Вот не выдерживают ноги, он их медленно подкашивает и валится со всё возрастающей скоростью — сказывается соприкосновение с телом и ослабление собственного «поля» — назад, на ягодицы и спину. Бам! Приземлилась попа. Сотрясение от удара набатом бьёт в голову на радость местной болячке. Плавный, но очень жёсткий перекат на спину. Главное — не навернуться ещё и головой. Хорошо, спиной не чувствуется ни камней, ни осколков.

Гух! — по всему телу. Вышибло дух. Медленно, но ощутимо.

И тишина. И только после этого Дима закрыл глаза и позволил сознанию вернуться в нормальный мир.

Звуки накатили на него семимильными шагами.

А Дима не засмеялся. Он был спасён, он не разбился, но ему не было радостно. Он только что понял, что из-за собственной безрассудности только что чуть не лишился жизни.

Саданув по лбу, на него хлопнулась ветка-спасительница. Хоть таким образом дерево отомстило за свою поломанную руку. Одну из.

— Я тебя тоже люблю, — хрипло прошептал Дима.

Он с трудом перевернулся на бок, изгваздываясь в хоть и подмёрзшей и не липкой, но всё же маркой земле. Сдёрнул застрявшие на обрывке ветки штаны. Стал их напяливать на себя, постанывая от боли и увидел, что на него в упор смотрит девчушка лет эдак десяти-одиннадцати. Небось, вышла в туалет ночью, а тут за окном что-то грохнулось. Вот и стало любопытно, что.

— Прювет, — лениво махнул ей рукой Дима. — Спокойной ночи!

Он, осмотрев окрестности и найдя один лишь тапок, напялил его — и пошёл.

Куда пошёл, зачем? Он как-то не задумывался. В голове, кроме боли, ничего не осталось. Ничего не хотелось, никуда не хотелось. Только одного — в кровать и спать. Пустота внутри. Откат.

Как он домой попадёт? Каким образом? Когда прыгал в окно, как-то об этом совсем не задумывался. «В следующий раз, — хмуро пообещал себе, — когда захочу полетать, возьму с собой парашют и ключи от квартиры, где деньги лежат».

Он не отдавал себе отчёт, что из себя сейчас представляет. Грязная футболка, порванные по шву спортивки, сквозь которые видны волосатые ноги и трусы, одна нога в тапочке, вторая — просто в носке. По замёрзшей земле, не разбирая дороги, обхватив себя руками, дрожа от холода и пережитого ужаса. И пустота в глазах.

Он минуты две стоял у запертой двери в подъезд, думая, нажать кнопки вызова или всё же не будить никого? Ничего не решив, набрал код на замке — и вошёл в такой тёплый, такой родной подъезд.

Вахтёр мирно дрых у себя в каморке, а Дима, постояв напротив лифта и услышав, что кто-то вызвал кабинку, решил не дожидаться её спуска. При всём потрясении, что испытал недавно, он понимал, какое из себя зрелище представляет. Свернул на лестницу, пошлёпал на свой этаж.

Каждый шаг отдавал болью. Каждая мышца тела кричала, каждая косточка казалась, по крайней мере, ушибленной. Дима даже и не знал, что у него вообще столько мышц и костей. «Надо, что ли, в анатомическом атласе посмотреть, со своими болячками сравнить. Раз, два, три», — считал Дима ступеньки. Было донельзя обидно. Очередная мечта рассыпалась в прах и чуть не привела его как минимум к увечью. Да и вообще день какой-то… богатый на все эти вещи. Хорошее, плохое, неимоверные открытия и жестокие разочарования сильно расшатали его привычный мирок. А сам большой мир вдруг показал, что у него есть к нему дело и подарил просто невозможную способность. Конечно, Дима слишком поторопился обуздать новинку и научиться ею пользоваться. Он был похож на тинейджера, которому подарили машину. Авто, о котором он давно мечтал. И вот тинейджер садится за руль, заводит, срывается в первую поездку и чуть в первой же поездке не разбивает подарок напрочь. О да, этот урок надолго остудит тинейджера, но что делать с выбитым лобовым стеклом и помятым бампером? Отец говорит, чтобы восстанавливал на свои, а где их взять? Вот это вдруг новое чувство: за всё нужно платить из собственного кармана — сильно бьёт по сложившемуся положению вещей. Эдак взрослит.

И вот сейчас Дима шёл, отчаянно оттягивая этот момент, чтобы положить ещё один камень на чашу собственного взросления: он шёл сдаваться. «Ну а как ему ещё проникнуть домой? Входная дверь закрыта, родители спят, а сестра неизвестно где. Можно, конечно, подождать Катюху и наплести ей что-то несуразное. Типа лунатизма. Мол, страдаю лунатизмом, помоги, сеструха, спаси. Проявилось после сотрясения головы. Не готов к этому и не знаю, что с этим делать… А что, вариант. Более того, эту штукенцию можно нагородить и родителям. Хорошо, что выветрился алкоголь, а то они подумали, что это пьяный бред. А так вынуждены будут признать мою правду. Мою неправду. Опять неправду. Да ну блин! А что тут скажешь? «Ой, мама, папа, представляете, я могу бегать в сто раз быстрее любого человека! А тут я подумал, что может быть могу летать — и выбросился из окна» Они посмотрят на меня по-разному: мама сочувствующе, а папа разочаровано. Отведут в спальню. Закроют окно. И мама останется на ночь на нижней кровати. А на следующую ночь — папа. И успокаивающее пропишут. И от работы оградят. И врача вызовут домашнего… Блин, бред какой. Не надо мне всё это».

Дима вдруг понял, что последние секунд десять стоит и никуда не идёт. Оглянулся. «Ах, да, это же мой этаж. Развязка близка».

Шаг, ещё шаг. Больно. Грязно. Холодно.

Ужасно всё. А сейчас ещё и врать придётся, в очередной раз!

Скрипнула дверь на лестничную площадку, Дима сделал первый шаг и остановился. На него с ужасом смотрели двое. Парень и девчонка. И если парня Дима не видел никогда в жизни, то девушку, наоборот, он знал всю жизнь. Это была его сестра.

Они увидели грязного, всклокоченного молодого человека в порванных штанах, в одном тапке. С царапинами по рукам, кровавыми ссадинами на подбородке и щеке. С уставшим, но безумным взглядом. Есть от чего испугаться.

А Дима не знал, что и делать: радоваться или огорчаться. С одной стороны, хорошо: родителей не разбудит, с другой стороны, левых людей к семейным разборкам подключать не нужно. Впрочем… то, в какой ситуации он застал эту парочку, делало его положение не столь безнадёжным: парочка обнялась, причём довольно откровенно. Руки парня лежала на попе сестры, она же обвила одной ногой его ногу. В общем, откровенность зашкаливает. Губы у обоих влажные, уши красные. Ясное дело: целовались. Можно, в общем, сыграть на уступках.

Неловкое молчание длилось несколько мгновений, потом руки парня метнулись от попы к поясу, да и вообще они тут же отстранились друг от друга, как ни в чём не бывало.

Дима, не говоря ни слова, пошёл в предбанник к родной двери, но пришлый парень-то его не знал! Он не знал, кто это вдруг появился на лестничной площадке, такой страшный. Решил, наверное, что бомж какой-то. И при первых шагах Димы, надо отдать ему должное, попытался отодвинуть за себя его сестру, загородить и защитить. Но та сама выдвинулась вперёд:

— Димка, что, совсем крыша поехала? Что ты с собой сделал?

Тот остановился от сестры в шаге, дыхнул на неё и молча пошёл дальше, поманив за собой.

Прошагал в предбанник, остановился. На площадке меж тем послышался разговор:

— Э! Стой! Ты куда? Ты его знаешь?

— Конечно знаю, Гош, это мой брат!

— Странный он какой-то… Эээ… Приятно познакомиться! — крикнул он в предбанник. Дима ему не ответил. Ждал сестру, а когда она появилась, молча указал на дверь, развёл руками, мол, открой, а то я не могу.

— Что случилось? То, что от тебя не несёт водярой, не значит, что ты не колешься или там синьку пьёшь!

Дима наклонился к её уху:

— Лунатизм.

— Что? — Конечно, не поверила она.

Дима только развёл руками, мол, не хочешь — не верь, но вот так оно и есть. В его глазах Катя не прочла ни насмешки, ни злости какой-то. Только усталость, и вот это её испугало больше того, что он поведал. Она почему-то поверила ему как-то сразу, и ей стало страшно. Что такое «лунатизм» и к чему он приводит она, правда, не знала, но что-то явно страшное. Сделала круглые глаза, закрыла рот рукой.