Прочь стихи и воспоминания, печь остыла, Фридля нет как нет, через час я начинаю работать: сегодня, в субботу, десятого января, открывается бальный сезон в Кальтенхофене, им не обойтись без Вацурака, придворного шута и лейб-фотографа, а ему не обойтись без Фридля. Ведь придется проявить пленку, чтобы к понедельнику в витрине уже красовались снимки; тогда они ринутся их заказывать, сброду нужны сувениры, а Гамлету нужно жить, Фреди. Знаешь ли ты, чего это мне стоит? Впрочем, ты, вероятно, догадывался об этом.

Вацурак встал и направился наверх, в мансарду, чтобы переодеться к вечеру. Нет, только не грубошерстную пару, сегодня так будут одеты чуть ли не все. Вацурак выбирает черный костюм: он хочет появиться в кружке избранных в «Золотом льве» в праздничной одежде. В праздничной, но одновременно и в трауре по Фреди и по загубленной жизни Гамлета. Вацурак с ненавистью взглянул на свое отражение в зеркале в облезшей позолоченной раме.

Покуда он складывал аппарат, вспышку, пленки, шло время — вот и ученик вернулся. Не заглянув к нему, мальчик прошел прямо в каморку при кухне — обитель тех, кто был родом не из Кальтенхофена. Фридль вырос в деревушке по ту сторону Вильдштайнена.

Вацурак взглянул на юношу с укоризной. Он многое мог простить, только не опоздания. А Фридль должен был вернуться еще с час назад.

— Что случилось? Может, ты извинишься по крайней мере?

Фридль вспыхнул и, пробормотав что-то невнятное, отвернулся. Что случилось? В том, что действительно что-то случилось, Вацурак не сомневался, может, Фридль опять сцепился с мальчишками? Его ученикам частенько попадало от сверстников — деревенских оболтусов и подмастерьев. «Ну, давай выкладывай, Фридолин, ну же». А не лучше ли оставить его в покое, завтра он сам все расскажет. Впрочем, не исключено, что вообще ничего не случилось, и своей навязчивостью я лишь выдаю себя, роняю свое достоинство. С подростками становится все труднее, они все меньше понимают, что такое участие и забота. Вздохнув, Вацурак прекратил расспросы.

— Там для тебя кусок торта. Поешь, да и спать. Завтра у нас дел по горло, — только и сказал он.

— Спасибо, хозяин, — едва слышно ответил Фридль.

Все-таки с мальчишкой что-то творится, еще днем он был так хорошо настроен. Впрочем, это может быть просто томление отрочества. Ведь оно никого не минует. Никого не щадит это скотство, так и лезет из всех пор вместе с первой бородкой.

Покуда он шел через мост, сквозь ледяной туман, клубящийся над Рехницем, он думал о Фреди. Как он был одарен, настоящая артистическая натура. Казалось, он выходец из старинного рода, из какой-то неведомой страны. Бандиты понимали это не хуже меня. Тщетно я просил его не ездить на троицу в лагерь гитлерюгенда. Он непременно хотел поехать, только бы быть, как все, только бы ничем не выделяться из массы. Будь проклята магия стадности! Они так измывались над ним, что он исчез, исчез навсегда. Никто никогда не видел его больше, он покинул даже меня. Эти три дня так опустошили его, что он не вернулся даже ко мне. Позже его труп выловили в самом низовье Рехница. Вот баба, потешались они, эти тупицы. Сперва даже они растерялись, но при первых же звуках фанфар, возвещающих очередной сбор, тут же забыли о нем.

Страшный мир: Фреди гибнет, а Лоис — самый мерзко-пакостный из всех учеников — становится в этом мире директором крупной фирмы. Есть от чего сойти с ума.

Когда увешанный атрибутами своего мастерства Вацурак ступил на площадь Ратуши, на его лице застыла страдальческая улыбка Гамлета.

Несколько минут спустя его охватила шумная духота зала, захлестнули волны парфюмерии, кинжалом ударил в глаза свет. Но он не смел закрыть их, нужно было перехватить один за другим взгляд каждого из знатных мужей города, нужно было отвесить каждому поклон, скорее, скорее, торжества начались. Уже отзвучал сыгранный духовым оркестром туш, и Виндишрайтер, в традиционном костюме, с орденской ленточкой в петлице, возвысил свой натренированный голос, дабы приветствовать сограждан; его левый фланг прикрывал Краневиттер, правый, разумеется, Лоис. Позади толпились представители обеих фракций: стояли, будто школьники, — руки на животе, а то и на ягодицах. Что ж, все идет, как положено. Лоис смотрел в зал, разглядывал ложу за ложей, скользнул взглядом и по Вацураку, да так недовольно, нетерпеливо. Сейчас, сейчас, Лоис, магний уже вспыхнул, смотри.

Между делом Раймунд Вацурак отвечал на поклоны, на негромкие приветствия, в зале царила атмосфера веселья и дружелюбия. Как же, открывается зимний сезон. Вацурак расточал улыбки и щелкал, щелкал. Перед ним с готовностью расступались, освобождали ему место, оправляли галстуки, прически, вытягивали шеи, стараясь попасть в кадр, — словом, демонстрировали то великое единство, о котором сию минуту, сменив награжденного овацией «отца провинции», говорил Краневиттер. Разумеется, немногословно, как оно и положено по ранжиру.

Но вот вооружились микрофонами парни из гимнастического ферейна, чтобы, согласно традиции, руководить весельем, тузы города потянулись к ложам, кто помельче — к столам; торжественно продефилировав, закружились в вальсе молодые бюргерские сынки — «птенцы Австрии».

Под самым потолком тихо покачивались пышные бумажные гирлянды среди еловых лап, покачивались медали на коричневых мундирах пожарных, Лоис тоже нацепил все свои воинские регалии. Вацурак наливался яростью, но продолжал щелкать, именно этого от него тут и ждали.

Он почувствовал себя против воли польщенным, когда час спустя его поманил к себе из центральной ложи «отец провинции», «отец» многочисленного семейства, всех присутствующих, всего города, всей провинции. Вперемежку с оркестром играл джаз — юнцы с прыщавыми лицами и дергающимися конечностями. Это был дебют ансамбля «Ривер-Рехниц-Стомпер». Радуясь небольшой передышке, Вацурак верноподданнейше опрокинул рюмочку коньяку, которую «отец» собственноручно поднес ему. Рядом, в ложе Хёцлера и Лубитса, царило шумное веселье. Лоис хлопал пробками от шампанского, взвизгивала Мария Тереза; заметив Вацурака, ее отец, этот нечестивец, ударил его по плечу: «А ну-ка, щелкни!» И он щелкнул, почему бы и нет, ведь это его работа. Разумеется, он постарался, чтобы кадр вышел интересным, насколько это, конечно, возможно с дебелой супругой Лоиса. По сравнению с ней фрау мама, эта драная кошка, эта экс-бакалейщица, ныне первая богачка округи, по сравнению с ней фрау мама просто фотогенична. Они потягивали вино и ему подливали, ведь они, благодарение богу, не лыком шиты, у них всего вдосталь. Вацурак бросал долгие взгляды на Лоиса, и тот, конечно, заметил это, но не подал виду и лишь повернулся лицом к залу, над которым все сгущался чад из запахов пудры, пота, винного перегара, табачного дыма.

Праздник скотов, подумал Вацурак и при первой возможности вышел из ложи. Бывало, и он на балах поддавался веселью или по крайней мере радовался предстоящему заработку, сегодня этого не было и в помине. Дома томится Фридль, а Фреди лежит в каменистой земле этой дикарской страны. Сняв пиджаки, бесновались одетые в джинсы стомперы. Их прыщавые лица лоснились. Вацурак смотрел на танцующий зал: зыбкие силуэты, чад, мутное марево, как над Рехницем, вот даже холодком потянуло — видно, где-то открыли окно или дверь, — и вдруг среди танцующих, в толпе марионеток и мертвецов, мелькнуло лицо Фреди.

Вацурак бросился в колышущуюся массу; он натыкался вспышкой на чьи-то жирные ляжки, разъединял танцующих, сейчас никто перед ним добровольно не расступался, ему преграждали путь бычьи затылки, он спотыкался о чьи-то ноги, острые каблучки отдавливали ему пальцы — что за несносный дурак, портит нам такое чудесное буги, — но он протискивался все дальше, и никто не видел, что у шута Вацурака по щекам ползут слезы. Когда он пересек наконец эту бушующую стихию, он увидел, что печальное лицо Фреди принадлежит девушке. Он так и впился в нее взглядом. Девушка — он видел ее впервые — сидела подле фрау Файнер в самой дальней ложе и таращилась на танцующих, среди которых с «мисс» прошлогоднего карнавала кружился сам Лубитс, а все прочие почтительно стояли, не смея преступить границы магического круга, который сами же очертили.