И третьему главнокомандующему, отправленному в 585 г. [169 г.] из Рима в Македонию, — тому самому Квинту Марцию Филиппу, который, как было ранее замечено, так честно воспользовался гостеприимством царя, — была не по силам вовсе нелегкая задача, за которую от брался. Он был честолюбив и предприимчив, но был плохим военачальником. Чтобы перебраться через Олимп Лапафским ущельем к западу от Темпеи, он оставил отряд против занимавшего теснины неприятеля, а сам с главной армией проложил себе дорогу через непроходимые стремнины в Гераклею; но это дерзкое предприятие нисколько не оправдывается тем, что оно удалось. Не только горсть смелых людей могла бы загородить ему дорогу, причем отступление было бы для него немыслимо, но и после перехода через горы он имел перед собой главную македонскую армию; у него в тылу находились сильно укрепленные горные крепости Темпея и Лапаф, он был тесно прижат к узкому морскому берегу, был лишен подвоза припасов и не мог продовольствовать свою армию фуражировками; он находился в таком же безвыходном положении, когда в бытность первый раз консулом был окружен неприятелем в лигурийских теснинах, с тех пор называвшихся его именем. Но тогда его спасла счастливая случайность, а теперь — неспособность Персея. Царь, по-видимому, проникся убеждением, что единственное средство обороняться от римлян — запереть им горные проходы; поэтому, когда он увидел римлян по сю сторону гор, он счел свое дело проигранным, поспешно отступил к Пидне, приказал сжечь свои корабли и потопить свои сокровища. Но даже это добровольное отступление македонской армии не вывело консула из его трудного положения. Хотя он стал беспрепятственно подвигаться вперед, но после четырехдневного перехода был принужден вернуться вследствие недостатка съестных припасов, а так как царь одумался и поспешил возвратиться назад, чтобы снова занять покинутую им позицию, то римская армия оказалась бы в крайне опасном положении, если бы не сдалась на капитуляцию неприступная Темпея, в которой неприятель нашел обильные запасы продовольствия. Благодаря взятию Темпеи было обеспечено сообщение римской армии с югом; но Персей сильно укрепился на своей прежней, удачно выбранной позиции на берегах маленькой речки Эльпий и загородил римлянам путь для дальнейшего наступления, поэтому римская армия простояла остальную часть лета и всю зиму запертой в крайнем уголке Фессалии; если переход через теснины был во всяком случае успехом и первым важным успехом, достигнутым в этой войне, то римляне были им обязаны не искусству своего главнокомандующего, а бестолковости неприятельского вождя. Римский флот тщетно попытался завладеть Деметриадой и вообще не достиг никаких результатов. Легкие корабли Персея смело плавали между Цикладами, защищали направлявшиеся в Македонию суда с хлебом и нападали на неприятельские транспорты. У западной армии дела шли еще хуже: Аппий Клавдий не мог ничего предпринять со своим слабым отрядом, а вспомогательные войска, которых он требовал из Ахайи, не были ему доставлены, потому что консул задержал их из зависти. К тому же Генфий соблазнился обещанием Персея заплатить ему большую сумму денег за разрыв союза с Римом и приказал заключить римских послов в тюрьму; однако бережливый царь нашел излишним уплачивать обещанные деньги, ввиду того что Генфий и без того был вынужден отказаться от своего прежнего двусмысленного положения и решительно перейти на сторону врагов Рима. Таким образом, кроме большой войны, уже длившейся три года, римлянам пришлось вести и малую. Персей мог бы создать для римлян и еще более опасных врагов, если бы был в состоянии расстаться со своим золотом. В самой Македонии отряд кельтов, находившийся под начальством Клондика и состоявший из 10 тысяч всадников и стольких же пехотинцев, предложил поступить к Персею на службу, но дело не состоялось, потому что нельзя было достигнуть соглашения относительно размера жалованья. И в Элладе умы были в таком сильном брожении, что там нетрудно было бы начать партизанскую войну, если бы за это взялись с некоторым уменьем и не жалели денег; но так как Персей не хотел платить, а греки ничего не делали даром, то спокойствие страны не было нарушено.

В Риме наконец решили отправить в Грецию такого человека, какой был там нужен. Это был Луций Эмилий Павел, сын павшего при Каннах консула того же имени; он происходил из старинного знатного рода, но был небогат и потому не имел на выборах такой же удачи, как на полях сражения; он необычайно отличился в Испании и особенно в Лигурии. Народ вторично выбрал его консулом на 586 г. [168 г.] ради его заслуг, что в то время уже было редким исключением. Он был во всех отношениях подходящим человеком: он был превосходным полководцем старой школы, был строг к самому себе и к своим подчиненным и, несмотря на свои шестьдесят лет, еще свеж умом и крепок здоровьем; он был неподкупным сановником, «одним из тех немногих римлян того времени, которым нельзя было предложить взятку», — как отозвался о нем один из его современников; он получил эллинское образование и воспользовался своим назначением в главнокомандующие, для того чтобы объехать Грецию и познакомиться с ее произведениями искусства.

Лишь только новый главнокомандующий прибыл в лагерь при Гераклее, он приказал Публию Назике завладеть врасплох слабо защищенным ущельем подле Пифиона, а тем временем отвлекал внимание македонян форпостными схватками в русле Эльпия; таким образом неприятель был обойден и должен был отступить к Пидне. По римскому летосчислению 4 сентября, а по юлианскому календарю 22 июня 586 г. [168 г.] (один сведущий римский офицер предупредил армию о предстоявшем лунном затмении, для того чтобы она не приняла его за дурное предзнаменование; это и дает нам возможность с точностью определить в данном случае время) форпосты случайно вступили в рукопашный бой в то время, когда водили после своего обеда лошадей на водопой; тогда обе стороны решились немедленно вступить в сражение, которое было назначено на следующий день. Престарелый римский главнокомандующий обходил без шлема и без панциря ряды своей армии и сам размещал солдат по местам. Лишь только они выстроились, на них устремилась страшная фаланга; сам полководец, видавший немало упорных битв, потом признавался, что его стала пробирать дрожь. Римский авангард рассыпался в прах; одна пелигнийская когорта была изрублена и почти совершенно уничтожена; даже легионы стали поспешно отступать, пока не достигли возвышения, находившегося подле самого римского лагеря. Там счастье переменилось. Ряды фаланги разделились вследствие неровностей почвы и поспешного преследования; римляне проникли отдельными когортами во все разрывы и напали на нее и с флангов и с тыла, а так как македонская конница, которая одна только и могла бы помочь, стояла неподвижно, а потом стала целыми массами уходить (сам царь был в этом случае из первых), то судьба Македонии была решена в течение менее одного часа. 3 тысячи отборных фалангитов были изрублены все до последнего человека, словно фаланга сама хотела покончить свое существование в этой своей последней большой битве. Поражение было ужасно: 20 тысяч македонян пали на поле сражения, 11 тысяч были взяты в плен. Война была кончена на пятнадцатый день после того как Павел принял главное командование; в течение двух дней покорилась вся Македония. Царь убежал со своим золотом — в его кассе еще оставалось более 6 тысяч талантов (10 млн. талеров) — в Самофракию в сопровождении нескольких преданных людей. Но когда он сам убил одного из них — критянина Эвандра, которого следовало привлечь к ответу за подстрекательство к попытке убить Эвмена, — то его покинули даже царские пажи и его последние спутники. Одну минуту он надеялся, что его спасет право убежища, но он сам наконец понял, что хватается за соломинку. Попытка бежать к Котису ему не удалась. Тогда он написал письмо к консулу, но это письмо не было принято, потому что он называл себя царем. Он подчинился своей участи и вместе с детьми и сокровищами отдался в руки римлян с таким унынием и такими слезами, что внушил победителям отвращение. Искренне радуясь и помышляя не столько о своем успехе, сколько о превратностях судьбы, консул принял самого знатного из всех пленников, каких когда-либо удавалось римским полководцам приводить в свое отечество. Персей умер через несколько лет после того государственным пленником в Альбе, на Фуцинском озере ²¹⁴ ; его сын впоследствии жил в той же части Италии писцом. Таким образом, царство Александра Великого, покорившее и эллинизировавшее Восток, пало через 144 года после его смерти. А, как будто для того чтобы трагедия не прошла и без забавного фарса, претор Луций Аниций начал и окончил в течение тридцати дней войну с «царем» Иллирии Генфием: флот пиратов был захвачен римлянами, столица Скорда была взята, и оба царя — наследник великого Александра и наследник Плеврата — вступили пленниками в Рим рядом друг с другом.