ГЛАВА XII

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И ФИНАНСЫ.

Как прагматически последовательная история Рима становится до некоторой степени возможной лишь в VI в. от основания города [ок. 250—150 гг.], так и его экономическое положение становится более определенным и ясным с того же времени. Только с тех пор принимает определенную форму его крупное хозяйство — сельское и денежное, — хотя и не представляется возможности ясно различить, что в этом хозяйстве сохранилось от старых обычаев, что было заимствовано из сельского и денежного хозяйства ранее цивилизовавшихся наций и особенно финикийцев, что было последствием увеличившейся массы капитала и роста культуры в самой нации. Для правильного понимания внутренней истории Рима будет нелишним описать эти хозяйственные отношения в их общей связи.

Римское сельское хозяйство²²⁸ было или крупнопоместное, или пастбищное, или мелкопоместное; о первом из них можно составить себе ясное понятие по описанию Катона.

Римские поместья — если на них смотреть как на крупную земельную собственность — были вообще небольших размеров. Описанное Катоном поместье занимало площадь в 240 моргенов; обычным размером этих поместий была так называемая центурия в 200 моргенов. Там, где с трудом разводился виноград, требовавший большой затраты труда, размер хозяйства был еще менее велик; Катон полагает, что в этом случае нужна была площадь в 100 моргенов. Кто хотел вложить новый капитал в сельское хозяйство, тот не расширял своего поместья, а приобретал несколько новых; наибольший размер оккупационного владения в 500 моргенов считался совокупностью двух или трех поместий. Отдача поместий в наследственную аренду не практиковалась ни в частном, ни в общинном хозяйстве; она встречается только у зависимых общин. Бывали случаи отдачи в аренду на более короткие сроки или за условленную денежную плату, или на том условии, что арендатор нес все хозяйственные расходы и в вознаграждение за это получал известную долю — обыкновенно половину продуктов²²⁹; но это были исключения, к которым прибегали только по необходимости; оттого-то в Италии и не образовалось настоящего сословия арендаторов²³⁰. Стало быть, владелец обыкновенно сам управлял своим имением; впрочем, он в сущности сам не вел хозяйства, а лишь по временам приезжал в имение, чтобы установить план ведения хозяйства, понаблюдать за его исполнением и затребовать от своих слуг отчета; это доставляло ему возможность вести хозяйство одновременно в нескольких поместьях и при случае заниматься государственными делами. Из зерновых культур возделывались полба и пшеница, а также ячмень и просо; кроме того разводили репу, редьку, чеснок, мак и специально для корма скота лупин, бобы, горох, вику и некоторые другие кормовые травы. Сеяли, как правило, осенью и только в исключительных случаях весной. И орошением и осушкой полей занимались очень активно; так например, очень рано вошел в употребление дренаж посредством укрепленных рвов. Не было недостатка и в лугах для сенокосов; еще во времена Катона они нередко орошались искусственным образом. Не меньшее, если не большее, чем зерновые культуры и кормовые травы, значение имели для хозяйства оливковое дерево и виноградная лоза; первое разводилось между посевами на полях, а вторая в виноградниках²³¹. Также разводились смоковницы, яблони, груши и другие плодовые деревья, а вязы, тополи и другие лиственные деревья и кустарники разводились частью для рубки, частью ради листьев, которые употреблялись на подстилку и на корм для скота. Напротив того, скотоводство играло у италиков гораздо менее важную роль, чем в теперешнем хозяйстве, оттого что они употребляли преимущественно растительную пищу, а мясные кушанья появлялись у них на столе лишь в виде исключения и приготовлялись почти только из свинины и баранины. Хотя от внимания древних и не ускользали экономическая связь земледелия со скотоводством и в особенности важное значение навоза, тем не менее им было незнакомо теперешнее обыкновение соединять земледелие с разведением рогатого скота. Крупный скот держали только в том количестве, какое было необходимо для обработки полей, а прокармливали его не на особых пастбищах, а в стойлах — летом постоянно, зимой же большею частью. Напротив того, овец пасли на пожнивных выгонах, по словам Катона, в числе 100 штук на каждые 240 моргенов; однако нередко случалось, что владелец предпочитал отдавать зимние пастбища в аренду крупным стадовладельцам или же отдавать свои стада овец арендатору, выговаривая в свою пользу определенное число ягнят и определенное количество сыра и молока. Свиней (по словам Катона, до десяти хлевов на одно крупное поместье), кур и голубей держали на дворе и откармливали по мере надобности; при случае отводили там же места для разведения зайцев и устройства рыбных садков — это были скромные зачатки получившего впоследствии столь громадные размеры разведения дичи и рыбы. Полевые работы производились при помощи волов, которых впрягали в плуг, и ослов, которые употреблялись преимущественно на то, чтобы возить навоз и приводить в движение мельничное колесо; содержали и одну лошадь, которая, по-видимому, предназначалась для владельца. Этих животных не разводили дома, а покупали; волов и лошадей всегда холостили. На имение в 100 моргенов Катон полагает одну пару волов, на имение в 200 моргенов три пары, а позднейший сельский хозяин Сазерна полагал две пары волов на имение в 200 моргенов; ослов требовалось, по мнению Катона, на мелкие имения по три, а на более крупные по четыре.

Ручная работа обыкновенно производилась рабами. Во главе состоявших при имении рабов (familia rustica) находился эконом (vilicus от villa), который принимал и выдавал, покупал и продавал, получал от владельца инструкции и в его отсутствие распоряжался и наказывал. Под его начальством состояли: экономка (vilica), заведовавшая домом, кухней и кладовой, курятником и голубятней, несколько пахарей (bubulci) и чернорабочих, один погонщик ослов, один свинопас и, если было стадо овец, один овчар. Число работников, естественно, соответствовало способу ведения хозяйства. На пахотное имение в 200 моргенов без древесных насаждений полагались два пахаря и шесть чернорабочих, на имение такого же размера с древесными насаждениями — два пахаря и девять чернорабочих; на имение в 240 моргенов с оливковыми плантациями и со стадом овец — три пахаря, пять чернорабочих и три пастуха. Для виноградников, естественно, требовались более значительные рабочие силы; на имение в 100 моргенов с виноградниками полагались один пахарь, одиннадцать чернорабочих и два пастуха. Эконом, конечно, пользовался большей свободой, чем другие работники; в своем трактате о хозяйстве Магон советовал разрешать ему вступать в брак, производить на свет детей и иметь свои собственные наличные деньги: а по совету Катона следовало выдавать за него замуж экономку; он один мог надеяться, что за свое хорошее поведение получит от владельца свободу. Что касается остальных работников, то все они составляли одну дворню. Рабы, точно так же как и крупный скот, не разводились в самом имении, а покупались на невольничьем рынке, когда достигали такого возраста, что были способны работать; если же они утрачивали работоспособность вследствие старости или болезни, их снова отправляли на рынок вместе с разным ненужным хламом²³². Хозяйственное здание (villa rustica) служило в одно время и стойлом для скота, и кладовой для продуктов, и жилищем для эконома и рабочих; для владельца же нередко строился особый дом (villa urbana). И каждый из рабочих и сам эконом получали все необходимое от владельца в определенные сроки и в определенном размере и этим должны были довольствоваться; они получали купленные на рынке одежду и обувь, которые должны были держать в исправности; им ежемесячно выдавали в определенном количестве пшеницу, которую они должны были сами молоть, соль, приправы вроде оливок или соленой рыбы, вино и оливковое масло. Количество припасов соразмерялось с работой; поэтому, например, эконом, на котором лежал менее тяжелый труд, чем на чернорабочих, получал и менее припасов. Все, что касалось кухни, лежало на обязанности экономки, и все вместе ели одну и ту же пищу. Обычно рабов не заковывали в цепи, но если кто-нибудь из них заслуживал наказания или заставлял опасаться попытки к побегу, то его отправляли на работу в оковах, а на ночь запирали в невольничий карцер²³³. Этих дворовых рабов обычно было достаточно для работ, а в случае необходимости соседи, само собой понятно, помогали друг другу уступкой своих рабов за поденную плату. Кроме этих случаев обыкновенно не прибегали к найму посторонних работников; исключения встречались в особо нездоровых местностях, где находили более выгодным сокращать число рабов и заменять их наемными людьми; это делалось также при уборке жатвы, для которой наличной рабочей силы всегда было мало. Для жатвы и для сенокоса брали наемных жнецов, которые нередко получали вместо денежной платы шестой или десятый сноп, а если они сверх того и молотили, то пятое зерно; так, например, умбрийские рабочие ежегодно отправлялись в большом числе в долину Риети, для того чтобы помогать там при уборке жатвы. Сбор винограда и маслин обыкновенно поручали по договору подрядчику, который приводил своих людей или вольных людей, работавших по найму, или чужих или своих собственных рабов; уборка и выжимка продуктов производились под надзором нескольких лиц, назначенных владельцем, и вся продукция поступала в распоряжение этого владельца²³⁴. Очень часто случалось, что владелец продавал жатву на корню и предоставлял покупателю распоряжаться уборкой. Вся система хозяйства носит на себе отпечаток той ничем не стесняющейся беспощадности, которая свойственна могуществу капитала. Раб и рогатый скот стоят на одном уровне. «Хорошая цепная собака, — говорил один римский сельский хозяин, — не должна быть слишком ласкова к своим сотоварищам по рабству». Пока раб и вол способны работать, их кормят досыта, потому что было бы неэкономично оставлять их голодными, а когда они утратят работоспособность, их продают, так же как истертый сошник, потому что было бы неэкономично далее их содержать. В более древнюю эпоху религиозные мотивы вносили в эту сферу некоторые смягчения, и как раб, так и пахотный вол освобождались от работы в установленные праздники и дни отдыха²³⁵. Катона и его единомышленников всего лучше характеризует тот факт, что они только на словах требовали более строгого соблюдения святости праздничных дней, а на деле сами обходили это требование; так, например, они советовали оставлять в эти дни плуг в покое, но рабов заставлять неутомимо заниматься другими, прямо не запрещенными работами. В принципе рабам не дозволялось ничего делать по собственному почину; раб должен или работать, или спать — гласит одно из катоновских изречений, а о попытках привязать раба к имению или владельцу человеколюбивым обхождением не могло быть и речи. Буква закона господствовала во всей своей ничем не прикрытой отвратительной наготе, и никто не обманывал себя никакими иллюзиями насчет последствий такого образа действий. «Сколько рабов, столько врагов» — гласит одна римская поговорка. В хозяйстве считалось за правило скорее раздувать чем прекращать раздоры между невольниками; в том же духе Платон, Аристотель и оракул сельских хозяев карфагенянин Магон предостерегали от приобретения рабов одинаковой национальности из опасения дружбы между земляками, а быть может и заговоров. Владелец, как уже было ранее замечено, управлял своими рабами точно так же, как римская община управляла своими подданными в «поместьях римского народа» — провинциях, и весь мир ощутил на себе последствия того факта, что господствовавшее государство организовало свою новую систему управления по образцу системы рабовладельцев. Но, хотя римские сельские хозяева и достигли настолько незавидной высоты мышления, что в хозяйстве не дорожили ничем кроме вложенного в него капитала, их все-таки нельзя не похвалить за их последовательность, предприимчивость, аккуратность, бережливость и устойчивость. Солидный и опытный сельский хозяин обрисован в катоновском описании эконома таким, каким он должен быть: эконом прежде всех выходит на свой двор и после всех ложится спать; он строг к самому себе так же, как и к своим подчиненным, и главным образом умеет держать в повиновении экономку; но он вместе с тем заботится и о работниках, и о скоте, и в особенности о плуговых волах; он часто сам принимает участие во всякой работе, но никогда не работает, как чернорабочий, до устали; он всегда дома, никогда ничего не занимает и ничего не закладывает, не задает никаких пирушек, не заботится ни о каком другом богопочитании кроме поклонения своим собственным домашним и полевым богам и, как прилично хорошему рабу, предоставляет своему господину общаться с богом и с людьми; наконец, и это главное, он относится к своему господину со смирением и получаемые от него инструкции исполняет в точности и без затей, не мудрствуя ни слишком мало, ни слишком много. Тот плохой сельский хозяин, говорится в другом месте, который покупает то, что мог бы производить в своем имении; тот плохой хозяин дома, кто делает при дневном свете то, что можно делать при огне, если его не принуждает к тому дурная погода; еще более плох тот, который делает в рабочий день то, что можно делать в праздничный день; но самый плохой тот, который в хорошую погоду заставляет работать дома, а не в открытом поле. Нет недостатка и в характерном увлечении удобрением; встречаются и золотые правила: что земля достается сельскому хозяину не для того, чтобы он ее обчищал и обметал, а для того, чтобы он ее засевал и возделывал, и что надо прежде развести виноградники и оливковые деревья и только потом, когда хозяин уже не первой молодости, можно заводиться господским домом. В этой системе хозяйства конечно есть что-то мужиковатое; вместо рационального исследования причин и последствий мы находим в ней только такие правила, которые извлечены крестьянами из собственного опыта и всем им хорошо известны; но тем не менее вполне очевидно также и стремление к использованию чужого опыта и к введению у себя чужестранных продуктов, как подтверждает это катоновский список различных плодовых деревьев, в котором встречаются и греческие, и африканские, и испанские сорта.