На базаре

— Сударыня? Позвольте облегчить ваше положение?..

Сударыня оборачивается и видит пред собой одного из тех людей, которых именуют золоторотцами. Он худ, жёлт и так оборван, точно судьба долгое время грызла его зубами и только что выпустила из своих челюстей. Просительно и любезно он изогнулся перед ней и говорит:

— Прикажите понести вашу корзиночку?

Овладев корзиной, он обращается с ней бережно и почтительно и шагает по базару, сзади её хозяйки, с таким видом, точно получил министерский портфель, но, считая себя вполне достойным такой чести, скромен и не особенно гордится ею. Он сразу определяет степень хозяйственной опытности «сударыни», и, если видит, что эта степень не особенно высока, осторожно начинает руководить «сударыней».

— Вы извольте мясо купить вот у этого торговца… очень добросовестный человек и имеет прекрасный товар…

У него есть причины рекомендовать именно этого торговца, ибо именно этот заключил с ним условие, по силе которого с каждого рубля, взятого торговцем с доставленного ему покупателя, обкусанный жизнью человек получает в свою пользу три или пять копеек.

— Василий Степанович! Вот госпожа желает купить самого лучшего мяса…

Затем он поведёт госпожу к возу с картофелем. Фирма, торгующая сим злаком, дает ему премию по копейке с проданной меры…

— Как же я возьму картофель? — осведомляется покупательница.

— А он даст вам мешок… я донесу вам в мешке и возвращу его назад…

— Да я было хотела извозчика нанять…

— Сударыня! я с вас дешевле извозчика возьму…

— Только тово… — говорит торговец картофелем. — Ты, Володька, мешок-то в самом деле принеси…

— Ну вот ещё!

— Да… а не как прошлый раз — унёс мешок и штаны себе сшил из него…

— Стоит вспоминать…

Госпожа слушает разговор и улыбается. Этот Володька, принуждённый шить себе штаны из чужих мешков, возбуждает в ней и опасение за целость покупок, и сострадание к нему.

И в глубине души она уже решает дать ему целый пятак, когда он отнесёт её покупки с Новой площади в Ковалиху…

— Сударыня! А потрохов парочку вы не желаете купить? — говорит Володька, болтая в воздухе потрохами, неизвестно откуда появившимися в его руках. По тому, как зорко он смотрит по сторонам и как держит потроха, сударыня догадывается о тайне появления потрохов. Ей это неприятно, и сострадание к человеку погибает в ней пред силой опасения, внушаемого им.

— Нет, не надо, — сухо говорит она.

— А я бы за пятнадцать копеек…

— Гривенник! — объявляет барыня. В принципе она против покупки краденого, но если так дёшево?

— А двенадцать копеек, сударыня, не дадите?

— Гривенник?

Она торгуется только потому, что не хочет поощрять дурных наклонностей этого человека; ей кажется, что, продав потроха так дёшево, он не будет красть в другой раз.

— Извольте! — говорит он. — Вот я их тут в корзиночку помещу… А свёклу вы не купите у меня?

Свёкла у него за пазухой. Барыня начинает подозревать, что там сложено ещё много кое-каких пищевых продуктов. Ей становится положительно противно смотреть на этого человека, вследствие чего она даёт ему за свёклу с прибавлением четырёх деревянных ложек — только семишник.

Затем, купив всё, что ей было нужно, она обвешивает коммерсанта с ног до головы кульками и узлами и, пропустив его вперед себя, идёт домой. А Володька, согнувшись в три погибели, быстро шагает по тротуару, верный своему намерению доставить барыне покупки дешевле извозчика, и по дороге мечтает о премиях, причитающихся к получению с знакомых ему фирм… и о прочем, более выгодном и для него и для его личных покупателей…

В толпе покупателей ходил старик с лицом бульдога. Брови у него нахмурены сурово, но глаза смотрят просительно и скорбно. Тёмная кожа отвислых щёк покрыта серебристой щетиной. Он одет в солдатскую шинель, на груди его георгиевский крест и несколько медалей. Левая нога заменена тяжёлой и неуклюжей деревяшкой, которая, глубоко вонзаясь в снег, оставляет в нём круглые ямки…

Постоянные торговцы на базаре при виде этой серой, качающейся фигуры отвёртываются в стороны от неё, и лица их выражают опасение, недовольство, скуку. Старик идёт мимо них, туда, где стоят воза приезжих крестьян, и там, остановясь у воза, тоном важного покупателя спрашивает:

— Хорошие гуси?

— Первый сорт! Извольте взглянуть… один жир!

Старый солдат взвешивает на руке птицу, внимательно рассматривает, щупает, нюхает… и вдруг говорит продавцу:

— А вот в Болгарии гуси — эт-то животные! Как свиньи….

— Где, говорите?

— В Болгарии… за Балканскими горами… Русско-турецкая война там была… Его превосходительство генерал Скобелев вёл…

— Та-ак… слыхали… — говорит продавец. — Ну, и это тоже птица ха-арошая…

— Крест видишь? — тычет солдат рукой в свою грудь. — Сам повесил мне.

Лицо солдата вздрагивает, глаза блестят, и он молодецки сдвигает свою истрёпанную фуражку набекрень.

— «Ундер-цер Мигунов, урра!» И своей рукой…

— Позволь-ка гуська-то, служивый… — равнодушным голосом говорит продавец. Он понял, что пред ним не покупатель, и ищет в толпе глазами то, что ему нужно, не обращая внимания на солдата, воодушевление которого всё растёт.

— Ротный Шванвич — тоже… «Мигунов, говорит, орёл ты…» И поцеловал…

— Не стой тут, служивый… отойди к сторонке… покупателю мешаешь, — предлагает торговец гусями, отстраняя рукой солдата от своего воза.

Старика не обижает это, лишь глаза его гаснут, и, взглянув с укором на мужика, он молча идёт прочь от воза, надвинув на брови шапку. Вокруг его толпятся люди с озабоченными лицами, в воздухе колеблется гул голосов. Жизнь кипит и напоминает солдату о привалах после похода, о лагерях… Медленно ковыляя в толпе, он ищет в ней человека, который послушал бы его рассказ о войне, о том, как, теснимый турками, он, во главе своей роты, отступал из Ени-Загры. Ему хочется говорить о лучшем дне своей жизни. Когда генерал-герой назвал его героем… Но слушателя нет, никто не хочет обратить внимания на старика, никому не интересно знать, где и как он потерял свою ногу и за что ему дали крест… Он чувствует себя одиноким, обиженным невниманием к нему и не любит всех этих продающих и покупающих людей… Он много раз видел смерть пред собой и не боялся умереть, а они, при виде её, испугаются… Его немножко утешает то, что они хуже его. У них нет и никогда не будет георгиевского креста на груди, они не могут быть героями…

Но всё-таки он хочет, чтоб кто-нибудь послушал его, узнал бы, как храбр Мигунов. С утра до вечера, полуголодный и иззябший, он ходит по базару и всё хочет рассказать о себе. Несколько раз начинает рассказ и не может его кончить. Нет на базаре людей, желающих слушать рассказ о подвигах. И старик Мигунов, чувствуя себя лишним, никому не нужным, забытым, — сердится на людей. Он толкает идущих рядом с ним, — толкает их как будто ненамеренно, но всё-таки толкает, и это несколько облегчает его обиду.

Иногда он заходит в трактир. Там буфетчик и половые встречают солдата неприязнью и насмешками. Он надоел им. Если они не гонят его вон — солдат обходит столы один за другим и всё ищет слушателя. И если находит — о! тогда старик преображается: речь его течёт плавно, глаза горят, он надувает щёки, изображая гул пушечных выстрелов, кричит слова команды… Над ним смеются — он не слышит, находясь далеко от всех этих людей, там, за Балканами, где земля пила его кровь и где жизнь его однажды вспыхнула ярким огнём и он увидал в ней смысл… И затем, чтоб погреться около этого огня, он раздувает его всё ярче…

— Солдат! Иди вон… надоел!

Это половой гонит его… Он встаёт и, громко стуча деревяшкой по полу, уходит, а сердце его ещё дрожит от воспоминаний, разбуженных в нём.

Он живёт в углу за печкой, у человека, занимающегося ловлей птиц. Придя домой, он лезет в этот тесный и душный, но тёплый угол, и — если в этот день ему не удалось рассказать о себе — он ворчит: