В Испании, где еще царил гений Гамилькара и Ганнибала, борьба была более упорной. Она велась с переменным счастьем, причиною чему было своеобразие характера страны и нравов населения. Крестьян-пастухов, которые жили в живописной долине Эбро и в роскошной плодородной Андалузии, а также между Эбро и Андалузией на суровом плоскогорье, перерезанном многочисленными лесистыми горами, было столь же легко собрать для службы в земском ополчении, сколь трудно водить против неприятеля или хотя бы только удерживать в каком-либо пункте. Таких же трудов стоило и объединить города для какого-либо решительного и общего выступления, хотя каждый из них в отдельности упорно защищался за своими стенами против всякого нападения. Все они, по-видимому, не делали никакого различия между римлянами и карфагенянами. Туземцам было все равно, кто завладел большей или меньшей частью полуострова — те ли непрошеные гости, которые засели в долине Эбро, или те, которые засели на берегах Гвадалквивира; оттого-то в этой войне почти вовсе не проявлялась столь характерная для испанцев ярая приверженность к какой-нибудь партии; только Сагунт со стороны римлян и Астапа со стороны карфагенян явились в этом отношении исключением. А так как ни римляне, ни африканцы не привели с собой войск в достаточном числе, то военные действия по необходимости превратились с обеих сторон в вербовку приверженцев, успех которой зависел не столько от уменья внушить действительную преданность, сколько от страха, от денег и от разных случайностей; когда же казалось, что война начинает близиться к концу, она обыкновенно превращалась в бесконечный ряд осад и партизанских стычек, с тем чтобы скоро снова вспыхнуть из-под пепла. Армии появлялись и исчезали подобно дюнам на берегу моря; там, где вчера была гора, сегодня не осталось от нее и следа. В итоге перевес был на стороне римлян частью оттого, что они появились в Испании в качестве освободителей страны от ига финикийцев, частью оттого, что им повезло в выборе своих вождей и что они привели с собой более многочисленные отряды надежных солдат; впрочем, дошедшие до нас сведения так неполны и так сбивчивы в хронологическом отношении, что нет никакой возможности удовлетворительно описать войну, которая велась вышеуказанным образом. Оба римских наместника на полуострове — Гней и Публий Сципионы — были хорошими полководцами и превосходными администраторами, в особенности первый из них, и задачу свою они выполнили с блестящим успехом. Не только пиренейские проходы постоянно находились во власти римлян и была с большими потерями отражена попытка восстановить прерванное сухопутное сообщение между неприятельским главнокомандующим и его главной квартирой, не только в Тарраконе был создан по образцу Нового Карфагена Новый Рим благодаря сооружению обширных укреплений и устройству гавани, но и в Андалузии римские армии сражались с успехом еще в 539 г. [215 г.]; в следующем (540) [214 г.] году был предпринят туда новый поход, который оказался еще более удачным; римляне проникли почти до Геркулесовых столбов, расширили в южной Испании свой протекторат и наконец, снова захватив и восстановив Сагунт, приобрели важный пост на линии между Эбро и Картагеной, уплатив вместе с тем по мере возможности старый национальный долг. Вытеснив таким образом почти совершенно карфагенян из Испании, Сципионы сумели даже в самой Африке создать опасного для карфагенян врага в лице владевшего теперешними провинциями Ораном и Алжиром могущественного западно-африканского принца Сифакса, который вступил (около 541 г.) [213 г.] в союз с римлянами. Если бы римляне были в состоянии прислать ему на помощь армию, они могли бы надеяться на значительный успех; но именно в то время в Италии не было ни одного лишнего солдата, а испанская армия была слишком немногочисленна, чтобы дробиться. Однако и собственные войска Сифакса, обученные и руководимые римскими офицерами, подняли среди ливийских подданных Карфагена настолько серьезное брожение, что заменявший главнокомандующего в Испании и в Африке Гасдрубал Барка сам отправился в Африку с отборными испанскими войсками. Он, по всей вероятности, и был виновником того, что дела приняли там другое направление; владевший теперешней провинцией Константиной царь Гала, издавна соперничавший с Сифаксом, выступил на стороне Карфагена, а его отважный сын Массинисса разбил Сифакса и принудил его заключить мир. Впрочем, об этой войне в Ливии до нас не дошло почти никаких сведений, кроме рассказа о жестоком мщении, которому Карфаген по своему обыкновению подвергнул мятежников после одержанной Массиниссой победы.

Такой оборот дела в Африке оказался чреватым последствиями и для испанской войны. Гасдрубал снова мог возвратиться в Испанию (543) [211 г.], куда вскоре вслед за ним прибыли значительные подкрепления и сам Массинисса. Сципионы, которые в отсутствие неприятельского главнокомандующего (541, 542) [213, 212 гг.] не переставали собирать в карфагенских владениях добычу и набирать там приверженцев, оказались неожиданно под угрозой нападения со стороны такой многочисленной неприятельской армии, что были принуждены сделать выбор между отступлением за Эбро и обращением за помощью к испанцам. Они предпочли последнее и наняли 20 тысяч кельтиберов; затем, чтобы было удобнее сражаться с тремя неприятельскими армиями, находившимися под начальством Гасдрубала Барки, Гасдрубала, сына Гисгона, и Магона, они разделили свои римские войска. Этим они подготовили свою гибель. В то время как Гней стоял лагерем против Гасдрубала Барки с армией, в состав которой входили все испанские войска и в которой римские войска составляли только треть, Гасдрубалу без большого труда удалось склонить последних к отступлению за установленное денежное вознаграждение, что по понятиям их наемной морали, быть может, и не считалось изменой, так как они не перешли на сторону противника тех, кто их нанял. Римскому главнокомандующему не оставалось ничего другого, как начать поспешное отступление, во время которого неприятель следовал за ним по пятам. Тем временем две другие финикийские армии, находившиеся под начальством Гасдрубала, сына Гисгона, и Магона, стремительно напали на второй римский корпус, находившийся под начальством Публия, и предводимые Массиниссой толпы отважных всадников доставили карфагенянам решительный перевес. Римский лагерь был уже почти окружен, а с приходом уже бывших недалеко испанских вспомогательных войск римлянам были бы заперты все выходы. Смелая попытка проконсула двинуться с его лучшими войсками навстречу испанцам, прежде чем они заполнили своим прибытием пробел в блокаде, окончилась неудачей. Перевес был сначала на стороне римлян, но высланная вслед за ними нумидийская конница скоро настигла их и не только помешала им воспользоваться уже наполовину одержанной победой, но и задержала их отступление до прибытия финикийской пехоты; а когда главнокомандующий был убит, эта проигранная битва превратилась в поражение. После того как с Публием было покончено, все три карфагенские армии внезапно напали на Гнея, который медленно отступал, с трудом обороняясь от одной из них, а нумидийская конница отрезала ему путь к отступлению. Римский корпус был загнан на открытый холм, где даже нельзя было разбить лагеря, и был частью изрублен, частью взят в плен; о самом главнокомандующем никогда не могли узнать ничего достоверного. Только небольшой отряд успел переправиться на другой берег Эбро благодаря отличному офицеру из школы Гнея Гаю Марцию; туда же удалось легату Титу Фонтею в целости перевести часть Публиева корпуса, остававшуюся в лагере, и даже большая часть разбросанных по южной Испании римских гарнизонов успела перебраться туда же. Финикийцы стали бесспорно владычествовать во всей Испании вплоть до Эбро, и, казалось, уже недалека была та минута, когда они перейдут на другую сторону этой реки, очистят от римлян Пиренеи и восстановят сообщение с Италией. Крайняя опасность, в которой находился тогда римский лагерь, заставила армию возложить главное командование на того, кто был самым способным. Обойдя более старых и не лишенных дарований офицеров, солдаты избрали начальником армии упомянутого выше Гая Марция, и его умелое руководство и, быть может, легкая взаимная зависть и раздоры трех карфагенских полководцев отняли у этих последних возможность воспользоваться плодами их крупной победы. Перешедшие через реку карфагенские войска были отброшены назад, и римляне удержались на линии Эбро до прибытия новой армии и нового главнокомандующего. К счастью, благодаря новому направлению, которое приняли военные действия в Италии, где только что пала Капуя, римское правительство оказалось в состоянии прислать в Испанию легион из 12 тысяч человек под начальством пропретора Гая Клавдия Нерона, восстановивший там равновесие между боевыми силами противников. Экспедиция, которая была предпринята в следующем (544) [210 г.] году в Андалузию, была очень успешна; Гасдрубал Барка был окружен со всех сторон и избег капитуляции только при помощи неблаговидной хитрости и явного нарушения данного слова. Однако Нерон не был таким главнокомандующим, какой был нужен для войны в Испании. Это был способный офицер, но крутой, вспыльчивый и не пользующийся популярностью человек, не умевший ни возобновлять старинные связи с туземцами или заводить новые, ни извлекать выгоды из несправедливости и высокомерия, с которыми пунийцы третировали после Сципионов и друзей и недругов в дальней Испании, возбуждая всеобщую к себе ненависть. Римский сенат правильно оценивал и важность и своеобразные условия испанской войны, а от захваченных римским флотом и привезенных в Рим жителей Утики он узнал, что Карфаген напрягает все свои усилия, чтобы отправить Гасдрубала и Массиниссу с сильной армией за Пиренеи; поэтому было решено отправить в Испанию новые подкрепления и еще одного главнокомандующего более высокого ранга, избрание которого было решено предоставить народу. Долгое время, как гласит рассказ, не являлось желающего взяться за это трудное и опасное дело, пока наконец не выступил кандидатом молодой, двадцатисемилетний офицер Публий Сципион, сын убитого в Испании генерала того же имени, уже занимавший должности военного трибуна и эдила. Трудно поверить, чтобы римский сенат предоставил такой важный выбор на произвол случая в созванных им комициях; точно так же трудно поверить, что честолюбие и патриотизм до такой степени заглохли в Риме, что ни один опытный офицер не выступил кандидатом на такой важный пост. Если же, напротив того, сенат сам остановил свой выбор на молодом даровитом и испытанном офицере, который отличился в жарких битвах на Тичино и при Каннах, но который еще не достиг необходимого ранга, чтобы заменить бывших преторов и консулов, то совершенно понятно, почему был выбран такой способ назначения, который мягким путем наводил народ на избрание единственного кандидата, несмотря на отсутствие у последнего необходимого стажа, и который внушал народной толпе сочувствие как к этому новому главнокомандующему, так и вообще к очень непопулярной испанской экспедиции. Если сенат заранее рассчитывал на благоприятное впечатление, которое произведет эта будто бы импровизированная кандидатура, то его ожидания оправдались полностью. Сын, отправившийся для того, чтобы отомстить за смерть отца, которому он за девять лет перед тем спас жизнь на берегах Тичино, мужественно-красивый юноша с длинными кудрями, покрасневший от смущения, когда вызвался занять высокий пост за недостатком другого, лучшего кандидата, простой военный трибун, разом возведенный по выбору центурий на самую высшую должность, — все это произвело на римских граждан и крестьян сильное и неизгладимое впечатление. И действительно, Публий Сципион и сам был полон воодушевления и был способен воодушевлять других. Он не принадлежал к числу тех немногих, которые силой своей железной воли заставляют мир в течение целых столетий двигаться по указанной ими новой колее или которые схватив судьбу за узду, в течение долгих лет удерживают ее, пока ее колеса не переедут через них. По поручению сената Публий Сципион одерживал победы и завоевывал страны; благодаря своим военным лаврам он занимал в Риме выдающееся положение и как государственный человек; но отсюда еще было далеко до Александра и Цезаря. В качестве полководца он сделал для своего отечества не более того, что сделал Марк Марцелл, а в политическом отношении — хотя он, быть может, сам и не сознавал, сколь была непатриотична и своекорыстна его политика, — он причинил своему отечеству по меньшей мере столько же вреда, сколько доставил ему пользы своими военными дарованиями. Тем не менее, в этой привлекательной личности героя было какое-то особое очарование; она была окружена ослепительным ореолом того радостного и уверенного в самом себе воодушевления, которое распространял вокруг себя Сципион частью из убеждений, частью искусственно. У него было достаточно пылкой фантазии, чтобы согревать сердца, и достаточно расчетливости, чтобы во всем подчиняться требованиям благоразумия и не упускать из виду мелких подробностей; он был не настолько простодушен, чтобы разделять слепую веру толпы в свое ниспосылаемое свыше вдохновение, и не настолько прямодушен, чтобы это опровергать; в глубине души он все же оставался уверенным в том, что его охраняет особая божеская благодать, — словом, это была настоящая натура пророка; он стоял выше народа и столь же вне его; это был человек слова, непоколебимого, как утес, с царственным складом ума, который считал за унижение для себя принятие обыкновенного царского титула, но вместе с тем не понимал, что конституция республики связывала также и его; он был так уверен в своем величии, что не знал ни зависти, ни ненависти, снисходительно признавал чужие заслуги и прощал чужие ошибки; он был отличным военачальником и тонким дипломатом без того отталкивающего отпечатка, которым обыкновенно отличаются обе эти профессии; с эллинским образованием он соединял чувства настоящего римского патриота, был искусным оратором и приятным в обхождении человеком и потому привлекал к себе сердца солдат и женщин, соотечественников и испанцев, соперников в сенате и своего более великого карфагенского противника. Его имя скоро было у всех на устах, и он стал звездой, от которой отечество ожидало победы и мира.