В области народного хозяйства земледелие по-прежнему было социальной и политической основой как римской общины, так и нового италийского государства. Из римских крестьян состояли и общинные собрания и войско; то, что они приобретали в качестве солдат мечом, они упрочивали за собой в качестве колонистов плугом. Обременение среднего землевладения долгами привело в III и IV вв. [ок. 550—350 гг.] к страшным внутренним потрясениям, от которых, по-видимому, неизбежно должна была погибнуть юная республика; восстановление благосостояния латинского крестьянства, происшедшее в пятом столетии [ок. 350—250 гг.] частью благодаря громадной раздаче земель и инкорпорациям, частью благодаря понижению процентов и увеличению римского населения, было и последствием и причиной сильного развития римского могущества — недаром же Пирр своим проницательным взглядом усматривал причину политического и военного преобладания римлян в цветущем положении римских крестьянских хозяйств. Но и появление крупных хозяйств в римском земледелии, по-видимому, относится к тому же времени. И в более древнюю пору также существовало землевладение, которое можно назвать, по меньшей мере, сравнительно крупным; но хозяйство велось там не на широкую ногу, а распадалось на несколько мелких хозяйств. Древнейшим зачатком позднейшего централизованного хозяйства ¹⁶¹ можно считать постановление закона 387 г. [367 г.], которое хотя и не было несовместимо с древнейшим способом обработки полей, но более подходило к новому способу: оно обязывало землевладельца употреблять вместе с рабами соразмерное число свободных людей, и достоин внимания тот факт, что даже при этом первом своем появлении такое хозяйство было основано главным образом на рабовладении. Каким образом оно возникло, мы не в состоянии объяснить; весьма возможно, что карфагенские плантации в Сицилии служили образцом еще для древнейших римских землевладельцев, и, быть может, даже возделывание пшеницы наряду с полбой, введенное в сельском хозяйстве, по мнению Варрона, незадолго до эпохи децемвиров, находилось в связи с этим измененным способом возделывания полей. Еще труднее решить, в какой мере была в ту эпоху распространена эта хозяйственная система; но что она еще не была в ту пору общим правилом и еще не успела поглотить сословие италийских крестьян, об этом неоспоримо свидетельствует история Ганнибаловой войны. Но повсюду, где она применялась, она уничтожала прежнюю клиентелу, основанную на выпрошенном владении, точно так же как нынешнее хозяйство возникло большею частью путем уничтожения крестьянских хозяйств и превращения плуговых участков в барские поля. Не подлежит никакому сомнению, что именно уничтожение этой клиентелы было одною из главных причин стесненного положения мелких крестьян.

О внутренних сношениях италиков между собою нам ровно ничего не говорят письменные источники; только монеты дают нам об этом некоторые указания. Уже ранее было замечено, что за исключением греческих городов и этрусской Популонии в Италии вовсе не чеканили монет в течение трех первых столетий от основания Рима и что средством для мены служили сначала рогатый скот, а потом медь по весу. К эпохе, о которой теперь идет речь, относится переход италиков от меновой системы к денежной, причем вначале, конечно, придерживались греческих образцов. Между тем, обстоятельства сложились так, что в средней Италии служила металлом для монет медь, а не серебро, и монетной единицей служила прежняя единица ценности — фунт меди; в связи с этим стояло то, что там монету отливали, а не чеканили, потому что для таких больших и тяжелых кусков металла всякое клеймо оказалось бы недостаточным. Тем не менее, как кажется, уже искони существовало неизменно установленное соотношение между медью и серебром (250 : 1) и сообразно с ним выпускалась медная монета, так что, например, в Риме большой кусок меди, называвшийся ассом, равнялся по цене одному скрупулу (= 1∕288 фунта) серебра. В историческом отношении более замечателен тот факт, что италийские монеты, по всей вероятности, вели свое начало из Рима и именно от децемвиров, которые нашли в законодательстве Солона образец и для регулирования монетной системы. Из Рима эти монеты распространились в некоторых латинских, этрусских, умбрийских и восточноиталийских общинах, что служит ясным доказательством того, что Рим занимал в Италии преобладающее положение уже с начала IV века [ок. 350 г.]. Так как все эти общины были формально независимы одна от другой, то и монетная система была у каждой из них местная, и каждая территория составляла особый монетный округ; однако типы медных монет в средней и северной Италии подходят под три группы, в пределах которых, как кажется, считались одинаковыми те монеты, которые были в общем употреблении. Это были, во-первых, монеты этрусских и умбрийских городов, находившихся на севере от Циминийского леса, во-вторых, монеты Рима и Лациума, в-третьих, монеты восточного побережья. Что римские монеты были уравнены с серебром по весу, уже было замечено ранее; напротив того, монеты италийского восточного побережья были приведены в определенное соотношение с теми серебряными монетами, которые были исстари в ходу в южной Италии и тип которых был усвоен не только пришлыми племенами — бреттиями, луканцами, ноланцами, но даже находившимися там латинскими колониями, как например Калесом и Суэссой, и даже самими римлянами для их нижнеиталийских владений. Соответственно этому и италийская внутренняя торговля должна была распадаться на те же области, которые сносились друг с другом наподобие чужеземных народов.

В области заморской торговли в эту эпоху все еще существовали или, вернее, именно тогда возникли те сицилийско-латинские, этрусско-аттические и адриатико-тарентинские торговые сношения, о которых было упомянуто ранее; поэтому и к этой эпохе могут быть отнесены те факты, которые обыкновенно приводятся без указания времени и которые были нами соединены в одно целое при описании предшествовавшей эпохи. И здесь самые ясные указания можно извлекать из монет. Подобно тому, как чеканка этрусских серебряных денег по аттическому образцу и приток италийской, в особенности латинской, меди в Сицилию свидетельствуют о двух первых торговых путях, так и только что упомянутое уравнение великогреческих серебряных денег с пиценской и апулийской медной монетой свидетельствует, наряду со множеством других указаний, об оживленных торговых сношениях нижнеиталийских греков, в особенности тарентинцев, с восточно-италийским побережьем. Напротив того, прежние более оживленные торговые сношения латинов с капманскими греками, как кажется, пострадали от переселения сабеллов и не имели большого значения в течение первых полутораста лет существования республики; а тот факт, что жившие в Капуе и в Кумах самниты отказались снабдить римлян хлебом во время голода 343 г. [411 г.], служит доказательством того, как изменились отношения между Лациумом и Кампанией, пока в начале V века [ок. 350 г.], благодаря успехам римского оружия, эти отношения не были восстановлены и не сделались еще более тесными. Что касается частностей, то мы можем упомянуть как об одном из немногих хронологически определенных фактов, относящихся к истории римских торговых сношений, о той подробности, извлеченной из ардеатской хроники, что в 454 г. [300 г.] прибыл из Сицилии в Ардею первый брадобрей; мы также можем на минуту остановить наше внимание на раскрашенной глиняной посуде, которая шла в Луканию, Кампанию и Этрурию преимущественно из Аттики, но также и из Керкиры и из Сицилии и употреблялась там на украшение могильных склепов. Об этом промысле до нас случайно дошло более сведений, чем о каком-либо другом предмете заморской торговли. Начало ввоза этих произведений может быть отнесено ко времени изгнания Тарквиниев, так как очень редко находимые в Италии сосуды древнейшего стиля были, по всей вероятности, раскрашены во второй половине III века от основания Рима [ок. 500—450 гг.], между тем как чаще встречающиеся сосуды в более строгом стиле принадлежат первой половине IV века [ок. 450—400 гг.], сосуды самые совершенные по красоте принадлежат второй половине IV века [ок. 400—350 гг.], а огромное количество других сосудов, нередко замечательных великолепием и величиной, но редко отличающихся изяществом отделки, должно быть отнесено к следующему веку [ок. 350—250 гг.]. И это обыкновение украшать гробницы было заимствовано италиками от эллинов; но скромные средства греков и их тонкий вкус не позволяли этому обыкновению выходить из тесных рамок, между тем как в Италии оно было расширено далее своих первоначальных и пристойных пределов с варварской роскошью и с варварской расточительностью. Знаменателен и тот факт, что эта роскошь встречается в Италии только в странах эллинской полукультуры; а тот, кто умеет разбирать такие письмена, найдет в служивших рудниками для наших музеев этрусских и кампанских кладбищах красноречивые комментарии к древним рассказам об этрусской и кампанской полуобразованности, задыхавшейся от богатства и от высокомерия. Напротив того, простота самнитских нравов во все времена чуждалась этой безрассудной роскоши; незначительное развитие торговых сношений и городской жизни у самнитов обнаруживается столько же в отсутствии греческих могильных украшений, сколько в отсутствии национальной самнитской монеты. Еще значительнее тот факт, что с этими могильными украшениями почти вовсе не был знаком и Лациум, несмотря на то, что он не менее Этрурии и Кампании был близок к грекам и находился с ними в самых тесных торговых сношениях. В особенности ввиду того, что один Пренесте отличался совершенно своеобразным устройством гробниц, можно считать более нежели вероятным, что приведенный факт следует приписать влиянию строгих римских нравов или, пожалуй, влиянию суровой римской полиции. В самой тесной с ним связи находятся как ранее упомянутые запрещения, которые были наложены еще законами «Двенадцати таблиц» на пурпуровые гробовые покровы и на золотые украшения, которыми окружали мертвых, так и изгнание из домашнего хозяйства серебряной посуды, за исключением солонки и жертвенного ковша, насколько этого можно было достигнуть строгостью нравов и страхом, который внушали цензорские порицания; и в архитектуре мы находим такую же неприязнь как к грубой, так и к изящной роскоши. Однако, хотя в Риме, благодаря таким влияниям, внешняя простота и сохранялась долее, нежели в Вольсиниях и Капуе, но из этого не следует делать заключение о ничтожестве его торговли и промышленности, исстари служивших наряду с земледелием основой для его благосостояния; напротив того, и на них отразилось новое господствующее положение, которого достиг Рим.