Согласно “книге Еноха”, ссылки на которую встречаются в разных местах Нового Завета, что говорит о ее популярности в апостольскую эпоху, Михаил служит хранителем таинственных письмен с магическими словами, которыми были сотворены небо и земля (Кн. Еноха, 60:12). Согласно другому апокрифу (“Апокалипсис Моисея”, 3:13) Михаил учил таинствам мироздания Адама и Сифа, потом Авраама и Моисея, которому он на горе Синай передал скрижали закона. Поэтому одним из его атрибутов, также как и у Еноха, летописца земных дел, служит раскрытая книга. Это позволяет отождествить с Михаилом мощный апокалиптический образ, уступающий лишь образу Самого Иисуса:

“И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головою его была радуга и лице его как солнце, и ноги как столпы огненные. В руке у него была книжка раскрытая. И поставил он правую ногу свою на море, а левую на землю, и воскликнул громким голосом, как рыкает лев; и когда он воскликнул, тогда семь громов проговорили голосами своими. И когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать; но услышал голос с неба, говорящий мне: скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего. И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу. И клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет” (Откр. 10:1-6).

Конечно, последние слова не следует понимать в абстрактно-философском или научно-фантастическом смысле прекращения материальных процессов, определяющих понятие времени. Речь идет просто о наступлении сроков исполнения древних пророчеств, которыми наполнено все Св. Писание: “Но в те дни, когда возгласит седьмой Ангел, когда он вострубит, совершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам” (10:7). Иоанну же Ангел предсказывает особую миссию в апокалиптические времена: “И сказал мне: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих” (10:11).

Этот образ как бы повторяет в ослабленном виде образ апокалиптического Иисуса, как Он открылся Иоанну (Откр. 1:10-20).

Еще одну параллель между Иисусом и Михаилом можно проследить в образе двух апокалиптических всадников на белых конях. О первом сказано кратко: “Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить” (Откр. 6:2). Вспомним, что лук является атрибутом Мессии из колена Иосифа: “Но тверд остался лук его, и крепки мышцы рук его, от рук мощного Бога Иаковлева. Оттуда Пастырь и Твердыня Израилева” (Быт. 49:24). Хотя этот всадник вышел “чтобы победить”, однако, из дальнейших событий видно, что эта победа дастся ему нелегко и не сразу. В ином ключе описан второй всадник на белом коне: “И увидел я отверстое небо, и вот, конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого. Он был облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: “Слово Божие”. И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя. На одежде и на бедре Его написано имя: “Царь царей и Господь господствующих”… И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные, чтобы сразиться с Сидящим на коне и с воинством Его” (Откр. 19:11-19).

Второй всадник, несомненно, Иисус; в таком случае первый, похожий на Него, но значительно уступающий в мощи – князь Михаил. Он помогает Иисусу в последней битве. После ее победного окончания всадник с мечом из уст бросает зверя и лжепророка в озеро огненное (19:20). Вслед за этим “Ангел, сходящий с неба”, очевидно, Михаил, сковывает дракона, которого он в свое время низверг с неба на землю (12:7-9): “И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время” (Откр. 20:1-3).

Таково соотношение “двух Мессий” в апокалиптических событиях. После победы Иисус не остается на земле, но оставляет на ней Михаила в качестве Своего наместника и царя, которому “надлежит пасти все народы жезлом железным” (Откр. 12:5). “Железный” здесь не имеет современного смысла суровости и непреклонности – с глубокой адамитской древности железо считается символом священности и драгоценности изготовленных из него предметов.

Пророчество о Михаиле наполняет конкретным смыслом загадочное обетование Иисуса о грядущем “другом Утешителе”: “Если Я не пойду, Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам, и он пришед обличит мир о грехе и о правде и о суде” (Ин. 16:7-8). В раннехристианской церкви эти слова не раз порождали тяжелое искушение: время от времени какой-нибудь очередной безумец объявлял себя пришедшим Утешителем. Видимо, во избежание такого соблазна было узаконено истолкование Утешителя как Духа Божия, сошедшего на апостолов в день Пятидесятницы. Это истолкование истинно, но оно неполно, потому что оставляет без внимания те глубоко личностные и притом тварные черты, которыми наделен Утешитель в обетовании Иисуса. Можно ли относить к Святому Духу такие, например, слова: “не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит” (Ин. 16:13)? Так можно сказать только о тварном существе, которое будет “говорить то, что услышит” от Бога! Сам же Святой Дух как Третья Ипостась может говорить только от Себя, то есть от Святой Троицы, ибо Три Лица имеют единую мысль и единое слово.

Слова об Утешителе как о “Духе истины” вполне могут быть приложены к Ангелу, который является тварным и личностным образом Божественной Энергии, так что сошествие Духа в день Пятидесятницы глубоко и органично связано с Михаилом. Еще более конкретный смысл приобретает обещание Иисуса прислать “другого Утешителя”, если учесть, что “утешение”: МЕНАХЕМ, было обычным синонимом Мессии. Так, слова, сказанные о старце Симеоне: “чающий утешения Израилева” (Лк. 2:25), означали: “чающий Мессию”; Иисус же в лице Утешителя обещает прислать еще одного, кроме Себя, Мессию, Менахем, Утешителя. Но Иисус предостерегает от иного, самозванного “мессии”, которого Церковь называет “антихристом”: “Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете” (Ин. 5:43); очевидно, этот “иной” противостоит как Иисусу, так и грядущему Михаилу.

Итак, третий человек, рядом с Иисусом и Адамом, это Михаил, второй Мессия, князь Христова царства на земле. Но кто он такой, какова его природа, прежде всего – что означает его столь тесная соотнесенность с архангелом Михаилом?

19. Откровение Сергия Радонежского.

Удивительный и глубокий ответ мы находим у Сергия Радонежского, которого церковная традиция называет “тайнозрителем Святой Троицы”. Именно в Св. Троице преподобный хотел обрести Первообраз братского общежития и вообще человеческой соборности, а в соборности – принцип победы над мировым злом. Но для практического выполнения этого замысла необходимо было обрести зримый образ Святой Троицы, который мог бы стать примером для человеческого подражания.

Преподобный Сергий жил в период напряженных споров о возможности и способах иконного изображения Св. Троицы. Главная трудность состояла в незыблемом библейском и апостольском принципе: Всевышнего изображать нельзя; “Бога никто никогда не видел” (I Иоанн. 4:12). Но отсутствие образа Всевышнего грозило превратить представление о Нем в умозрительную абстракцию – как это уже произошло на латинском западе; те изображения Троицы, которые там распространились, были чистой аллегорией и на подлинное изображение реальности не претендовали. Вопрос о тварном, созерцаемом, живом образе Св. Троицы стал в то время на Руси решающим вопросом веры, главным предметом религиозной мысли.