Но Екатерина стремилась к примирению. Когда 18 марта 1563 года колесовали Польтро, убийцу Франсуа де Гиза, выяснилось, насколько парижан взволновало убийство католического лидера: толпа схватила части тела казненного и поволокла их по улицам, разорвав на куски. На следующий день, во время похорон герцога, гроб которого везли через весь Париж в замок Жуанвиль, магистраты, духовенство и буржуа составили процессию, направившуюся [145] в Собор Парижской Богоматери на заупокойную службу. Во время допросов Польтро не раз называл Колиньи одним из подстрекателей. Адмирал признал, что его предупредили о покушении, замышляемом против герцога де Гиза, а маршал де Сент-Андре – против принца Конде и против его родного брата д'Андело. «Услышав от одного человека, что если он сможет, он убьет этого самого сеньора де Гиза, он его не отговорил». Адмирал писал Екатерине, что он не виновен в убийстве, но что он нисколько о нем не сожалеет: «Так как я считаю это самым великим благом для королевства, для церкви Божией, для меня и всей моей семьи».

После примирения семья убитого герцога потребовала правосудия. Она стремилась отомстить тому, кто считался виновником и которого толпой примчались защищать дворяне-гугеноты. Боясь возобновления гражданской войны, Екатерина вынесла это дело на обсуждение Совета в 1564 году. Карл IX постановил, что все будет «отложено на три года», но при этом стороны не имеют права ни потребовать правосудия, ни прибегнуть к оружию. Король лично вынес этот приговор. Его мать гордилась им, видя в нем нового Соломона: королевский указ имел целью утихомирить страсти, используя в качестве успокоительного лекарства время. Позже, когда двор находился в Мулене, Королевский совет объявил о невиновности адмирала (29 января 1566 года), а Екатерина заставила Лотарингцев и Шатильонов поцеловаться.

По мере возможности королева-мать стремилась избежать столкновений. Именно таким способом она добилась от знатных вельмож прекращения проповедей при дворе. Принц Конде от них отказался в момент своей интриги с Изабеллой де Лимейль, придворной дамой королевы. Герцогине Феррарской, Рене Французской, несмотря на ее настойчивость, было запрещено проповедовать в замке и ее доме в Фонтенбло. Поэтому в своей Лионской декларации (24 июня 1564 года) король смог заявить, что предводители протестантов добровольно отказались от богослужений в королевских резиденциях. Но было нелегко заставить протестантов [146] отречься от уже завоеванных привилегий, пусть даже речь шла о местах отправления культа, присвоенном церковном имуществе или о захваченных городах-крепостях. Маршал де Вьейвиль был послан в Лион, Дофине – в Лангедок и Прованс для осуществления общего восстановления в правах. Одновременно с этим королевское правительство пыталось сдержать бесчинства католиков. Маршал де Бурдильон был послан в Руан, чтобы заставить католиков соблюдать положения эдикта. В Провансе парламентарии – фанатичные католики – были заменены на делегацию парижских членов парламента под председательством Бернара Прево, сеньора Марсана. Кроме специальных гонцов, которых Екатерина разослала по провинциям, она рассчитывала также на наместников короля, которые должны были «следить за неукоснительным соблюдением» эдикта. Она также писала правителю Лангедока Монморанси-Дамвилю, чтобы он приказал применять его «бесстрастно».

Для того чтобы следить за соблюдением перемирия внутри страны, королева изменила состав Королевского совета. Вместе с убежденными католиками – кардиналами Лотарингским и Гизом, герцогами де Монпансье и Невэрским, она допустила в Совет протестантов и умеренных, которых вскоре прозвали «политиками». Протестантов представляли их предводители – Конде и три брата Шатильона. В третью партию – сторонников королевы – входили военные высших чинов, коннетабль, суперинтендант финансов, верные слуги Короны – Морвилье, епископ Орлеанский, Монлюк, епископ Баланса, известные своей терпимостью. Благодаря своей численности они всегда располагали большинством голосов при обсуждениях.

Позиции Французской короны в отношении религиозной проблемы были теперь вполне определены, о монархическом и абсолютном характере королевской власти торжественно заявлено, начало реформе положено: настало время направить в провинции королевских представителей для осуществления этой новой политики. Повсюду в государстве надлежало восстановить порядок, показать короля во плоти его подданным, поддержать с помощью ритуала вступлений и [147] воздаяния почестей верность органов, созданных согласно закону, восстановить под его властью иерархическую пирамиду королевства. Екатерина уже видела пышные, переезжающие с места на место кортежи, как при Франциске I и Генрихе II. Намереваясь возродить величие монархического церемониала, она решила вместе с маленьким королем в пышном окружении придворных дам и сеньоров совершить великое путешествие по Франции. Предполагалось, что путешествие продлится более двух лет: с января 1564 по май 1566 года.

Двор Екатерины Медичи, писал Брантом, «был настоящим раем на земле и школой всяческих добродетелей, честью и украшением Франции». Позже для Генриха IV этот двор станет образцом для подражания. Как и во времена предыдущих королей, по воле случая при дворе собирались приближенные государя, его советники, самые могущественные вельможи. Еще со времен Франциска I очень большую роль при дворе играли женщины – конечно, это было удовольствием для короля, но их использовали также и в политических целях, что очень хорошо усвоила Екатерина. Позже она напишет одному из своих сыновей, что нужно следить за тем, чтобы французы оставались веселыми и чем-нибудь занятыми. Поэтому она и собрала их в одном месте постоянного праздника. При этом дворе одной женщины, или женщин, именно они все решали и вели игру. Как раз это осудит позже Жанна д'Альбре в письме к своему сыну: «Не мужчины… берут женщин, а женщины – мужчин». Но одновременно это был двор короля-ребенка, а значит и место образования, нравственного воспитания и развлечения юного Карла IX и королевских детей.

Лучшим украшением королевского окружения была его женская часть, насчитывавшая около трехсот дам, среди которых были принцессы и супруги вельмож и восемьдесят родовитых девушек и женщин, отобранных по признаку их изящества и красоты. Екатерина требовала, чтобы они носили шелк и золото и были разодеты, как богини. Говорили, что эти красавицы составили «летучий эскадрон», предназначенный для обольщения и удержания лидеров [148] партий – таких, как Конде, например, отличавшегося бурным любовным темпераментом. Обычно язвительный Брантом подчеркивал хорошее поведение при дворе королевы. «У нее обычно бывали весьма красивые и честные девушки, с которыми каждый день в ее передней беседовали, рассуждали настолько пристойно и скромно, что никто не осмелился бы поступить иначе; потому что дворянин, этим пренебрегавший, тут же оттуда изгонялся». Но Екатерина нисколько не стесняла своих камеристок. Молодые девушки при дворе «сами выбирали, кому они будут поклоняться – Венере или Диане; главное, чтобы у них хватило ума, ловкости и знаний, чтобы не забеременеть».

Этот очаровательный рой повсюду сопровождал королеву и ее детей. Король Карл IX был робким четырнадцатилетним подростком, очень целомудренным, казалось, что кроме оружия и лошадей его ничто не интересует. Он был достаточно высокого роста, но худой и бледный. Уже в начале его царствования венецианский посол Джованни Микеле говорил, что он – прелестный ребенок, с очень красивыми глазами, изящный, но не очень крепкий. Он увлекался физическими упражнениями, не всегда для него посильными – слишком быстро начинал задыхаться. Суриано, преемник Микеле, тоже говорит о слабом сложении короля и высказывает тревогу по поводу предсказаний Нострадамуса, сказавшего королеве, что она увидит на троне всех своих сыновей. Казалось, что вещун заранее приговорил маленького короля к преждевременной смерти. Накануне великого путешествия по Франции Марк-Антонио Барбаро подтвердил свидетельства своих предшественников. Он говорит о наличии у Карла IX артистических дарований. Король имеет способности к живописи и чеканке. Чтобы порадовать мать, он принялся за изучение истории и языков – латыни и итальянского. Добрый и приветливый, для Екатерины он был образцовым сыном. Он будет проявлять свою любовь к ней до самого конца, несмотря на развитие врожденного туберкулеза, из-за которого он становился все более и более нервным, во время приступов доходя до безумия. Он всегда будет сознавать, что для него сделала его [149] мать, и всегда будет благодарен ей за услуги и преданность. Во время заседания парламента с его участием 13 марта 1571 года он обратится к своей матери с посланием, которое станет выражением глубокой дани уважения: «После Бога, только королеве, моей матери, я считаю себя более всего обязанным; благодаря ее мягкости по отношению ко мне и к моему народу, ее прилежанию, ее усердию, ее осторожности она так успешно вела дела этого государства в то время, когда мой возраст не позволял мне ими заниматься, что никакие бури гражданских войн не смогли поколебать мое королевство».