Я указал подбородком в сторону кухни, Павел кивнул, а Борек туда направился. Он шел, точно на ходулях, тяжело и неуверенно, споткнулся о порожек и чуть не упал, но в последнюю минуту успел схватиться за край стола и остановился, ухватившись за стол с такой силой, точно боялся, что он куда-то исчезнет.
Я осторожно положил на стол светло-коричневую кожаную коробочку, которую вынул из полотенца.
— Все верно, она держала ее под подушкой, — произнес я и с большим облегчением добавил: — Мирка говорила правду.
— Погляди, что внутри, — сказала. подошедшая к столу Мирка.
Я помешкал. Борек оторвался от стола и нетерпеливо выкрикнул:
— Да открывай же, чего ждешь!
И замер, широко расставив ноги, не отводя взгляда от несессера. Глаза у него блестели, как у больного.
Я взял коробочку в левую руку, а правой расстегнул «молнию». Коробочка открылась, и я вынул белый продолговатый пакет, аккуратно перевязанный красивой зеленой лентой.
— Ну, что? Будем смотреть дальше? — спросил я, стараясь держаться спокойно, и быстро окинул взглядом всю компанию, проверяя, как они отреагируют на мой провокационный вопрос.
Зузана промолчала. Алена нервно кивнула, а Борек и Мирка в один голос выкрикнули:
— Да!
— Как хотите, — сказал я, отодвинул коробочку и взял пакет в руки. Мне даже не надо было развязывать ленту, пакет был мягким и упругим, я легко ее стянул и уронил на стол! а потом развернул бумагу и высыпал туда же все содержимое.
— О Господи! — выдохнула Алена и протянула руку, видимо, чтобы убедиться, что это не сон, но тут же испуганно ее отдернула.
— Не может быть! — прошептал Павел и повернулся к Мирке, словно ожидал от нее объяснений. Но Мирка смотрела на стол с тем же удивлением и едва ли не благоговейным ужасом.
На клетчатой скатерти в свете трех свечей рассыпалась целая груда банкнот, добрых сто, а то и больше тысяч, и у нас, студентов, привыкших стрелять пару крон до стипендии или денежного перевода от родителей, перехватило дух.
Я разложил банкноты неровным веером. Насколько сумел разобраться, тут были доллары, марки, швейцарские и французские франки, английские фунты, югославские динары, шведские кроны и голландские гульдены, новенькие или потрепанные, походившие по рукам, они играли всеми красками — от светло-зеленой до темно-синей и фиолетовой, все эти десятки и двадцатки, сотенные и полусотенные. На одном краю веера лежало шесть или семь стодолларовых бумажек, чуть дальше, почти посередине, покоились банкноты с изображением нахмуренного мужчины в профессорском берете, их было больше всего, не меньше четырех сотен, и на каждой из них красовалась единичка, дополненная двумя пузатенькими нулями, а чуть ниже, у самого краешка, над светлой каемкой, виднелись энергичные подписи финансовых чинов федеральной республики, а рядом с ними теснились еще и еще самые разнообразные сокровища, заканчиваясь несколькими тузексовыми стокроновыми бонами.
— Нет, это мне снится, — закрутил головой Павел, я только негромко свистнул, Зузана, обхватив руками горло, отодвинулась подальше от стола, Борек, похоже, собирался упасть в обморок, а Алена вздрагивающим голосом прохрипела:
— Откуда это у нее?
Вопрос был скорее всего риторический, но Мирка не оставила его без ответа.
— Однажды я вам уже посоветовала, чтобы вы как следует расспросили Борека, он вам все растолкует. Вся информация у него в руках…
— Нет, — возразил Борек, — я ничего не знаю. Она меня обманывала. Она меня только обманывала… Только обманывала! — Шатаясь, он сделал несколько шагов и остановился возле дверей. — Ей нужно было пятьсот западногерманских марок на негативы. Улики… А у нее столько не было. Поэтому она и должна была вернуться на Сильвестра в Прагу, чтобы заработать их, иначе Берт не вернул бы ей негативы. Пятьсот марок… — Он вернулся к столу, сгреб банкноты в кучу и вытащил оттуда пять бумажек. Тех, где хмурился мужчина в берете. — Дурацких пятьсот марок. А марки-то — вот они! Паршивая мелочишка, верно? — Он безнадежно махнул рукой. — Интересно посчитать, сколько тут раз по пятьсот марок…
— Про какие негативы ты говоришь? — воскликнула Мирка. — Про какие улики?
— Про те, которые были у Берта… Ну, этот ваш менеджер из «Метрополя»…
— Чепуха! — решительно заявила Мирка. — У Берта никаких негативов не было. Улики против Катаржины? Откуда! Она сама дала ему свои фотографии. А сделал их ее художник. К тому же она была на них в вечернем платье. Борек уронил пять сотенных бумажек на стол.
— Вот видишь, я ничего толком не знаю, абсолютно ничего. Так что оставьте меня в покое. Деньги нашлись, убегать мне не с чем, я иду в свою комнату…
Он направился к дверям, поникший и жалкий. Все провожали его глазами, Зузана — грустно, а Мирка — презрительно, разве что не плюнула вслед. Павел с Аленой обменялись короткими испуганными взглядами, и я вдруг понял, кто убил Катаржину, кто был тот единственный, кто имел возможность и повод, чтобы ее убить.
— Стой! — крикнул я Бореку, открывавшему дверь в коридор. — Останься здесь, понял? Останься здесь вместе со всеми!
Он молча повиновался. Медленно прикрыл дверь и скорее упал, чем сел на ближайшую табуретку. Я негромко спросил Мирку:
— Может, все-таки что-то нам расскажешь? Ты ведь наверняка знаешь, откуда у Катаржины эти деньги. Ты все прекрасно знаешь.
Мирка вздохнула.
— Всего я не знаю, Гонза, правда, не знаю. А вот откуда у нее эти деньги… — Она помолчала, кончиком языка облизала губы, тряхнула головой и с досадой и злостью выкрикнула: — Да вы что — такие дураки, что никак не можете догадаться, как такая красивая девчонка может достать деньги? Да она их заработала. За-ра-бо-та-ла! Желаете услышать, каким образом?…
Могучий порыв ветра снова встряхнул нашу избу.
— Ну и буря, — непроизвольно вырвалось у Павла. — Прямо страх и ужас!
Мне все осточертело, но не бросать же на полдороге. Надо было идти до конца. Поэтому я задал Мирке следующий вопрос:
— Как долго Катаржина промышляла тузексовкой?
— Насколько мне известно, почти два года. А может, и больше, — выпалила Мирка.
— Борек, а ты давно об этом узнал?
Взгляд у него был как у затравленного зверя, кончики губ дергались, но он все-таки ответил:
— Где-то в конце октября…
— Ну, а вы?… — обратился я к остальным.
— Ты что, Гонза, чокнулся? Я и понятия об этом не имел. Катаржина и… — Он умолк и недоуменно покачал головой.
Я обратился к Алене:
— А ты?
— Я догадывалась, что она совсем не такая, какой кажется. После остановки в Гоницах у меня появилось подозрение, но… — Она махнула рукой в сторону денег. — Но об этом… Нет, об этом я ничего не знала. Я повернулся к Зузане:
— Значит, остаешься только ты, Зузана. Когда ты узнала Тайну Катаржины?
— На вечеринке в «Дельте», — пробормотала она. — Раньше я тоже ни о чем не догадывалась.
Я шагнул к столу, одним широким движением сгреб деньги в кулак, кое-как подровнял их, завернул в помятую бумажку и сунул обратно в кожаную сумку. Задернув «молнию» и швырнув Катино сокровище поближе к чадящей свече, я произнес:
— Значит, Алена все-таки кое-что заподозрила.
— Я? — растерянно выкрикнула Алена. — При чем тут я?…
— При чем? Ну, скажем, ты кое-что подметила. Я говорю про «Дельту». Пузатый немец знал Катаржину по имени и обратился к ней «Fräulein Katherine», а вовсе не «Fräulein, darf ich bitten», как старался нас убедить Борек. И, конечно же, ему не надо было узнавать ее по фотографии в «Штерне», как сама Катаржина пыталась убедить Павла.
— Какой немец? — прервала меня Мирка. — Такой низенький, лысенький?
— Точно, — кивнул я. — Знаешь такого?
— Это у нее был самый лучший… друг, — ответила Мирка.
— Ну да, теперь ты готова на нее все помои вылить, — неуверенно возразил Борек и, поколебавшись, добавил: — Но она с ним не пошла. Я точно знаю, что в ту ночь она уехала домой, в Костелец.
— Ничего ты не знаешь, — ледяным тоном вмешалась в разговор Зузана. — Ничего-то ты не знаешь, Борек… Она пошла к нему в номер. Я сама видела. Она ожидала его в коридоре, в уголке отдыха… А ты и не знал ничего.