Дети собираются в шайки, чтобы лучше обороняться, и бродят повсюду в поисках пропитания. Есть две возрастные группы: шайки детей от 3 до 7 лет и от 8 до 12 лет. В этих шайках не устанавливаются отношения дружбы и нет коллективных действий, просто дети объединяются для совместной обороны. Самые младшие подбирают ягоды инжира, так как бабуины отгрызают половину ягоды, а остаток выплевывают. Дети постарше влезают на инжирные деревья и соперничают с бабуинами в поисках ягод. Когда ребенок достигает предельного возраста своей группы, шайка изгоняет его, так что в 13 лет он становится взрослым мужчиной или женщиной и предоставлен сам себе.

Не удивительно, что ребенок не чувствует никакой привязанности к родителям и ничего для них не делает, когда они стареют и теряют силы. Родители, в свою очередь, прошедшие через ту же систему, и не ожидают помощи. Общество, как таковое, погибло, и приветливый, гуманный в прошлом народ сведен административными мероприятиями, осуществляемыми во имя прогресса, до состояния животных. Однако надо отметить, что ик не испытывают ни ненависти, ни горечи. У них все еще есть родина. Но боюсь, что у них нет никаких надежд на будущее, они просто забыли, что такое надежда. Они научились выживать в зародившейся новой Африке и приняли ее такой, какая она есть.

Администрация об этом ничего не знала и, конечно, этого не предвидела. Но что может сделать администрация? Когда стало известно о голоде, власти создали комитет помощи голодающим, что было правильным и нормальным решением. Но условия-то были ненормальные, и в результате жирные становились еще жирнее, ибо только у них хватало сил спуститься с гор и получить помощь комитета. Даже когда припасы посылали по горным опасным дорогам поближе к месту обитания ик, только у здоровых людей хватало сил получить продукты. К тому времени старики уже умерли, в живых остались даже немногие сорокалетние, погибли и слабые дети. И все же продукты они распределяли по своей системе, снабжая ими тех, кто, на первый взгляд, меньше всего нуждался в помощи. Узнав о существовании комитета помощи голодающим, ик вообще перестали работать на полях. И даже через год, когда был получен хороший урожай, ик оставили поля на произвол судьбы, лишь бы получать продукты от комитета. Такое паразитическое существование им казалось куда удобнее.

Ик продолжали политические махинации с каримоджонгами, пробирались в Судан, срывали все мероприятия правительства по борьбе с набегами и убийствами, ковали оружие для скотоводов. Правительство попыталось переселить их, но ничего из этого не вышло — ик снова возвращались па родину. Было одно возможное решение, но правительство отказалось от него, — собрать их всех и расселить по разным районам Уганды, чтобы они со своим умением адаптироваться влились в другие общества. Развал племени, как и развал семей, не имел бы никаких последствий, ибо обе эти ячейки — большая и малая — уже перестали существовать.

Но правительство не хотело признать, что ситуация чрезвычайно сложна, и пыталось сохранить ик как народ в целом в надежде, что положение исправится. До сих пор положение не улучшилось, да оно и не улучшится, пока не вымрут все ик. Ирония заключается в том, что, руководствуясь гуманными соображениями, правительство обрекло ик на бесчеловечное существование.

Я привел пример, чтобы показать, как пагубны изменения, если они происходят совершенно непредвиденно, в результате, казалось бы, малозначительных шагов, предпринимаемых далее из лучших побуждений. Этот пример показывает также, насколько сложны проблемы правительства, которое обязано думать прежде всего об интересах государства в целом. Правительство Уганды понимает, что стране нужен мир и процветание. Ик угрожают и миру и процветанию. Ик не только поощряют, но и разжигают враждебные действия на международном уровне. Так, они убеждали туркана вторгнуться в Уганду с 20 тысячами голов скота и захватить пастбища в заповеднике Кидепо. Они угрожают национальному процветанию, так как заповедник — это неотъемлемая часть национальной экономики. Он привлекает туристов, а туризм — один из главных источников валюты для Уганды. Можно, конечно, утверждать, что «неверно» было лишать племя ик права на охоту, но также неверно и лишать Уганду доходов от заповедника. Такова ситуация, унаследованная африканским правительством от эпохи протектората.

Оно пыталось выйти из затруднения гуманным путем, создав комитет помощи голодающим и великодушно предложив переселить людей в те районы, где возможно земледелие, но до сих пор правительство не нашло решения проблемы. Власти могли бы принять единственное кажущееся разумным решение, признав тот факт, что при нынешнем состоянии общества ик попытка расселить этот народ (даже разделив «семьи» при невозможности сохранить их едиными) не представляет акта насилия. Но если бы правительство провело это в форме военной операции (а иного выхода почти наверняка не было), то иностранная печать, политические деятели, ученые и обыватели — все начали бы кричать о бесчеловечном правительстве. Однако такими мерами удалось бы спасти ик хотя бы в качестве отдельных индивидов от нынешней трагедии, а новорожденные дети получили бы возможность расти в человеческих условиях, правда, может быть, и не под именем ик.

Примерно такая же, но намного менее острая проблема стоит перед правительством Республики Заир в отношении пигмеев-мбути из лесов Итури. Здесь проблема совсем иного свойства — она вызвана не нуждой, а сверхизобилием и связана с той общественной системой, которая и сейчас удовлетворяет потребности лесных жителей, обеспечивает их существование и ни в коей мере не противостоит новому государству. Проблема отличается и тем, что, если бы интегрировать пигмеев в нацию в качестве ее трудолюбивой продуктивной и ответственной общины, это открыло бы широкие возможности использования социальных и экономических традиционных ресурсов.

Сходство же заключается в том, что правительства Заира и Уганды состоят из людей, получивших образование в колониальных школах и зараженных вследствие этого колониальной психологией, не чувствующих никакой симпатии к традиции и считающих, что традиция враждебна идее нации и прогрессу. Прогресс они понимают в западном смысле этого слова. Страна глубоко втянута в сферу международной экономики и политики, и нужно полагать, что она еще долго будет следовать за Западом, в каком бы направлении Запад не двигался.

Беда еще и в том, что правительству заранее навязали представление о прогрессе, а народ тоже требует прогресса. Если даже сам Запад сейчас не очень уверен, что понимать под прогрессом, то ясно, что эти сомнения еще не коснулись умов многих африканских лидеров, мыслящих понятиями колониальной эпохи. Они переняли моральные доктрины своих колониальных учителей, и теперь многие из них, а может быть, и все они открыто стыдятся своих «отсталых» народов, особенно в том случае, если эти народы не знают одежды.

Так, например, глава танзанийского государства Джулиус Ньерере открыто ведет борьбу против наготы и пытается заставить масаев носить брюки. Правительство Уганды также воюет против наготы каримоджонгов, причем это совпало с периодом, когда западный мир обнаружил, что нагого тела никак нельзя стыдиться. Печально, что энергия и деньги расходуются на удовлетворение ханжества, но еще трагичнее, что африканцы с их традиционной близостью к природе, с таким богатым наследием, с таким жизнеутверждающим гуманизмом и такой жизнеспособной формой общества могут стать столь мелочными и игнорировать существующие широкие потенциальные возможности.

Политика многих африканских лидеров чаще диктуется «усвоенными» ими моральными принципами Запада, а не нуждами и желаниями народов, и в своем стремлении поскорее придать западный облик стране они устанавливают стандарты, которые народ не желает и не приемлет. Изменения — это не единый, цельный процесс, так же как понятие прогресса далеко не абсолютно. Разумное и осмотрительное введение современной техники и творческое видоизменение традиционной культуры — вот какие концепции должны определять представление африканцев о государстве и нации.