Торговлей он промышлял, это было точно известно, и к ярмарке, что устраивалась весной и осенью на берегу Дуная, снабжал многих балаганщиков мануфактурой. Он и раньше был связан с торговлей текстильным товаром. Даже учился этому делу. А потом бросил, потому что, как однажды обмолвился, на этом и гульдена не заработаешь.

Ну а так как толк в мануфактуре он знал, у него всегда на руках имелся отрез-другой для продажи.

— А это тоже кое-что дает, — добавлял он ухмыляясь.

Поговаривали, будто у него был ход к контрабандному товару, который, несмотря на самый строгий контроль, всевозможными путями, в том числе и по Дунаю, попадал в страну. Но о подобных возможностях Катарина Китцбергер даже не подозревала. Она только чувствовала, что молодой человек, как говорится, «положил на нее глаз», частенько думала о нем, а Фердинанду старалась виду не подавать.

Об остальных посетителях, которые время от времени подъезжали к ней, Кати и не вспоминала. У тех что? Мотоцикл или какой-нибудь другой спорт на уме, и их ухаживание, хотя они и слыли городскими парнями, было таким же пресным и скучным, как Фердинандова любовь.

Порой Катарина присматривалась к тому, как Лукингер и Адамек играли в карты, а когда она подходила ближе, то слышала, как бывалый дунайский матрос рассказывал Мануфактурщику о будапештских борделях. Ей бы не следовало такое слушать, но, после того как старик выпивал свою порцию рома, он рассказывал так цветисто, что было бы жаль — да простит ей господь подобное прегрешение — упустить то или иное красочное словечко.

Лукингер только ухмылялся при этом, а заметив, что Катарина прислушивается, делал вид, будто упрекает Адамека:

— Да потише ты!

Адамек, притворяясь, что только теперь заметил Катарину, восклицал с нарочитым испугом:

— Батюшки мои, а я и не заметил, что мы тут с тобой не одни!

Но когда девушка отходила подальше, он язвил:

— Попалась рыбка, только поспевай сачок подводить. Должно быть, Фердинанд с ней только «Отче наш» и читает. Но вот что я тебе скажу: девку в работу брать надо, а то она уплывет и от тебя и от этого Фердинанда.

— Сама просится, чтоб ее опозорили, голову потеряла, — задумчиво произнес Лукингер. — Да на кой она мне? От него она уплывет, а у меня на шее повиснет.

Позднее, когда у Адамека уже осоловели глаза, Лукингер вдруг резко приказал засыпавшему за столом старику:

— Давай, тащи еще один пузырек!

Но Адамек поежился и даже состроил недовольную физиономию.

— Что у меня склад, по-твоему? — возразил он.

— Литр рома для тебя заказан напротив, у бакалейщика, — добавил Лукингер.

Но старый матрос только простонал:

— Один литр рома! Это что ж, задаром получается. Я-то годами дрожал от страха, чтобы они ничего не нашли, а теперь отдавай за один-единственный литр рома?

— Это не первый литр, который я тебе ставлю, — строго ответил Лукингер. — Ты ко мне с этим не лезь. — Приметив, что старик еле-еле на ногах держится, он тут же добавил: — И сегодня еще с тобой выпьем.

Адамек заказал еще «сто грамм», но, прежде чем выпить, ненадолго вышел. Вернулся он весь посеревший, руки дрожат, что-то сунул Лукингеру в руку и поскорей — за стакан. Дрожь тут же прекратилась. Однако в этот вечер он не порозовел, как обычно, от выпитого стаканчика. Опьянение, словно тяжелый кошмар, навалилось на старика. Он сидел, весь скрючившись, закатывал глаза и в конце концов уронил голову на стол, да так и остался лежать среди лужиц разлитого вина.

— Что это с ним? — испуганно спросила Катарина. — Он болен, да?

— Какое там! — отвечал Лукингер. — Неужели вы и в самом деле не понимаете, фрейлейн Кати?

Девушка не на шутку испугалась. Старый Адамек всегда уверял, что пьет стаканчик-другой только так, чтобы согреться.

— Эй, ты! — прикрикнул на пьяницу Лукингер. — Вставай, а то тебя Кветочин заберет. (Так звали официального представителя Попечительства по делам алкоголиков. И всех, у кого было рыльце в пушку, бросало в дрожь при одном упоминании его имени.) Адамек, тяжело поднявшись, побрел к дверям.

— Давай, давай, поторапливайся, а то он тебя и впрямь заберет, — покрикивал на пьяницу Лукингер.

«Неужели, — думала Катарина, глядя ему вслед, — это тот самый приветливый старичок, который первым заглядывает по утрам в трактир и который так славно рассказывает о своих плаваниях по Дунаю? Тот самый, что так весело расписывал свои будапештские приключения в мирные времена?»

Бедная Катарина! Она и не подозревала, что за два крейцера Адамек расскажет вам любые небылицы, а за «сто грамм» рома наврет такого, что уши вянут, а в публичных домах, которые он так красочно расписывал, все выглядит далеко не так романтично. Там не люди, а звери и пьяный разгул.

— Пойдем прогуляемся! — нашептывает ей тем временем Лукингер. — Ночь, луна…

— Ишь, чего выдумали! — неуверенно отвечает девушка. — Мне ж нельзя.

«Еще кривляется», — думает Лукингер и тут же заискивающе добавляет:

— Твой Ферди сегодня в ночную работает, это я уже давно высчитал. Я там в садике подожду, — говорит он и уходит, с удовлетворением отметив, что Кати опять покраснела.

Она только взглянула на него, так и не сказав ничего определенного, но он уже знал — она придет. Он стоит в тени огромного каштана, прислонившись к забору. Забор, сбитый из разрезанных пополам молодых сосенок, пошатывается, и Мануфактурщик пробует, крепко ли держатся колья.

«В Иннском районе или у Мельничного рынка такой забор давно бы разобрали, — весело думает Лукингер. — Ни одна драка без хорошего колышка не обойдется. Да, но у кого башка такой колышек выдержит, тот должен быть из крепкого матерьяльца скроен».

В мансардном окошке зажегся свет, выглянула Катарина, и Лукингер тихо свистнул. Девушка кивнула. Свет скоро погас.

Медленно шли они вдоль берега вниз по течению. Катарина взяла своего кавалера под руку, но чинно держалась в отдалении. Небольшие низкие домики в стороне как бы пригнулись еще ниже. Парочка прошла под мостом, наверху грохотал городской транспорт, заставлявший могучие своды тихо содрогаться. Вскоре у реки все стихло. Теперь они шли мимо скамеек, расставленных на высоком берегу. Все они были заняты — из трактиров сюда устремились влюбленные и сидели на них, будто ласточки, ни одна пара не замечала соседнюю. С реки дул теплый ветерок, и далеко-далеко перекликались запоздавшие дикие утки, улетавшие на юг. Внизу, у самой воды, шелестели ивы.

— И куда это вы меня завели? — не без страха спросила Катарина, вспомнив, что не раз слышала, что здесь, внизу, бывает, и насильничают. — А вдруг с нами что-нибудь случится? — тут же добавила она, желая показать, что его-то она не боится.

— Да что тут с нами может случиться? — игриво ответил Лукингер, крепче прижимая ее руку.

Кати не отнимала руки. Но он с досадой почувствовал, что она дрожит.

«Вот уж кого нельзя спускать с крючка!» — подумал он и громко сказал:

— Давно уже мечтал я вот так пройтись с тобой совсем один.

— Вам и некогда подумать обо мне, — заметила она недоверчиво. — Уж не говорили бы лучше.

— Клянусь честью, — шепотом поклялся он, привлекая ее к себе.

С другого берега нет-нет да заглядывали на эту сторону лучи фар и фонарей, но теперь наша парочка ушла уже довольно далеко, здесь луга подступали к самой реке — все погрузилось в темноту. За городом на сталелитейном заводе домна, должно быть, выдала очередную плавку. На небе стояло зарево, мрачно отсвечивавшее в мягких дунайских волнах.

Лукингер увлек Катарину на ближайшую скамью. Она вздохнула, и он снова почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь. Ивы перешептывались над водой. За черневшим на другом берегу лесом упала звезда.

— Пожелай себе что-нибудь, — сказал он и про себя добавил: «Вот удивишься-то, как скоро все сбудется». Она склонила голову к нему на плечо, и теперь ее усилившаяся дрожь была ему уже приятна. Он сунул руку в карман и достал пузырек, который ему передал Адамек. Прежде чем девушка успела опомниться, он, обхватив ее за плечи, стряхнул несколько капелек из пузырька в вырез на ее груди.