…долго и сочно хохотал Шадиман.

– Как, мой царевич, изволил сказать? Мулла клялся, что без его молитвы желтолицый юзбаши не удержал бы победы над Лихи? И, помня совет младшего сына четвертой жены Али, увез на трех мулах свою долю? – Шадиман захлебнулся от хохота. – Мой царевич, а известно ли тебе, что любимый племянник Гюне-хана угнал к себе тюки с коврами и… – глаза Шадимана наполнились веселыми слезами, – и арбы с зерном, ибо его сарбазам давно уменьшили долю лаваша?

– Мой любезный князь, не сочтешь ли ты возможным принять от меня оранжевый платок, благоухающий любимым тобою лимоном?

– …повтори, Гурген-джан, выходит, сухопарый Андукапар тоже разбогател?

– Хотел, только опоздал, одиннадцатый сундук к себе утащил любимый брат третьей жены Юсуф-хана.

– Не все знаешь, друг. Едва Андукапар напомнил Хайдар-хану, что он, Андукапар, тоже мусульманин, как налетели юзбаши из других тысяч и стали кричать на желтолицего, что он, наверно, не думает возвращаться с Иран, раз забыл послать бешкеш любимому сыну третьей жены Хайдар-хана, а заодно и любимому брату любимой хасеги, Ибрагим-хану, и еще любимому племяннику пятой хасеги Эмир-хана. И, ради Мохаммета, он должен еще вспомнить о любимом сыне…

Туда-сюда оглянуться не успел желтолицый, как остался с десятью бескурдючными овцами и больше ни с одной. Тут аллах послал желтолицему догадку: все повара ханов любят держаться ближе к мясу, и он поспешно приказал резать оставшихся баранов и бросать в котлы, не оглядываясь, так как на них мчатся юзбаши других сотен, конечно, на общий пилав, как раз сегодня пятница.

…вдруг Хосро-мирза нахмурился.

– Не находишь ли, мой князь, что майдан слишком долго веселится?

– Царевич из царевичей, на это есть важная причина: девять амкаров получили от желтолицего юзбаши заказ на девять папах, которые по жребию получат девять сарбазов. Еще бы не веселиться, если желтолицый угрожал: в случае невыполнения заказа к сроку он познакомит их с девятой пыткой шайтана. Но еще хуже будет, если они станут требовать плату, тогда к девятой пытке он прибавит еще первые восемь. Видишь, мой царевич, правоверные остаются правоверными.

– Мой остроумный князь, мне особенно приятно твое веселье, ибо сегодня как раз пятница. Прими в знак моего внимания этот второй платок, благоухающий бархатными розами, славящимися особенно колючими шипами.

– Мой неповторимый царевич, я с благоговением прикладываю твой дар к моим устам, ибо как раз сегодня они изрекают истину. Твое повеление пригнать к тебе ностевку невыполнимо, ибо, прихватив своих двух сыновей, она умчалась, куда – догадаться не трудно. Не снизойдешь ли, мой царевич, до желания обогатить мой слух: на что тебе эта отважная грузинка?

– Снизойду, мой князь, чтобы отстегать ее собственными косами, дабы в другой раз она не распоряжалась тенью Непобедимого, как своей собственной.

– Осмелюсь думать, неповторимый царевич, что не менее достойны ударов по пяткам и юзбаши, пусть в другой раз и они различают, где Непобедимый, а где его тень.

– Во имя неба! О чем ты, князь? Если шайтан помог им скрыться от тени Непобедимого, то пусть лучше воображают, что сам аллах наделил их крыльями ястребов, ибо они в следующий раз могут Непобедимого принять за тень, тогда, клянусь Кербелой, не дольше как через час от них и тени не останется.

– Царевич из царевичей, я восхищен твоей мудростью. И мне сам Георгий Победоносец подсказал верное средство наказать больших и малых преступников… Я говорю о лиховцах.

Старый Беридзе и нацвали, сохранившие чистые чохи, вступили в Метехи как выборные.

Но не успел Беридзе напомнить князю Шадиману о праве лиховцев, определенном царем Багратом, и не успел нацвали высказать просьбу закрепить вновь за Лихи это право, как оба очутились на полу, ибо от грозного крика «змеиного» князя у Беридзе потемнело в глазах, а у нацвали из глаз посыпалось то, что напоминало пошлину за прогон похоронной фелюги.

Увы, это была последняя пошлина Лихи, ибо Шадиман, обозвав их плутами, столетиями обворовывавшими царство, объявил, что владеть рогатками, – как со дня сотворения мира повелел творец, – должны князья, а не речные «черви».

– Впрочем, и царь Симон окажет Лихи милость, – саркастически усмехнулся Шадиман. – Раз взять с вас нечего, а кормить в башне для опасных преступников тоже нечем, то немедля отберите две сотни парней для пополнения царских дружин, вскоре князь Андукапар выступит на битву с «барсом» из Носте.

…пошатываясь, убрались из Метехи выборные. Спускаясь к мосту, старый Беридзе насмешливо заметил, что отправиться на схватку с Моурави или на кладбище так же одинаково, как получить смертельный удар по лбу или по заду.

– А кто отправится? – угрюмо проговорил тот, кто утром был веселее остальных. – Твой Арсен, говорят, ускакал к Моурави, думаешь, другие глупее его?

– Или дорогу хуже знают?

– Монастыри тоже не откажут в убежище. Веселее от пробуждения солнца до рождения луны давить ореховое масло.

– Только ореховое? Может, из перца давить слезы будем?

– Давить? Сами без участия перца и орехов льются.

Лишь старый Беридзе не говорил о слезах, он будто даже чему-то радовался. И вдруг осенил себя крестным знамением.

– Благодарю тебя, пресвятая анчисхатская покровительница воинов! Ряды Моурави пополнят лиховцы, обязанные перед родиной.

…вспоминая злоключения лиховцев, Вардан размышлял: «Говорят, речную рогатку Шадиман, скрепив гуджари печатью Симона Второго, преподнес князю Палавандишвили, любимому родственнику матери Зураба Арагвского. И теперь даже мсахури удивляются: устрашаясь Моурави, князь наполовину уменьшил проездную пошлину, а монеты в хурджини так и сыплются. Эх, Моурави, Моурави! Как видно, ты и здесь прав, утверждая, что не одни владетели, но и глехи могут стать врагами народа, если страсть к наживе иссушит их совесть, уподобит их души осколкам камней».

…И тут произошло нечто неожиданное, хотя сегодня и на была пятница.

Беседа о делах царства велась вяло, хотя на арабском столике и стояла ваза с упругими фруктами, а в чашах Хосро-мирзы и князя Шадимана искрилось старинное вино.

Отодвинув кальян, Хосро-мирза недовольно спросил: почему Шадиман поторопился утвердить за князем Палавандишвили право на речную рогатку Лихи? Разве сундук царя Симона не напоминает Аравийскую пустыню?

Шадиман удивился: пустыню? А не одиннадцатого хвостатого барана, который отсутствовал в пилаве желтолицего юзбаши? Помолчав, Шадиман вкрадчиво спросил:

– А не лучше было, мой царевич, утвердить право на выгодную рогатку за Иса-ханом? Ведь он женат на любимой сестре шах-ин-шаха?

Неожиданно Хосро-мирза обиделся, ибо любил Иса-хана. Он резко придвинул кальян: как этот Шадиман осмелился забыть, что он, мирза, будущий царь Картли-Кахети, по повелению шаха навсегда останется мохамметанином.

Выслушав будущего царя, язвительно заметившего, что еще лучше было бы закрепить право на рогатку за Великим Моурави, тем более он тоже грузин, Шадиман неожиданно обиделся и, впервые забыв, что в дипломатии самый дешевый товар – самолюбие, скомкал благоухающий розами платок и швырнул на столик.

– Ну что ж, хотя Моурави с гордостью носит звание «Грузин!», но любимая жена шах-ин-шаха – его родственница, ибо любимый брат ее, царь Луарсаб, женат на любимой сестре Непобедимого.

Резко отодвинув кальян, царевич позвал Гассана и приказал подать князю третий платок.

Едва взяв платок, Шадиман побледнел и отшатнулся.

Хосро-мирза благодушно взялся за четки.

– А я думал, любимое благовоние Непобедимого больше придется тебе по душе, чем аромат розы.

– Увы, мой царевич, Моурави некогда помнить о розовом масле, и он не в обиде на Джамбаза, ибо, беспрерывно мчась за убегающими, конь благоухает чем придется. Что же касается меня, то мои любимые благовония, увы, испарились однажды в раскаленных песках Кешана.