Идем дальше. Посылки тоже были разными. Их содержание определялось, прежде всего, местом проживания родителей и их вкусами. Родители Миши еще долгое время после окончания войны жили в Самарканде, и они посылали орехи и сухофрукты. Родители Марка жили в городе Казатин на Украине, которая в то время получала значительную американскую помощь, посылали самые различные консервы, в основном мясные завтраки. Леня получал с Украины большие банки свиной тушенки. Рунины родители тоже жили на Украине, и Руня ежемесячно был владельцем восьми килограммов розового украинского сала.

Мои посылки из Ростова содержали донские рыбцы, лучшей закуски я никогда не пробовал, и мамины пироги. Как обычно поступали в то голодное время в студенческих общежитиях при получении продуктовых посылок? При нормальных отношениях между сожителями хозяин не “отпадал” от своей посылки до полного (и еще немного) насыщения, а затем великодушно (или не очень) угощал своих товарищей. У нас повелось иначе: посылка сразу же поступала в общее владение. Покажу это на примере Руниного сала. Абсолютно не трудно представить себе, с какой жадностью мы на него набрасывались. Так продолжалось день-два: все ходили сонные, но довольные. Затем наступало насыщение: мы хотели, но не могли. Но с этим смириться было невозможно — мы помнили, какие мы были голодные еще совсем недавно. Сало поджаривали, отваривали, клали в любую пищу — и так продолжалось до его полного уничтожения.

В студенческую столовую мы ходили обедать. За мясные или рыбные блюда у нас вырезали соответствующие талоны из продуктовых карточек, но были блюда, которые продавали без талонов - вот на них мы и делали упор, брали сразу по несколько порций. Но раз, а иногда два раза в месяц мы разрешали себе расслабиться — ездили обедать в город в ресторан “Московский” или, это было чаще, в Пельменную №8, что находилась на Суворовском проспекте, недалеко от Староневского. В то время и в ресторанах кормили по карточкам, но вырезали настолько много талонов, что на один обед уходило чуть ли не десятидневное их количество (мы брали обычно не менее двух первых блюд и не менее трех вторых).

Мы не были трезвенниками, и поэтому без выпивки дело не обходилось. Рассчитывался, как правило, кто-то один, но остальные не считали себя должниками. Никаких денежных расчетов между нами не было, и вот это являлось, пожалуй, главным внешним показателем наших взаимоотношений. Да, кошельки были у нас разные, но фактически деньги были общие. И за все годы, что мы прожили такой коммуной, по этому поводу не было ни одного эксцесса, ни одного недоразумения. Конечно, очень важным было то обстоятельство, что деньги мы тратили только на еду и на редкие развлечения. Одежду, тогда очень дорогую, мы практически не покупали. Это делали, если делали, наши родители, когда мы приезжали на каникулы. Я, например, не имел пальто и все время, почти четыре ленинградских года — осенью, зимой, весной — проходил в офицерском кителе, который мне подарил Толя Дохман, муж моей двоюродной сестры Фани. Однако согласитесь, что такая коммуна далеко не заурядное явление.

Как-то, это было не то в конце сорок шестого, не то в начале сорок седьмого года, мы в очередной раз оказались на мели: месяц был в самом разгаре, но карточки были почти все съедены, а с деньгами были какие-то задержки. Мы ходили голодные и хмурые. И тут мы прочли объявление: есть двухнедельные путевки в дом отдыха в Териоках (так назывался бывший финский курорт, позже переименованный в Зеленогорск). Мы решили, что это помощь сверху и не воспользоваться ею нельзя.

В профкоме по какой-то минимальной цене мы, Марк и я, выкупили путевки в дом отдыха научных работников. После серых общежитейских будней нам показалось, что мы попали в сказку. Приятная, уютная обстановка, белоснежные занавески на окнах, такие же скатерти на столах в столовой, в доме тепло, на территории чистый блестящий снег, по вечерам концерты или танцы. Но главное — это, конечно, трех или даже четырехразовое полноценное питание, очень вкусное и почти что достаточное. Нам даже давали сливочное масло и сыр! Это ощущение блаженства у меня сохранилось на всю жизнь. Но все кончается, и сказка тоже. И вот мы открываем дверь в нашу комнату — тишина, ребята лежат на кроватях и едва поворачивают головы, чтобы посмотреть на нас — берегут силы. Им эти две недели дались нелегко, выкручивались, как могли. Последняя их операция имела стратегический характер — они накупили в столовой талоны на отварную морковку, на которую не требовались карточки, и ежедневно ходили проверять, не стали ли на талоны с такими же номерами давать что-либо приличное, например, мясное.

Я где-то вычитал, что систематическое недоедание, в частности, белого хлеба, приводит к туберкулезу, и первыми признаками заболевания является ежевечернее повышение температуры. Я достал термометр и стал каждый вечер измерять температуру. И что же? Температура была выше, чем 36,6! Все, надо начать готовиться, а главное — подготовить маму. Однако на лекции я решил пока ходить. Но что-то изменилось в моем облике не в лучшую сторону, появилось что-то потустороннее во взгляде, и кто-то из ребят сказал мне: “А почему бы тебе, Юра, не заняться спортом?” Действительно, хуже, наверно, не будет. И я пошел в гимнастическую секцию, тренером которой был Володя Голованов, наш сокурсник, тоже из Ташкента. Он оказался не только отличным гимнастом, не то кандидатом, не то мастером спорта, но и хорошим преподавателем. Когда я первый раз подошел к перекладине, то с большим трудом смог подтянуться один или два раза. Но через две или три недели я уже легко делал многократно подъем с разгибом (склепку), а через пару месяцев я по подготовке уже не отличался от других членов секции, а по силе превосходил многих. Любовь к гимнастике у меня сохранилась на всю жизнь. Температуру тела я больше не измерял.

Я уже писал, что самым тяжелым был 46-й год. В 47-м стало немного легче. Во второй половине года появились слухи о готовящейся реформе — девальвации рубля. Но случилось все неожиданно, во всяком случае, для нас, простых смертных. В двадцатых числах декабря был опубликован Указ, согласно которому с первого января нового года отменяется карточная система, а существующие цены на товары и услуги действуют только несколько дней, включая день публикации Указа. А после, если пользоваться старыми деньгами, надо будет платить в десять раз больше. И тогда же можно будет менять старые деньги на новые, но в такой же пропорции.

Какие-то льготы были для тех, кто держал свои деньги в сберкассе, но студентов, по понятным причинам, это мало интересовало. И люди стали спасать свои деньги. Продуктовые магазины были опустошены сразу. Кое-кому из наших студентов удалось, правда, накупить вина, какие-то продукты, почтовые марки, но большинство, и мы в том числе, остались при своих интересах, то есть со своими деньгами. Полным ходом шло опустошение и промтоварных магазинов, там тоже к концу дня полки были пусты. Я не видел, но очевидцы рассказывали, как обезумевшие люди врывались в магазины, расставляли руки, ложились на застекленный прилавок и орали “Все мое”. В магазинах медицинского оборудования люди усаживались в зубоврачебное или гинекологическое кресло и не вставали до тех пор, пока им не давали чек на покупку этого кресла. Конечно, многие заведующие магазинами, продавцы и другие, имевшие отношение к торговле, воспользовались этой ситуацией и мгновенно обогатились. Но советская власть, безусловно, выборочно, но наказала многих махинаторов, получивших историческое прозвище “декабристы”.

И вот наступило первое января. Мы заходим в наш ближайший районный магазин, что за углом на Московском проспекте, и не верим своим глазам: на прилавках в свободной продаже, без карточек, выставлены сливочное масло, сахар, конфеты, колбаса — неужели мы этого дождались?

Короче говоря, всем стало немного “легче и веселее” ⁷, и прежде всего это почувствовали студенты. Но наряду с этим в головах и поступках некоторых студентов происходили и совершенно необычные явления. С нами все эти годы — и в Ташкенте и в Ленинграде — учился и жил в общежитиях один тихий, спокойный, не очень заметный парень, Жора Шойхер. Самой примечательной у него было одно — сама фамилия. Выдержать ее просто так, без под.ки, было невозможно и все его называли по фамилии, но только с добавкой “Боль”. Вроде, чисто физиологически, он не очень оправдывал такое почетное звание, но после описываемого события, мы тогда все единодушно пришли к заключению, что он вполне его заслужил. И, скорее всего, все ошибались. После окончания четвертого курса, как обычно, все разъезжались по домам, к своим родителям. Жора не был исключением, он уехал и. не вернулся. Долгое время мы ничего о нем не знали, а потом выяснилось, что Жора поступил на первый курс Медицинского института.