дальше мы должны строить Усть-Илимскую ГЭС, но денег, как всегда, у правительства нет. Помогите нам».

Это было после первой нашей поездки в Сибирь, в которой были «Главное, ребята», «ЛЭП-500». Они сказали: «Если не будет этой стройки, распадется наш коллектив», а коллектив у них после Братской ГЭС был замечательный, для него построить Усть-Илимскую ГЭС было проще, чем Братскую, несмотря на то что там пороги. «Напишите какое-нибудь произведение, — просили ребята, — где есть слово «Усть-Илим», пусть страна знает, что есть такое, что вот мы беремся за то, чтобы построить, упомяните где-нибудь…»

И вот мы выполнили этот социальный заказ. Нам вот сейчас говорят — вот вы, такие-сякие, писали по социальному заказу. Да, писали, вот так мы, например, написали прощальную песню Олимпиады, это тоже был социальный заказ.

Пахмутова. Когда мы приехали в Усть-Илим, там было восемь палаток и один деревянный дом барачного типа, в одной комнате было что-то вроде общежития, и вторая — маленькая библиотека и рация для связи с Братском. Майя ничего этого не знала, она не ездила с нами в эту поездку, уже потом там бывала, но вот так все это почувствовать — так может только великий талант.

— А как пришла мысль написать «Нежность»?

Добронравов. Это было какое-то наитие, импульс.

Пахмутова. Такое было время. Первые полеты в космос, мы встречались с космонавтами, подружились с летчиками, мы знали жен летчиков-испытателей, которые говорили нам в Жуковском: «Вот из этого подъезда только я одна с мужем, остальные — вдовы».

Добронравов. Как говорил Сент-Экзюпери, «летчик улетает и не возвращается». Мы были этим увлечены, мы знали не только Гагарина, но и Валентину Ивановну, мы знали практически всех жен, эта тема для нас была волнующая; у нас есть одна очень популярная песня «Усталая подлодка» — «…тебе известно лишь одной, когда усталая подлодка из глубины идет домой».

С «Нежностью» связано вот еще что. Это было 2 мая 1967 года. Мы с Алей были в гостях у летчика-испытателя Георгия Константиновича Мосолова, был день его рождения. Был Ян Абрамович Френкель с женой, он показывал песню «Журавли», ее еще никто не знал и даже Бернес еще не пел. Так вот, в этот день позвонил Юрий Алексеевич Гагарин, поздравил Мосолова, а потом сказал: «Позови Алю». Аля взяла трубку. «Знаешь, Володя Комаров перед полетом просил передать тебе благодарность за песню «Нежность».

Актеры — это великие люди, у них один инструмент — собственная душа, собственное сердце и собственные нервы».

Я вспоминаю рассказ Чермена Касаева о записи «Нежности» для музыкальной редакции радио:

«В песне есть мужской подпев, идет вокализом, и в студию Аля взяла меня и Анатолия Горохова (Запись шла для нашей передачи «До-ре-ми…»). Мы вдвоем подпевали этот вокализ. Горохов по профессии — певец (добавлю — и еще автор текстов очень популярных в шестидесятых песен «Королева красоты», «Дельфины», «Солнцем опьяненный», работал тогда редактором музыкальной редакции. — А. Г.), но что меня поразило, Майю так задело, и когда мы записали и пошли слушать в аппаратную, она сидела и слушала молча — в этом отношении она была сдержанный человек. И вот она сидела, облокотившись, поддерживая голову, и у нее из глаз капали слезы. Вот как росинки на траве, когда на солнце блестят. Она меня поразила своей чистотой и какой-то скрытой эмоциональностью, сдержанной, но кипящей в душе».

А как Майя произносила слово «нежность»! Конечно, эта песня — высокое искусство, выше не бывает. Я бы из «золотого фонда» тех лет назвал бы Клавдию Ивановну с «Тремя вальсами», Бернеса — с «Журавлями» и Майю с «Нежностью».

Из интервью Майи Кристалинской газете «Московский комсомолец»:

«Если вы спросите меня, какую идеальную песню мне хотелось бы спеть, я отвечу: такую, как «Нежность». Эта песня — своеобразный перелом в творчестве Александры Пахмутовой. Я бы сказала — качественный перелом. Глубина, затаенность и сдержанность. Великолепная оркестровка, которая сама по себе произведение искусства, даже звучащая без вокальной картины, она будет всегда волновать. Советская песня идет несколькими направлениями. Мне ближе всего путь Александры Пахмутовой. Ближе своей искренностью, доходчивостью и каким-то русским началом. Это не значит, что я против более сложных направлений в песне, против поисков.

Вот недавно я услышала 2-й фортепианный концерт Родиона Щедрина. Он мне очень понравился соединением классичности с какой-то джазовой изломанностью ритма. Сложное, даже перенасыщенное современное искусство увлекательно. Но Пахмутова ближе мне. Пахмутова — это Русь. Она и объездила всю Россию по своей инициативе с концертами. Она настолько органично слилась со своими песнями, что разлить их невозможно…» (29 ноября 1967 года).

В конце 1966 года набравшее силу телевидение сделало то, что не осмеливалось делать раньше, — оно обратилось к телезрителям с предложением назвать лучшего исполнителя года.

Ответы не заставили себя долго ждать. Майя Кристалинская

Глава пятнадцатая

Деревья умирают стоя…

В конце шестидесятых годов возле метро «Щербаковская» часто можно было встретить Майю Кристалинскую, идущую в сопровождении статного, среднего роста человека лет сорока пяти, с красивыми чертами лица, который внешностью своей и уверенной походкой напоминал сенатора — конечно же американского, своих у нас тогда еще не было, да и появившись, столь респектабельно они не выглядят. Майя Кристалинская шла рядом со своим мужем Эдуардом Максимовичем Барклаем.

Никакого отношения Эдик Барклай, как его сразу стали называть друзья Майи, едва он появился — и весьма кстати — в ее жизни, к русскому полководцу времен Отечественной войны 1812 года, генерал-фельдмаршалу Барклаю-де-Толли, не имел. У его отца, Максима Борисовича, фамилия была другой, но он широко пользовался псевдонимом, который взял себе, а причин на то было две. Первая — Максим Борисович был в двадцатых годах заместителем начальника Московского уголовного розыска, ведал борьбой с бандитизмом, и вполне возможно, проводил операции, где собственную фамилию необходимо было скрывать. Второе — он слыл не только высококлассным специалистом в своем деле, но и способным музыкантом — играл на нескольких струнных инструментах, а главное — хороша пел и, выступая в концертах (видимо, самодеятельных), имел большой успех. Псевдоним и здесь высокопоставленному муровцу был необходим. И он появился, став затем фамилией — Барклай.