Но самым важным из учреждений, введенных в течение этой эпохи в римское управление и вместе с тем представлявших решительное и пагубное уклонение от прежней системы, были новые наместничества. Прежнее римское государственное право не знало обложенных податями подданных: жители покоренных общин или продавались в рабство, или сливались с римским гражданством, или же принимались в союз, который обеспечивал им по крайней мере общинную самостоятельность и свободу от податей. Но карфагенские владения в Сицилии, Сардинии и Испании, так же как и владения Гиерона, уплачивали своим властителям подати и оброки; а когда Рим пожелал удержать эти владения за собой, то, по мнению недальновидных людей, было всего благоразумнее и бесспорно всего удобнее управлять вновь приобретенными странами по прежним нормам. Поэтому введенное карфагенянами и Гиероном провинциальное устройство было оставлено без изменений, а по его образцу было организовано и управление тех стран, которые были отняты у варваров, как например Ближняя Испания. Это была унаследованная от врагов одежда Несса. Сначала римское правительство, без сомнения, не имело намерений обогащаться налогами на подданных и желало лишь покрывать этими налогами расходы по управлению и по обороне, но римляне уже уклонились от этой цели, когда наложили дань на Македонию и Иллирию, не приняв на себя ни местного управления, ни охраны границ. В этом случае важно было не то, что при обложении налогами еще соблюдалась некоторая умеренность, а то, что владычество превращалось в право извлекать доходы; грехопадение одинаково и в том случае, если сорвано только одно яблоко, и в том, если обобрано все дерево. За неправым делом немедленно последовало и наказание. Для нового провинциального управления потребовалось назначение наместников, положение которых было несовместимо не только с благосостоянием управляемых провинций, но и вообще с римскими государственными учреждениями. Как римская община заменила в провинции прежних владетелей, так и ее наместники заменили там прежних царей; так, например, претор Сицилии жил в Сиракузах во дворце Гиерона. Конечно, закон все-таки обязывал наместника исполнять его служебные обязанности с республиканской честностью и бережливостью. В качестве наместника Сардинии Катон появлялся в подвластных ему городах пешком и в сопровождении только одного слуги, который нес вслед за ним плащ и жертвенную чашу, а когда он возвращался домой из своего испанского наместничества, он продал своего боевого коня, потому что не считал себя вправе обременять государство расходом на его перевозку. Хотя, конечно, лишь очень немногие из римских наместников доходили в своей добросовестности подобно Катону до скряжничества и до смешного, но они большей частью умели внушать уважение своим подданным и в особенности легкомысленным и не привыкшим к сдержанности грекам своим заимствованным от предков благочестием, степенностью и тишиной, царившими за трапезами, сравнительной честностью при исполнении служебных обязанностей и при отправлении правосудия, особенно же справедливой строгостью к самым вредным кровопийцам провинциального населения — к римским откупщикам податей и банкирам — и вообще важностью и достоинством в обхождении. Поэтому провинциальному населению жилось под их управлением довольно сносно. Оно не было избаловано карфагенскими наместниками и сиракузскими властелинами, и ему вскоре представился случай вспоминать с благодарностью о теперешних бичах, сравнивая их с последующими скорпионами: отсюда нетрудно понять, почему VI век от основания Рима [ок. 250—150 гг.] впоследствии считался золотым веком провинциального управления. Но долго соединять в своем лице и звание республиканца и звание царя оказалось невозможным. Игра в наместники очень быстро деморализовала римское господствующее сословие. Надменность и заносчивость в обхождении с провинциалами до такой степени были в характере наместнической роли, что едва ли можно ставить их в упрек тому или другому должностному лицу. Но уже редко случалось, чтобы наместник возвращался из провинции с совершенно чистыми руками, особенно потому, что правительство строго держалось старого правила не назначать общинным должностным лицам никакого жалованья; в то время указывали как на нечто необычайное на то, что победитель при Пидне Павел не брал никаких денег. Дурной обычай подносить должностным лицам «почетное вино» и другие «добровольные» приношения, кажется, был так же стар, как и само провинциальное устройство, и, вероятно, принадлежал к доставшемуся от Карфагена наследству; еще Катон во время управления Сардинией (556) [198 г.] был принужден ограничиться урегулированием этих поборов и низведением их до более скромных размеров. Право должностных лиц и вообще всех ездивших по казенной надобности на даровое помещение и на бесплатный проезд уже служило поводом для вымогательств. Более важное право должностных лиц требовать от населения их провинций за умеренную цену доставки хлеба частью для собственного продовольствия и для продовольствия своих домашних (in cellam), частью для продовольствия армии в военное время и в других особых случаях послужило поводом для таких злостных злоупотреблений, что по жалобе испанцев сенат был вынужден в 583 г. [171 г.] отнять у должностных лиц право назначать цены по поставкам того и другого рода. Подданных стали облагать поборами даже для устройства народных празднеств в Риме; эдил Тиберий Семпроний Гракх, устраивая такое празднество, подверг и италийские и внеиталийские общины таким безмерным вымогательствам, что принудил сенат официально вступиться за угнетенных (572) [182 г.]. Как обходились римские должностные лица в конце этого периода не только с несчастными подданными, но даже с зависимыми свободными республиками и монархиями, можно составить себе понятие по хищническим экспедициям Гнея Вольсона в Малой Азии и особенно по тем бесчестным проделкам, которые совершались в Греции во время войны с Персеем. Правительство не имело никакого права этим возмущаться, так как оно не воздвигало никаких серьезных преград против злоупотреблений военного деспотизма. Однако ответственность перед судом не была вполне упразднена. Хотя римский наместник мог быть привлечен к ответу лишь после того, как зло уже было совершено, — в силу того общего и более чем вредного принципа, что жалобы, подаваемые на главнокомандующего, не подлежат рассмотрению во время его пребывания в должности, — тем не менее, его можно было преследовать как в уголовном, так и в гражданском порядке. Уголовное преследование мог возбудить народный трибун в силу предоставленной ему судебной власти; он также мог вносить обвинение на рассмотрение народного суда; гражданские иски предъявлял заведовавший местной претурой сенатор в особый суд присяжных, которые по судебной организации того времени выбирались из среды сенаторов. Стало быть, и в том и в другом случае контроль находился в руках господствующего сословия; правда, это сословие еще было настолько справедливо и честно, что не откладывало в сторону обоснованных жалоб, и даже бывали случаи, что сенат по просьбе обиженных сам начинал гражданский процесс; тем не менее, жалобы незнатных и иноземцев на влиятельных членов правящей аристократии могли иметь успех перед далекими присяжными и судьями, если даже и не совершавшими таких же преступлений, то принадлежавшими к тому же сословию, только в том случае, если вина была очевидной и вопиющей; жаловаться же безуспешно значило почти то же, что обрекать себя на верную гибель. Обиженные, правда, находили некоторую опору в том, что подвластные римлянам города и области поступали в качестве клиентов под защиту своих завоевателей и других римлян, с которыми им приходилось вступать в более близкие отношения. Испанские наместники убедились по собственному опыту, что нельзя было безнаказанно обижать клиентов Катона; а когда представители от трех побежденных Павлом народов, от испанцев, лигуров и македонян, не захотели никому уступить чести нести его прах на костер, это было самой лучшей похоронной песней для этого благородного человека. Однако такое покровительство доставило грекам случай выказать в Риме все их уменье унижаться перед повелителями и даже развратить этих повелителей таким услужливым раболепием. Постановления сиракузян в честь Марцелла, который разорил и разграбил их город и на которого они безуспешно жаловались сенату, составляют одну из самых позорных страниц в далеко не славных летописях Сиракуз. Но, с другой стороны, при существовавшем тогда опасном обыкновении придерживаться семейной политики этот фамильный патронат оказывался вредным и в политическом отношении. Все-таки в результате выходило, что римские должностные лица до некоторой степени боялись богов и сената и большей частью соблюдали в воровстве меру, однако красть не переставали и крали безнаказанно, если только не заходили за пределы умеренности. Тогда установилось пагубное правило, что римское должностное лицо, виновное лишь в небольших вымогательствах и умеренных насилиях, действует как бы в пределах своей компетенции и по закону не подлежит никакому наказанию и, стало быть, обиженные должны молчать; в дальнейшем это привело к самым пагубным последствиям. Впрочем, если бы суды и были в такой же мере строги, в какой они были в действительности снисходительны, то и тогда ответственность перед ними смогла бы предотвращать лишь самые возмутительные злоупотребления. Настоящей гарантией хорошего управления служит строгий и правильный надзор со стороны высшей правительственной власти, между тем как сенат оказался совершенно к этому неспособным. Вялость и неповоротливость коллегиального управления обнаружились здесь раньше, чем где бы то ни было. Наместников следовало подчинить более строгому специальному контролю, чем тот, каким могли довольствоваться италийские муниципальные управления, а с тех пор как в состав государства вошли обширные заморские владения, следовало усилить состав тех учреждений, посредством которых правительство наблюдало за всеми своими органами. Но и в том и в другом случае поступили как раз наоборот. Наместники властвовали, как настоящие монархи, а самый важный из тех институтов, при помощи которых был бы возможен над ними контроль — государственный ценз, — за исключением Сицилии не был введен ни в одной из позже приобретенных провинций. Такая эмансипация высшей административной власти от центральной власти была более чем опасна. Римский наместник стоял во главе государственной армии и имел в своем распоряжении значительные денежные средства, при этом он находился под слабым судебным контролем и был фактически независим от верховной власти; наконец он был поставлен до некоторой степени в необходимость отделять и свои собственные интересы и интересы подвластного ему населения от интересов римской общины и действовать наперекор этим последним; поэтому он уподоблялся скорее персидским сатрапам, чем тем уполномоченным, которые действовали от имени сената во время самнитских войн; да и трудно себе представить, чтобы человек, только что пользовавшийся в чужих краях всей широтой военной власти на законном основании, мог снова сделаться членом такого гражданского общества, в котором существовало различие между повелевающими и повинующимися, но не было различия между господами и рабами. И само правительство сознавало, что из его рук начинали ускользать два основных его принципа — равенство в среде аристократии и подчинение должностных лиц сенатской коллегии. Из того, что правительство избегало учреждения новых наместничеств и вообще обнаруживало нерасположение ко всей системе наместнического управления, что оно учредило должности провинциальных квесторов, которые должны были отнять у наместников по меньшей мере финансовое управление, что оно отменило само по себе столь целесообразное назначение наместников на более долгие сроки, ясно видно, до какой степени дальновидные римские политики были озабочены дальнейшими последствиями таких порядков. Но диагноз еще не исцеление. Установившиеся в среде нобилитета порядки развивались далее в принятом однажды направлении, а упадок административной власти и финансов, служивший подготовкой для будущих революций и захватов власти, хотя и усиливался заметным образом, однако не встречал никакого противодействия.