Конечно, такое общение были продуктом уже, более чем, годового общения, когда все ужимки, улыбки, мимика и жесты были встречно изучены, как и ход мыслей, а их запись подогнана к взаимовыгоде, где уже по выражению глаз и позам, занятым за столом, была понятна откровенность разговора или его лукавство, второе со временем исчезло, так как с уважением к собеседнику параллельно существовать не могло. Но все понимали, что каждый преследует свою цель, при этом изо всех сил стараясь опираться на правду.

Приятно было осознавать, проверяя написанное и напечатанное с моих слов, что оно очень быстро стало соответствовать не только форме, но и сути содержания. Поначалу возникающие случайные уловки заменились уточнениями или вытекающими из услышанного вопросами. Точки зрения, даже казавшиеся поначалу абсурдом, уважались и, если и подвергались сомнению, то никак не в кабинете, но, может быть, в кулуарах прокуратуры. Предложенная атмосфера «нескучного нейтралитета», а иногда и «вкусной весёлости» возобладала, а затем укрепилась. Желаний и просьб с моей стороны было мало, но все они, даже не подвергаясь выяснению причин, по возможности исполнялись.

Удивительно будет звучать, но ни к одному человеку из участников процесса, начиная от задерживающих при аресте до всех ведущих следствие и присутствующих на суде, у меня нет ни негативного отношения, ни претензий, ни обиды, ни злости. Осталось лишь впечатление, пусть и о каждом из них разное, о выполнении любым своего профессионального долга, пусть иногда своеобразно и не всегда придерживаясь Уголовного Кодекса.

Не знаю, как было бы в случае получения другого, бесконечного срока. Возможно, со временем, мировоззрение под тяжестью «пожизненного заключения» изменилось бы, и появилась бы обида на весь мир — ведь тяжело в таких условиях содержать себя в разумности, помня, а главное, соглашаясь с тем, что во всём виноват ты сам.

Были и противоречия, но, скорее, из-за разности подходов — то, что казалось важным мне, не играло никакой роли для следствия, и наоборот, но всё аккуратно вносилось, и, проверяя записанное, я вновь убеждался и порядочности оппонентов.

Совершенно чётко знаю и понимаю по сокамерникам, которые, как патроны в пулемётной ленте, проходили мимо отрезка жизни того времени, в редкости такого подхода с противоположной стороны. Обман, подвохи, издевательства при аресте и сразу после него, фальсификация и, как последствие, через некоторое время не единичные возбуждаемые уголовные дела на самих следователей и оперативных сотрудников, это если не норма, то часто встречающиеся факты у людей, находящихся в заключении рядом со мной.

Мне повезло, на моём пути мне пришлось преодолеть многое, при этом, как-то странно не зацепив ни одного острого угла.

Вообще, Провидение почти всегда ко мне относилось благосклонно, сводя с людьми, которые помогали и помогают мне, и даже желающие напакостить, в конечном итоге, через это только делают лучше.

Человек, выбравший мой способ защиты, должен сначала выкопать яму себе своими показаниями. Разница, с тем когда её копают следователи, только в том, что они не делают при этом ступеней для возможного выхода на поверхность и уж точно не бросят верёвочные сходни на дно. Ты же сам не только сооружаешь, параллельно выкапыванию, удобную именно для тебя лестницу, но и ставишь поручни.

Одно «но»: делать это надо сразу, при первом же «ударе лопаты о землю», иначе ступени оборвутся у самого края, и всё сделанное будет тщетно, а рассчитывать на верёвку нашего правосудия, конечно, можно, но сами знаете в каких случаях, хотя я лично и подчеркну это — никаких претензий к нему не имею.

Правда, кое-что в Верховном Суде, при рассмотрении кассационной жалобы после второго суда, было странным, в частности, трактовка своего же Пленума, прошедшего за неделю до рассмотрения жалобы, где речь шла о случаях когда судья не учитывает «давности лет» по прошедшим преступлениям, в моей ситуации таковая подошла по трем, и коллегия судей должна была о своему же личному внесенному изменению учесть это обстоятельство, но… меня похвали за знания и оставили все без изменений. Может быть, всё когда-то исправится и фраза «Закон, есть закон» — будет звучать для всех одинаково, а сейчас…, значит так надо.

Евангелие от Матвея 12-37

Со временем я так привык к ожиданию смерти, что мне начало казаться, будто её нет. Попав в заключение и ожидая «пожизненного приговора», аналогии провести не удалось, хотя какая-то уверенность, поселившаяся в глубине души, давала ощущение хорошего окончания процесса, правда, как чуда, очевидцами которого мне и предстояло стать в недалёком будущем.

Конечно, я думал о том, что можно, а что нельзя говорить и, как каждый, совершивший что-то незаконное, поначалу предполагал кое-что скрыть. Но, в результате, рассказал почти всё из того, что можно было (думайте о хорошем). «Почти» — потому что, с моей точки зрения, человек, совершивший что-то незаконное, не всегда виноват в этом, мало того, не всегда это понимает. Хотя бы потому, что бывают ситуации, когда субъекта могут использовать «в тёмную», или когда в его личных действиях нет ничего криминального, несмотря на то, что общая картина, в которой он участвует есть преступление, но он слушает и понимает лишь часть своей роли, остального не ведая, — соответственно, не понимая целого и не видя ничего предосудительного. Речь не обо мне, здесь я положился на волю присяжных. А вот некоторые другие либо невольно, либо по стечению обстоятельств попавшие в положение преступника как совершенно честные люди должны оставаться на свободе. Мало того, я знал тогда и убеждён сейчас, что испытанный ими страх никогда не допустит их к повторению подобных ошибок, а посему, будучи не совсем уверен в разборчивости современного правосудия, предпочёл не затрагивать чужие судьбы, просто обойдя их в своих показаниях.

Любопытный факт: почти все из осужденных по нашему делу, отбывающие наказание в лагерях, не лезут ни в какие передряги и не «блатуют», стараясь жить обособленно, насколько это возможно, и предпочитают работать, нежели «бить баклуши», ожидая конца длинного срока. И это касается большинства осужденных по статьям организованных преступных сообществ. Почему? Да потому что успели осознать и понять, что это не их мир и не их жизнь, успели разглядеть ценности и свои ошибки. И страшно не совершить их, а не исправить. Поймёт это лишь тот, кто побывал в этой «шкуре» и для кого, может быть, прежняя «свобода» была подобием тюрьмы, где оплошности не прощались, а сегодняшнее заключение — путь к настоящему, благополучному существованию, не ценимому многими, находящимися в обыденной жизни, гражданами.

Конечно, влияют уже и серьёзный возраст и большие срока, но, уверяю вас, время, проведённое в тюрьме, под следствием и в судебных процессах, от трёх с половиной до шести лет, а это вам не лагерь, не оставляет места для, якобы, романтики. Каждый из нас, уже осужденных, знает современный «блатной мир» и его нюансы, а точнее, их мутацию, не оставляющую никаких жёстких рамок и правил из уходящих «понятий», к которым мы привыкли.

В нем многое поставлено с ног на голову, а важнее всего своё пузо и желание быть ближе к «телу» «общего» — то есть того, что собирается на общие нужды, а раз так, то эти закрома могут стать и становятся неплохой кормушкой, причем на халяву (здесь я говорю о том, что видел, но не о том, что где-то ещё сохраняется из последних сил придерживающимися старых традиций). А потому, видя воочию всю подноготную, и нет стремления к этому миру присоединяться, но хочется сохранять нейтралитет и спокойствие созданного для себя мирка, а также для людей, здесь никогда не бывших, — маленького и смешного и до безобразия ограниченного Исправительно-Уголовным Кодексом, хоть и использующимся в современности, но написанным чуть ли не при хрущевских временах.

Понятно, что человек с деяниями, подобными моим, должен сидеть дольше всех остальных, и это справедливо. Но представляете ли вы, что такое срок в 25 лет? Кем станет человек, освобождающийся после четверти века таких ущербных застенков? Всё святое в человеческом существе, или, точнее, то, что там осталось, изменяется вместе с характером в основном за 3–5 лет, калечится внутренний остов, меняются коренные привычки и желания, я уже не говорю о сужении мировоззрения и перемене жизненных целей, причем не в лучшую сторону. Хотите ли вы иметь такого соседа, а жить рядом с таким придётся, и виноватым в том будет уже не столько он (он за своё ответил) сколько тот, кто не внедрил реабилитацию, а до того-довёл этого человека до состояния полузверя. Ведь главное в наказании — поражение в свободе, что для нормального человека, поверьте мне, истязание неимоверное. Много ли остается нормальных(конкретизируем — нормален ли я)? Не мне судить, но, кажется, в процентном соотношении ровно столько же, сколько и во всём остальном обществе.