– Подделка? – удивился Иван.

– Не совсем. Пергамент – древний, а вот вложение сделано значительно позднее.

– Как? – спросила я.

– Очень просто. Взяли новую икону, просверлили в ней дырочку, и всунули свернутый в трубочку пергамент, и заткнули деревянной пробкой, чтоб со стороны было почти незаметно. Собственно мы имеем дело не с одним объектом, а с тремя – собственно икона, пергамент и деревянная пробка. Логично было бы предположить, что возраст пергамента, пробки и доски будет одинаков. Или только пробки и пергамента, а доска древнее. Но оказалось все наоборот – доска новая, а пергамент и пробка – старые.

– Как это?.. Ни фига ж себе!.. Почему?.. – почти одновременно сказали мы трое.

– Ну, доска, конечно не совсем новая, – усмехнулся Виктор, – она-то как раз вполне подходит ко временам Бориса Годунова, а вот пробка и пергамент – на тысячу лет старше. Причем как доска, так и затыкающий отверстие деревянный цилиндрик были сделаны из кипарисового дерева, только вот возраст разный. Теперь уже трудно сказать достоверно, что тогда произошло, но я понимаю так. Была некая вещь. Возможно – икона, возможно, что-то еще, но это было, скорее всего, нечто деревянное. Потом эту первоначальную вещь разломали, вынули свернутый в трубочку пергамент, вложили в новую икону с просверленным каналом соответствующего диаметра, и заткнули старой пробкой. Более того, в процессе выяснилось, что уже в наше время пробочку аккуратно извлекали, а потом вставили обратно. Видимо пергамент достали, сняли копию и поместили назад.

– Непонятно, – удивилась я. – Да и зачем пробку старую было использовать? Проще новую, из той же доски. Да и пергамент проще украсть, чем возиться, вытаскивать, потом запихивать обратно. Что-то не вяжется! Зачем такие сложности?

– Не знаю зачем, в этой истории много чего неясного, сейчас можно только гадать. Вероятно, сначала было так. Все это проделали на Руси, где в уже готовую икону прятали документ. Видимо, свободных кипарисовых деревяшек под рукой просто не оказалось. Причем проделавший эти операции мастер (а делал мастер – канал просверлен весьма тщательно) постарался, чтобы и доска, и затычка были из одного дерева. А уже совсем недавно кто-то нашел икону, извлек документ и скопировал его. Причем работал эксперт – все исполнено очень аккуратно.

– А почему тогда, на Руси, нельзя было использовать обломки той, предшествующей вещи? Старого контейнера для пергамента?

– Откуда ж я знаю? Вероятно – это так и останется тайной. Как бы там ни было, возраст определили вполне достоверно радиоуглеродным методом.

– Но погодите… – вдруг встряла я, раскуривая сигарету, – я читала, что недавно выяснилось, что метод крайне неточен или вообще неправилен. И потом – как можно определить раздельный возраст сразу нескольких предметов, много веков составлявших одно целое?

– Можно. Для определения возраста иконы радиоуглеродным методом нужно взять кусочек древесины из доски, на которой икона написана, и особым образом сжечь, переведя углерод в удобную для измерений форму. Затем этот образец помещают в специальный сосуд и измеряют содержание радиоактивного изотопа углерода. Це-четырнадцать. Дело в том, что этот изотоп постоянно образуется в атмосфере земли из азота, который обстреливается космическими лучами и превращается от этого в радиоактивный углерод. Этот углерод живет не так уж и долго – за двенадцать тысяч лет половина его атомов распадается, а продукты распада для нас совсем даже не важны. Таким образом, в атмосфере Земли концентрация це-четырнадцать всегда была постоянна, поскольку других серьезных источников этого изотопа на Земле не было. Но после начала ядерных испытаний, и особенно после Чернобыля, его стало гораздо больше… но сейчас не об этом. Так вот, пока дерево росло, оно усваивало радиоактивный углерод наравне с обычным, а когда засохло, то концентрация це-четырнадцать стала снижаться за счет распада. То же самое можно проделать и с красочным слоем, но тут аналогичная проблема – часть краски надо соскоблить и особым образом сжечь. Короче – чтобы определить возраст надо уничтожить фрагмент предмета…

– Но я же сама читала, – не отставала я, – что метод очень неточен, часто просто ошибочен и иногда дает совсем неверные результаты.

– Есть такое дело, пишут подобные вещи, – терпеливо, но серьезно объяснял Виктор, только глаза у него смеялись. – Не все тут столь однозначно. Как я уже говорил, измерение возраста радиоуглеродным методом возможно только тогда, когда соотношение изотопов в образце не нарушено за время существования. Определение возраста таких запачканных образцов может дать немалые ошибки, но за десятилетия прошедшие с момента создания метода был накоплен колоссальный практический опыт, как в обнаружении загрязнений, так и в очистке образцов. В настоящее время погрешности метода находится в пределах от семидесяти до трехсот лет. Ну, один из самых известных случаев применения радиоуглеродного анализа – исследование кусочков Туринской плащаницы, независимо проведенное в нескольких лабораториях одновременно слепым методом в восемьдесят восьмом году. Оказалось, что к новозаветным временам реликвия отношения не имеет. Радиоуглеродный метод позволил тогда датировать плащаницу периодом одиннадцатым – тринадцатым веком, то есть не старше крестовых проходов. Как правило, радиоуглеродный метод критикуется приверженцами «Хронографии» профессора… как же его, дай бог памяти? Ну, у вас, в Москве работает… не то Хроменко, не то Фраменко… Да знаете вы его, тот, что «открыл», будто Ассирия и Россия это одна и та же страна, а Александр Невский и Батый – один и тот же человек? Еще радиоуглеродный метод отрицают адепты креационизма и всяких других учений, не признанных нормальной наукой. Сторонники плоской Земли, например. Причем критики под сомнение ставят, как отдельные случаи применения метода, так и его теоретические основы в целом. Обычно такие критики опираются на самые ранние научные публикации, отражающие несовершенную методологию шестидесятых годов, плюс собственное непонимание основ метода процедур калибровки…

Я слушала, а Виктор все говорил и говорил. Говорил веско, доказательно, как он это умеет, но меня все-таки не убедил. Не верю я что-то этим изотопам. За сотни лет, что угодно может произойти, как потом определишь? А вот Хоменко верю. Он же гениальный математик, все просчитал, и на компьютере проверил. И не он один, там целая группа. Зато все эти древние историки сто раз могли ошибиться и перепутать все. Ведь это же очевидно, что источники, рассказывающие об одних и тех же событиях с различных точек зрения, традиционными историками принимались за сообщения о различных событиях, датировались разным временем и относились к различным георафическим регионам. Обычное дело. А традиция с тех пор так и тянет эти ошибки, переписываемые из книги в книгу.

– А как же профессор Хоменко и его «Хронография»? – не унималась я. – Я читала эту книгу, там все строго доказательно и вполне логично. Уж его-то трудно упрекнуть в непонимании и незнании?

– Почему это – трудно? Очень даже просто. К тому же профессор ваш хоть и математический гений, но крепко крейзи. С математиками такое, увы, случается иногда. Я встречался с ним лично. Мельком, правда, но на всю жизнь запомнилось. По-моему у дяденьки хорошо съехала крыша. Но это – ладно, тут уже к психиатру – я не специалист. Давайте вернемся лучше к нашим баранам. Сначала немного о себе. Виктором меня назвали в честь французского прадеда, которого я вообще никогда не видел. Родился я в Петербурге, где и жил до десяти лет, а потом мы переехали в Москву. Мама умерла, отец никогда и ничем меня не поддерживал, и я всего добивался самостоятельно, без всякой помощи с его стороны. Все воспитание приняла на себя моя бабушка, она-то собственно и взяла меня к себе в Москву. Бабушка пристрастила меня к гуманитарным наукам, помогала с французским, с историей, с литературой. После ее смерти я с полгода прожил один, а когда окончил школу, то подвернулась возможность продолжить обучение во Франции – помогло приличное знание языка. После окончания университета я удачно завершил образование и сейчас имею нормальную должность в Парижском Музее Современного Искусства. Специальность – история искусств. Сейчас мне грех жаловаться – я счастливо женат, а кроме основной работы в музее, читаю лекции в университете и занимаюсь литературным трудом. В Россию я прилетаю по делам сравнительно часто, обычно дня на два – на пять. Редко – на неделю. На большее у меня просто времени не хватает, причем всякий раз обнаруживаю, что в чем-то уже не разбираюсь, а что-то делать не умею. Каждый раз прошу кого-нибудь быть проводником, но здешние обстоятельства мне в основном знакомы.