После отъезда шумной Хорешани долго шагал Георгий в глубине прохладного сада.
Вспомнилась свадьба Нестан, приезд в Ананури Луарсаба с пышной свитой. Подарки, любезность и холодность царя к нему: за трехдневное пребывание в Ананури трех слов ему не сказал. К Русудан тоже сух был, только насмешливо спросил: не дала ли она богу обещание избегать Метехи?
Гонцы и глашатаи сзывали ашугов и мествире на поэтическое состязание.
Придворные злорадствовали: «Гульшари несомненно уже узнала о песне, составленной в честь „блестящей“ Нестан. Недаром хитрая княгиня назначила большую награду за лучшую песню о женской красоте. Всем известно: кто платит, тот главенствует».
На широком балконе, украшенном легкими тканями, расположился пестрый двор Луарсаба. Мариам, окруженная княгинями, сидела рядом с царем, а вокруг — красавицы Картли и заносчивые князья. Мествири и ашуги расположились друг против друга на скамьях, покрытых коврами.
Начальник замка называл имена певцов, и каждый из них выступал со своими шаири и поэмами. Гульшари не ошиблась. Только о ней пели певцы, вознося до райских видений красоту прекрасной княгини Амилахвари.
Нестан, откинувшись на голубую подушку, насмешливо шепнула Хорешани о назойливой глупости крикунов…
У ворот Метехи спорили.
Дружинник копьем загораживал путь старику.
Подошел Баака.
— Одежда плохая, как такую царю показать? — сердился дружинник.
Баака предложил старику надеть чистое платье, но старик строго отказался.
— Каким жил, таким царю покажусь. Петь пришел, а не чохой хвастать…
Баака направился к замку… Луарсаб, смеясь глазами, задорно повернулся к не терпящему нищих Шадиману и разрешил:
— Пусть войдет, певца по песням встречают.
Но певца встретили откровенным смехом. Поклонившись только царю, он опустился на ковер. Жалобно дрогнула струна чианури о страшном времени. Пусть царь оглянется на границу Картли, пусть поострее наточит шашку, пусть седлают воины коней, темнеют горы от вражеских знамен, несутся тучей неверные, жгут Картли глаза врагов… Пусть царь поострей наточит шашку…
Луарсаб недоуменно слушал дребезжание старика. Еще сегодня ему докладывали полководцы Ярали и Захария о полном спокойствии картлийских границ.
Гульшари вспылила:
— Разве старик не знает, о чем сегодня поют? Старик пристально посмотрел на Гульшари и медленно сказал:
— Если красавицы затмевают перед царем опасность, грозящую Картли, и петь можно только о красоте, то одну красавицу видели мои глаза… Тоже, как сейчас, небо голубой чохой хвастало, только солнце в черное море упало, а черное море в глазах девушки спряталось. Солнце дна не нашло, черным огнем закипело… Небо рассердилось, другое солнце светить поставило, другое тоже в море упало, так сто солнц в глазах девушки спрятались, только одно на небе, последнее, осталось… Когда немножко глаза закрыты, ничего, ресницы тень держат, когда совсем открыты, смотреть нельзя, сердце режет…
Тогда заря сказала: «Пойду посмотрю, почему солнце с неба убежало». Посмотрела и на губах девушки жить осталась. Тогда жемчуг сказал: «Еще красивее буду, если красный цвет около будет. Но только тесно, рот совсем маленький… От тесноты больше жемчуг блестит…»
Тогда луна сказала: «Если солнца в море ушли, я над морем светить хочу» — и на лбу девушки осталась.
Тогда звезды сказали: «Скучно на небе стало, всегда около луны живем», — и на ресницах девушки повисли. Тогда закат обиделся: «Если все убежали, почему меня оставили?» Сейчас на щеках играет.
Тогда буря рассердилась, почему о ней забыли. От ночи одно крыло оторвала, молнию тоже захватила и так на голову красавицы опустилась.
Тогда птицы собрались и свой голос ей отдали… Только голубь потихоньку от других кротость ей вместо голоса дал.
Тогда цветы собрались и свое благоухание ей отдали. Тогда змеи собрались и гибкость ей отдали. Тогда звери собрались, но лев зарычал: «Кто, кроме меня, смеет подарки красавице предлагать?» И отдал ей сердце свое.
Теперь, когда она смеется, деревья расцветают, когда скучает, дождь идет, когда ходит, трава радуется, думает, бабочка крылом тронула…
Только когда так много вместе, всегда опасно. Черные солнца к себе манят, а море не любит, когда дно ищут. Заря тоже неспокойна, кровь играет, а жемчуг кровь любит, а кровь место ищет, а место всю землю захватило…
— Э, старик, ты лучший певец и справедливо — отдать лавровый венок тебе.
Луарсаб окинул присутствующих веселым взглядом. Гульшари поддержала царя и вкрадчиво спросила имя необыкновенной красавицы.
Старик долго молчал и на настойчивость Гульшари наконец ответил:
— Зачем имя знать?.. Судьба откроет двери, судьбу трудно обмануть…
Гульшари гневно обвиняла старика в лживости.
Заинтересованный не менее других, Луарсаб обещал старику заслуженную награду и потребовал имя красавицы.
Старик поднялся, словно не видя Гульшари, медленно обвел слезящимися глазами присутствующих и остановил взгляд на Луарсабе.
— Может быть, царь, скоро увидишь ее… скорее, чем пожелал бы тебе друг. Ее имя не спрашивай, а мое запомни: Бадри. Если хочешь наградить, вели после смерти похоронить там, где мертвым найдут…
Бадри осторожно взял чианури и, не поклонившись, вышел.
Некоторое время на балконе молчали. Луарсаб первый оборвал тишину:
— Раз предсказана мне встреча с красавицей, похитившей у неба лучшее украшение, то незачем беспокоиться и нарушать веселье.
Возмущенная Гульшари клялась — хитрый старик подкуплен гурийской длинноносой княжной, недаром о носе он в своей песне не упомянул.
Нестан напомнила:
— Красавица живет в Картли.
Если бы взгляд мог убивать, то Нестан, наверное, умерла бы раньше старика, но соперницам пришлось довольствоваться оружием колкостей и щитом любезностей. Даже убеленные сединами князья только теперь поняли значение словесного поединка. Шадиман, видя веселость царя, перевел взгляд на побледневших Зураба и Андукапара и благоразумно напомнил о певцах.
На рассвете загудели все тбилисские колокола, сливаясь в один медный вопль. Тбилисцы выбежали сонные на улицы и под отчаянные выкрики глашатаев с ужасом увидели на гребнях гор запоздалый сигнал, перелет огненных птиц.
Еще ночью в Метехи прискакали от Саакадзе гонцы, и беспечный замок услышал страшную весть.
Метехи зазвенел доспехами. Военный совет. Молниеносное выступление дружин. Стремительный поход Захария и Ярали через горный проход в Манглиси.
Картли схватилась за оружие, но момент был упущен.
Феодалы, действуя каждый в зависимости от личных выгод, не стремились к общей защите государства и снова подвергли Картли жестоким ударам Стамбула.
Царский замок, замкнутый от внешней жизни позолоченной скорлупой, занятый пирами, охотами, ристалищем, наполненный интригами различных партий, и на этот раз опоздал предотвратить вторжение врага.
Стамбул, возмущенный оттягиванием военного союза, намеченного Шадиманом, намеревался покорением Картли уничтожить влияние Ирана на Восточную Грузию.
Знаменитый полководец султана Ахмеда Татар-хан, помня поражение в Триалетской битве, действовал осторожно.
Возвращаясь в Турцию после покорения Багдада и ведя за собой нагруженные караваны, пленных и табуны коней, хан до Одзиси передвигался по ночам, залегая днем в густых лесах. Только у Квельти сторожевые башни обнаружили врага.
Передовой отряд Ярали и Захария успел укрепить горные вершины, но во время сна был окружен и перебит стремительным Татар-ханом. В отчаянной схватке знаменитые полководцы Ярали и Захария, не раз одерживавшие победы, пали на свои мечи.
Прорвав укрепленные теснины, войско султана хлынуло на обнаженную Картли.
Подняв над Манглиси, Одзиси и Квельти зеленое знамя, янычары безудержным потоком кинулись на княжеские владения, и феодалы не только не могли оказать помощь царю, но сами едва спаслись через пещерные проходы в неприступные замки-крепости… Народ, объятый ужасом, бросал на разграбление деревни, спасаясь в непроходимых лесах.