— Ты только не сердись, пожалуйста, — встретила она меня, — но придется тебе минут десять подождать, ровно в восемь мне должна позвонить тетя… А в общежитии, как нарочно, ни один телефон не работает, надо идти на почту… Подождешь?

— Ну конечно, — ответил я, — поторапливайся… — И помог ей надеть пальто.

— Выпивка на столе, налей себе, если хочешь. И погляди, что мне подарила Катаржина, — сказала она и показала на стол, где рядом с бутылкой баккарди и двумя рюмками лежал небольшой пакетик, судя по всему, женское белье; впрочем, об этом свидетельствовала и длинноногая завлекательная девица, изображенная на целлофановой обертке. — Через двадцать минут вернусь! — крикнула Зузана уже в дверях, потом в коридоре застучали ее каблуки, и я остался один.

Я вынул из бумаги гвоздики, сунул их в баночку от горчицы, сел на постель, закурил сигарету и от нечего делать взял пакетик. В нем была комбинация или ночная рубашка, я не очень-то разглядывал, вытащил только уголок лилового нейлона с черной каемкой и снова запихнул обратно, потом разобрал название фирмы, надпись «Made in Germany» и четырежды отпечатанную цену: в марках, французских и бельгийских франках и голландских гульденах. Мне пришло в голову, что Катаржина, как видно, опять получила «поздравление» от дядюшки и накупила всякой всячины. Собираясь положить пакетик на стол, я вдруг заметил маленький блокнотик в элегантной кожаной оправе, очень изящную вещицу. Взял его в руки и стал просматривать. Вовсе не из любопытства, просто подумал сначала, что это тоже подарок Катаржины, а Зузана сама разрешила мне все посмотреть. Меня удивило, что в блокнотике уже есть записи — какие-то сокращенные слова и цифры. Я машинально просмотрел их и ничего не понял.

И т. д. Тут я сообразил, что у меня в руках Катаржинин блокнот, узнал ее аккуратный прямой почерк. Но о чем идет речь, что все эти сокращения и цифры означают, до меня пока не дошло. Но на следующей странице… Там были летние числа, точнее — август прошлого года, а над ними печатными буквами обозначено: ЮГ.

И еще трижды по сто пятьдесят долларов, ежедневно вплоть до 26.8, а также еще раз 300 марок, один восклицательный знак и пометка — MP, адр.

Адреса были в конце; я дрожащими пальцами отыскал букву «М», где значился адрес некоего А. Мунцера: «Манесова, 24, Прага, 6, тел. 268-42-67». Перевернув еще несколько страниц, нашел букву «Р», где Катаржина пометила два адреса: «Карл Рейснер, Вильгельмштрассе, 11, Нюрнберг — III. Мартин Рихтер, Ванхофштрассе, 43, Франкфурт-н-М. (Юг.)», — и тут меня наконец осенило. Меня даже затрясло, руки дрожали, как у столетнего старика, я глубоко затянулся сигаретой, которая давно уже погасла, снова зажег ее, выпустил дым и вместе с ним негромкое, но от души:

— Ах, ты, стерва!

Налил себе рюмку баккарди и тут же выпил ее одним духом. Катаржина — тузексовая красотка. Приблуда, экспортная девка, валютная проститутка. Так бывает, когда разрезаешь красивое яблоко, но вместо чистой здоровой мякоти видишь гнилую кашицу, а в центре ее — отвратительного червяка. Долларовая стерва аккуратно вела свою бухгалтерию. За три квартала почти пятьдесят записей; сорок семь, если уж быть точным, а оплата — в валюте почти всех стран Европы и мира: здесь и английские фунты, и американские доллары, и западногерманские марки, австрийские шиллинги, югославские динары, швейцарские и французские франки, голландские гульдены, а также тузексовые боны и кроны — это обычно с припиской «Берт», но в скобках снова валюта, хотя и гораздо меньшими суммами… Меня даже замутило, я налил себе еще рюмку баккарди… Деликатная, очаровательная Катаржина, насчет которой мы с ребятами никак не могли догадаться, девушка она или уже нет, недосягаемая «мисс», которая никогда ни с одним из нас не дружила, — у нее, оказывается, есть собственный пастух, подбирающий ей клиентов и выплачивающий установленную ставку, которая часто бывает гораздо ниже, чем даже двузначная цифра в скобках, наверняка «чаевые», которые суют за лифчик, в чулок или скрытно кладут на стол или под-подушку… «Besten Dank, mein Lieber, thank you, my darling, mersi, cherie…».[13] О Господи, спаси и сохрани нас, аминь! Зузана вернулась через пятнадцать минут, стук ее каблучков я услышал перед самой дверью, так что еще успел сунуть Катаржинин блокнот под свитер.

Баккарди мы выпили меньше чем через час, оба крепко захмелели, и я остался у нее далеко за полночь, впервые как муж и любовник. Мне было совестно перед самим собой, ведь она мне не нравилась, я не хотел ее, ничего к ней не чувствовал, так бывает только у животных, но иначе не получалось, я держал ее в объятиях, целовал и тискал и, овладевая ее страстным, разгоряченным телом, чужим и страшно далеким, обнимал и целовал… Катаржину… Кому она сейчас согревает постель?… И за сколько?… Блокнотик я унес с собой, Зузана, как видно, ничего о нем не знала, Катаржина скорее всего забыла его на столе или случайно вынула из сумочки вместе с подарком для Зузаны.

Той же ночью я тщательно его просмотрел, даже не просмотрел, а проштудировал — каждое слово, каждую букву и цифру. Из одиннадцати адресов только два были пражские, один — человека по имени А. Мунцер, второй — без имени. У Мунцера был указан и телефон.

Спать я не мог. Уже в половине восьмого утра стоял в телефонной будке около общежития и дрожащими пальцами перелистывал толстенную пражскую телефонную книгу. Имени Мунцера там не было. Были только Мунцары, но не А., первый был Богумил, а за ним еще человек двадцать. Ну, не беда. Я сунул в автомат двадцать пять галлеров и набрал номер 268-42-67. В наушнике щелкнуло, и послышался женский голос: «Это Седлачкова, слушаю вас». Я чуть было не, ответил: «Простите, ошибка», — но вовремя опомнился, поздоровался и торопливо проговорил:

— Уважаемая пани, извините, что беспокою, но мне хотелось бы поговорить с паном Мунцером.

— К сожалению, — ответила она, — он уехал на машине в Карловы Вары.

— В Вары? — переспросил я домработницу или хозяйку квартиры, лихорадочно придумывая, что бы еще спросить, прежде чем попрощаться и повесить трубку. Наконец решил зацепиться за машину.

— У пана Мунцера «кортина», правда? — брякнул я наобум.

— Нет, — услышал в ответ, — у него «форд таунус».

— Тогда это, наверно, ошибка, — довольно удачно изобразил я сожаление. — Но раз уж побеспокоил вас, спрошу еще для верности… Он работает в министерстве финансов?

— Нет-нет! Пан Мунцер — иностранец, египтянин, учится в Высшей школе экономики, — сказала она, а я извинился, поблагодарил и с силой бросил трубку на вилку.

Египтянин. Еще один мешок с валютой. Да еще и студент. Чем, интересно, занимается его палаша, сколько феллахов на него вкалывают, чтобы его сыночек, Ахмет или Абдулла, мог платить за ночь любви по двадцать пять фунтов и выезжать, возможно, даже с Катаржиной, на уик-энд в Карловы Вары? Я припомнил, что в пятницу на последней лекции встречался с Катаржиной, она еще оставила в гардеробе маленький чемоданчик. Наверно, с вечерним платьем или с курортными нарядами.

Возвращаясь медленным шагом в общежитие, я вдруг осознал, как люблю Катаржину, и одновременно сообразил, что теперь она полностью в моей власти, что эти «бухгалтерские записи» могут стоить ей очень дорого, что они не только лишают ее ореола недосягаемости, но и отдают ее мне в руки со всеми потрохами.