Захмелевший дю Берг обнял Натали. От него разило вином, и она отстранилась, объятая ужасом и отвращением.
Дю Берг бросился закрывать ставни и шторы, не прекращая бормотать:
«Ах, старикашка Фирьон, ты хотел уморить меня по-научному законно и безнаказанно… Милый тесть! Что ж, посмотрим, кто кого переживет…»
Натали устремилась к выходу.
«Ну уж дудки, голубка ты моя», — рассмеялся дю Берг, вставая у нее на пути.
«Сударь, я сейчас закричу!»
«И что? Признаетесь во всеуслышанье, что не рады чудесному выздоровлению обожаемого супруга? Эх, папаша! Дочурка вполне достойна отца!»
Словно луч адского огня промелькнул перед Натали при этих словах; содрогнувшись, она отвернулась, как бы прячась от его света.
«Сударь, — прошептала она, — нам нужно расстаться».
«Что вы сказали? Это еще почему?»
«Мы не можем жить вместе».
«Это как раз обратное тому, на что я рассчитывал».
«Никогда…»
«Есть законы, по которым жены принадлежат своим мужьям».
«Что ж! Тогда, сударь, давайте уедем, покинем Францию…»
«Дитя мое, — оскорбительно-покровительственным тоном произнес дю Берг, — все случившееся несколько замутило ваше сознание, право. Так вот, завтра мы уедем… в Париж. В глубине души я человек незлой; и если только папенька обеспечит нам с вами две-три сотни тысяч ренты, дом, загородную виллу и т. д., то я отнесусь к нему с должным уважением и даже не заговорю с ним о его недавних прожектах на мой счет».
«Вы твердо решили?»
«Совершенно. Подумайте, Натали, ведь добрых два месяца я спал и видел только это. Ну-с, дитя мое, уже ночь на дворе… Ты же любишь меня, крошка? Иди ко мне…»
«Сейчас», — почти нежно ответила Натали.
«Что ты там делаешь?»
«Ничего… Это у меня такая привычка… Я обычно прячу на ночь серьги в этот секретер…»
«Рядом с мужем можно не бояться воришек…»
«Да, конечно». — Натали улыбнулась и позволила поцеловать себя в лоб. Ее рука уже сжимала маленький флакон.
«В добрый час, сердце мое, — сказал дю Берг, — ты увидишь сейчас, как я тебя люблю…» — И он дотронулся до белоснежной шейки Натали.
«Ой! — вскрикнула она. — Посмотрите, нет ли кого за дверью…»
«Ну-ну, малышка…»
«Прошу вас».
Он отошел к двери, приоткрыл ее и вернулся к Натали; она так и стояла у секретера, бледная и дрожащая…
«Что с тобой?»
«Что-то мне дурно; подайте воды, умоляю».
«Вот же прекрасное бордо вашего папеньки; выпейте, это придаст вам сил».
«От вина мне будет еще хуже, — возразила Натали. — Но раз здесь нет другого бокала, я его вылью, а потом…»
«Ну вот еще! Переводить такое добро! Я не столь расточителен, когда хочу!»
И, схватив бокал, он осушил его одним махом.
«Ну, а теперь?»
«Теперь я твоя…»
— Как! — прервал Дьявола Луицци. — Так она отдалась этому прохвосту, и юный дю Берг, ее отпрыск, не кто иной, как сын…
— Ее отпрыск, — ухмыльнулся Дьявол, — это совсем другая история; ибо трех капель синильной кислоты из флакончика Натали вполне хватило для того, чтобы барон дю Берг отбросил копыта, не сделав и шагу.
— Так-так, — пробормотал Луицци. — И что же дальше?
— Дружище, — вкрадчиво произнес Дьявол, — уже пробило три часа, не стоит заставлять ждать госпожу де Фаркли.
— Однако я хотел бы знать…
— Разве вы не знаете уже кое-что, что поможет вам в вашем любовном приключении? Теперь вы знаете, что представляет из себя добродетельнейшая госпожа дю Берг, идите же, познакомьтесь с порочнейшей развратницей по имени Лора де Фаркли.
Хмыкнув на прощание, Сатана растаял в воздухе, и Луицци остался в ложе один…
X
Как женщины заводят любовников
На пути к часам, под которыми Луицци надеялся найти Лору, ему пришлось пробираться сквозь довольно многочисленную группу юных щеголей, обступивших двух женщин, которые без передышки осыпали их насмешками; одна из них обернулась, и барон узнал госпожу де Фаркли.
Лора тут же подхватила Армана под руку и решительно провела его через веселую компанию. Щеголи расступились с нарочитой галантностью, всем своим видом показывая, что уважают эту женщину только за ее принадлежность к слабому полу, а не как личность. Едва парочка отошла на несколько шагов от компании франтов, как Лора томно спросила:
— Господин де Луицци, не так ли?
— Да, сударыня.
— И вы недавно прибыли из Тулузы?
— Да, сударыня.
— Это вас я имела удовольствие видеть у госпожи де Мариньон?
— Да, сударыня.
— А знаете ли вы, сударь, сколь шумная молва опередила вас?
— Меня, сударыня? С чего вдруг, Бог мой? Я самый серый человек во Франции…
— Не серый, а скрытный, сударь; ведь говорят, вы пережили приключения, вполне достойные того, чтобы мужчина вошел в моду, если бы только все произошло не в Тулузе.
— По правде говоря, сударыня, когда я смотрю на вас, у меня нет ни малейшего желания вспоминать о прошлом.
— По правде говоря, сударь, вы неблагодарны к собственному прошлому; меня уверяли, что трудно встретить особу более обворожительную, чем бедняжка маркиза дю Валь, и женщину более обаятельную, чем эта молоденькая купчиха, госпожа… госпожа… как ее?
— Клянусь, мне нечем хвастаться, я хотел бы позабыть обо всем, даже если бы не был рядом с вами.
— Сударь, нехорошо так говорить; вот оно — мужское благородство и справедливость! Не подумайте, я не считаю, что любовные привязанности должны быть вечными; жизненные интересы, честолюбие могут увлечь мужчину далеко от любимой женщины, и вряд ли он всю жизнь будет хранить нерушимую верность — такое просто невозможно; но если, разлюбив или же просто оставив, он поливает женщину грязью или становится ей врагом — это, по-моему, отвратительно и недостойно!
— В подобных преступлениях я нисколько не замешан, — возразил Луицци. — Уверяю, что никто не испытывает столь глубочайшего, как я, уважения к двум женщинам, о которых вы только что упомянули.
— Ха-ха-ха! Вот еще анекдот! — Госпожа де Фаркли рассмеялась, мягко откинувшись назад, а затем оперлась посильнее на руку Луицци, давая ему таким образом прочувствовать всю хрупкую эластичность своего тела, невыразимо сладострастно и непринужденно пружинившего при каждом шаге.
— Что вы хотите сказать, сударыня? Почему анекдот? Что смешного в том, чтобы уважать женщин, заслуживающих почтения?
Госпожа де Фаркли уже обеими руками обхватила руку Луицци, так что прижалась грудью к его плечу, и прошептала на ушко:
— Вы, барон, маленький ребенок.
Она произнесла эти слова тоном снисходительного превосходства, и в устах такой женщины, как госпожа де Фаркли, обращавшейся к такому мужчине, как барон де Луицци, могли означать только следующее:
«Вы не представляете, чего стоите на самом деле, и теряете все шансы на успех только потому, что чересчур скромны».
По крайней мере, именно так воспринял ее слова барон, тем не менее возразивший:
— Ребенком я являюсь еще в меньшей степени, нежели героем анекдота.
— Ну хорошо, вы не смешны и вы не ребенок — прошу прощения за некоторую неточность; просто вы какой-то ненастоящий, а вернее, не совсем естественный.
— Я знаю наверняка только то, что я недалекий провинциал, ибо теперь вовсе ничего не понимаю.
— Ну что ж! — Госпожа де Фаркли необычайно ловко продолжала кокетничать с бароном, так сказать, физически: в ход пошли соблазнительные изгибы тела, особые интонации голоса, изящно и вовремя снятая с прелестной ручки перчатка, чуть приподнятый кончик маски и полуоткрытые сладострастные губки, поигрывающие над девственно-чистыми зубами — в общем, тысячи и тысячи маленьких женских хитростей, позволяющих мужчине рассмотреть прелестницу в самом выгодном свете. — Ну что ж! — повторила Лора. — Поясню, что я имела в виду. Господин барон, вы человек порядочный в глубине души, и к вам я испытываю нешуточную благодарность: вас лично, в отличие от других, не ввело в заблуждение то, что случилось сегодня вечером. И потому-то я осмелюсь дать (ибо вы еще достаточно молоды) совет, который пойдет, надеюсь, во благо… Если только вы ему последуете. Так вот: вы не умеете ни признать, ни опровергнуть связь с женщиной, а меж тем именно в этом и состоит искусство любовных интриг. Я позволю себе взять ваше собственное поведение как пример: только что я говорила о двух дамах; держу пари, хотя я и не знаю всего, что было на самом деле, — вы обладали только одной из них; и что ж! Вы отделались одной банальной и ничего не значащей фразой и о первой, и о второй! Если ваши слова имеют какой-то смысл, если они хоть в какой-то мере правдивы, то вы оскорбили одну из них, поставив обеих на одну доску — и ту, что совершила ошибку, и ту, что ни в коей мере не виновна; если же эта фраза, как я уже сказала, банальна и ничего не значит, то вы опять-таки нанесли оскорбление женщине, что не поддалась на ваши притязания, поскольку не встали на защиту ее чести.