«Вы верите в это, сударь?» — с надеждой спросил экс-поставщик.

«То, что за оппозицией большинство, неоспоримо, сударь, она всемогуща, и властям придется хотеть того, чего хотим мы, если, несмотря ни на что, власть останется еще какое-то время в руках людей, которые злоупотребляют ею таким извращенным и произвольным образом вопреки всему, что служит интересам народа и нации.

«Ах! Сударь, — воскликнул автор петиции, — вы возвращаете меня к жизни, так как я хочу довести до вашего сведения, что, имея все эти документы, которые вы сами признали подлинными, я дошел до крайней нужды, и эта нужда такова, что, если бы я мог заложить эти документы под незначительную сумму, чтобы дотянуть до того дня, когда мои требования будут удовлетворены благодаря вашему красноречивому вмешательству, я сочту себя на вершине счастья».

«Это будет довольно просто, я полагаю», — ответил Матье Дюран, направляясь к двери своего кабинета и как бы указывая на нее своему протеже с непринужденностью, которая не оставляла никаких сомнений, что этот человек обладает всеми задатками министра.

«Если вы так полагаете, — нехотя следовал за банкиром поставщик, — не могли бы вы, господин Дюран…»

«Я, сударь? — вздохнул депутат. — Увы! Нет. Мой дом категорически запрещает такие операции. Даже если бы я захотел, я бы не смог. Но я остаюсь весь в вашем распоряжении, сударь, и, когда ваша петиция дойдет до палаты депутатов, вы можете полностью рассчитывать на то, что вы называете моим красноречивым вмешательством».

При этих словах банкир сам распахнул дверь кабинета и попрощался с посетителем с отточенной вежливостью, за которой мило скрывались непроизнесенные слова: «Доставьте мне удовольствие, пойдите к черту!»

Следующим был господин, который представил Матье Дюрану проект финансовой реформы, состоявшей ни больше ни меньше как в отмене налога на промышленность и торговлю, налога на спиртные напитки и соль, в отказе от государственной монополии на табак и покрытии образующегося таким образом дефицита за счет уменьшения вдвое окладов всех чиновников. Банкир, не допуская радикального применения идей реформатора, живо согласился с ним в принципе и заявил, что настало время ввести жесткую экономию в государственных расходах и покончить с постыдным разбазариванием народного достояния, — только при этих условиях можно будет подойти к осуществлению идей просителя, идей, которые он, во всяком случае, берется довести до сведения парламента, с тем чтобы приучить его к самим словам об экономии и реформе.

— Это не тот Матье Дюран, которого я знаю, не тот истинный и искренний патриот, которым восхищаются все его друзья? — заметил поэт.

— Возможно, — согласился Дьявол, — ведь я рисую портрет не того, кого знаете вы, а того, кого знаю я.

— Я никогда не встречал вас у банкира.

— Однако я там частый гость, — ответил Сатана и продолжил: — Матье Дюран распрощался с великим реформатором, использовав ту же церемонию, что и с экс-поставщиком, и приказал слуге ввести господина Дано. Какова же была его ярость, когда он узнал, что предприниматель не пожелал ждать и предупредил, что придет позднее. С другой стороны, Матье Дюрана поджидал еще один сюрприз, так как слуга доложил, что господин граф де Лозере решил дождаться, пока господин Матье Дюран освободится. Господин граф де Лозере, покорно ожидающий приема у Матье Дюрана, наполнил сердце банкира таким приливом удовлетворенного самолюбия, что он забыл о бесцеремонности господина Дано и громовым голосом приказал ввести прочих посетителей. Ими оказались коммерсанты, которые прослышали о репутации Матье Дюрана как благодетеля и пришли, как когда-то господин Дано, рассказать о своем бедственном положении и умолять оказать щедрую поддержку, подобную той, что получил предприниматель. Матье Дюран имел для подобных просителей, так же как и для просителей политических, заранее заготовленную фразу. Его новые обязанности депутата, говорил он, поглощают все его время, поэтому он полностью доверил управление банкирским домом господину Сежану, который сделает все, что возможно, и к которому он направляет их с чрезвычайной доброжелательностью. Главный бухгалтер принимал посетителей с неподвижной физиономией финансиста, который отодвигает задвижку, на которую, как кажется, заперты его уста, лишь для того, чтобы процедить сквозь зубы: «Сударь, это совершенно невозможно». Откуда следовало, что господин Сежан взваливал на свои плечи бесчувственность банкира, который тем самым сохранял за собой репутацию благодетеля и щедрого человека.

Когда все аудиенции были завершены, Матье Дюрану доложили, что вернулся господин Дано, и банкир, желая до последней капли испить удовольствие от терпеливого присутствия графа де Лозере в прихожей, допустил предпринимателя до собственной персоны.

«Вы меня звали, сударь?» — улыбаясь, спросил господин Дано.

«Да, сударь, — довольно сухо отвечал банкир, — и я хотел видеть вас раньше, поскольку наш разговор имеет большое значение».

«Это ваша вина, господин Дюран», — подобострастно сказал предприниматель.

Матье Дюран нахмурил брови.

«Это ваша вина, — повторил господин Дано, — разве не вы сказали мне при нашей первой встрече, что время — это капитал, который нельзя разбазаривать? Вот я и воспользовался тем, что у вас было много посетителей, и отправился по другим делам».

Резкая презрительная ухмылка исказила губы банкира:

«Дело, о котором мы должны переговорить, возможно, является наиважнейшим из всех».

«Что вы имеете в виду, позвольте узнать?»

«Я считаю своим долгом предупредить вас, что кредит, который открыл вам мой дом, заканчивается пятнадцатого числа сего месяца».

«Вы закрываете мне кредит!» — ошеломленно вскричал предприниматель.

«И я рассчитываю, — банкир сделал вид, что не расслышал возгласа господина Дано, — что в течение месяца вы вернете мне четыреста тысяч франков, которые я вам ссудил».

«В течение месяца!» — снова поразился предприниматель.

«Я полагаю, — продолжал Матье Дюран, — вы в состоянии это сделать. Я дал вам, как вы просили, средства на завершение строительства, здания готовы, сейчас июль, то есть месяц, когда вы, согласно вашим расчетам, можете выставить дома на продажу. Наступило время, как мне кажется, продать их, рассчитаться с долгами и получить прибыль».

«Несомненно, сударь, но, если я единовременно выставлю на продажу готовую недвижимость на сумму в три миллиона франков, это собьет цену, я понесу убытки, которые сожрут не только мою прибыль, но и деньги, которые я в нее вложил».

«Это невозможно, господин Дано, — с невозмутимым спокойствием возразил банкир, — вы вложили в дело триста тысяч франков. Когда вы пришли ко мне, у вас было взято под залог миллион двести тысяч. Я ссудил вам четыреста тысяч также под залог, что составило в общей сложности миллион девятьсот тысяч. Отсюда далеко до трех миллионов — суммы, в которую вы сами оценили вашу собственность. У вас остается еще большая прибыль».

«Все правильно, сударь, но четыреста тысяч франков, данные вами, я потратил на то, чтобы расплатиться с прошлыми долгами. Я уже говорил вам: мне пришлось брать новые ссуды, и сейчас, когда здания построены, мне предстоит вернуть еще двести тысяч».

«Хорошо, господин Дано, это составляет два миллиона сто тысяч, вы можете получить еще девятьсот тысяч, если ваши расчеты были правильны».

«Они были правильны, — несколько оживился предприниматель, — и будут справедливы, если вы дадите мне время, необходимое для реализации моих зданий».

Банкир открыл папку, достал из нее бумагу и зачитал несколько пассажей господину Дано.

«Как видите, — добавил он, — статьи нашего договора совершенно ясны. Я ссудил вам под залог недвижимости четыреста тысяч франков на четыре месяца. Четыре месяца истекают завтра, я был бы вправе требовать от вас немедленного и полного возврата кредита. Я этого не делаю, я даю вам целый месяц и, полагаю, весьма пренебрегаю собственными интересами, ибо привык жертвовать ими ради других».