Госпожа де Серни не скрывала слез, ручьями бегущих по щекам, время от времени она вытирала их и продолжала писать.
— Взгляните, — пролепетала она прерывающимся голосом, — вот мой ответ. Ах! У меня не хватает мужества продолжать эту изнурительную игру.
— Не забывайте, что от нее зависит ваша жизнь.
— Для чего мне жизнь без чести и любви?
Пока Луицци читал письмо, графиня сидела, закрыв руками заплаканное лицо. Затем барон посмотрел на Леони, но она, погруженная в мысли о своем безнадежном положении, не замечала его; тогда барон сел за секретер и быстро и решительно принялся за письмо.
«Так ли я вас понял, сударыня? Ваша жизнь, считающаяся в свете безмятежной и счастливой, лишь длинная чреда мучений, которые вы мужественно сносите? Спокойствие вашей души, обвиняемой в холодности, — лишь улыбающаяся маска, скрывающая скорбь и отчаяние? Правда ли, что моя любовь к вам, силу и подлинность которой не могут описать никакие слова, была бы вам утешением? О, когда б я смел надеяться, сударыня! Когда б отважился поверить вам, я избавил бы вас от всех страданий и опасностей, угрожающих вам. О, скажите слово, одно лишь слово, и я вас спасу. Умоляю, поймите меня! Любое ваше несчастье я приму на себя. О, если вам нужна моя честь, знайте: она ваша. Вам принадлежит моя жизнь, и я с легкостью отдам ее, чтобы сберечь вашу! Примите же ее, сударыня, ибо вы с лихвой заплатите мне, если скажете: „Арман, я всегда буду любить вас и помнить!“»
Госпожа де Серни все еще плакала, когда Луицци закончил писать.
— Держите, — в голосе барона слышалась мольба, — читайте… прочтите хорошенько.
Графиня сначала пробежала глазами по строчкам, но, поняв, что не в состоянии вникнуть в смысл написанного, быстрым движением вытерла глаза и перечитала письмо медленно и с особым вниманием. Потом она подняла на барона взволнованный взгляд:
— Кому я должна ответить, Арман? — В голосе графини слышались и радость и слезы.
— Мне, Леони! — крикнул он, падая перед ней на колени.
— Вам, Арман? Вы уверены? Здесь, сейчас?
— Да, сейчас и мне, человеку, который умрет ради Вашего спасения!
— Так и быть, Арман! — вздохнула Леони. — Я отвечу: я не буду любить вас и помнить… потому что я люблю Вас!
— О! — Барон схватил все, что они написали, и в порыве переполняющей его гордости разорвал бумаги. — Пусть приходит граф, ему потребуется убить меня десять раз, прежде чем он доберется до вас, Леони!
— Нет, Арман, нет, если ты умрешь, я умру тоже! — Леони выглядела растерянной и возбужденной одновременно. — Я умру униженной для всех, безгрешной для тебя одного!
Она гордо взирала на Луицци, глаза ее сверкали:
— Или грешной для тебя одного, если хочешь!
— Леони, — барон заключил ее в объятия, — ты не обманываешь меня?
— Нет, нет, нет… — лепетала она слабеющим голосом, — я твоя, твоя, я тебя люблю!
Безумная от отчаяния графиня прятала лицо, пока Луицци нес ее к дивану, на котором всего час назад она возлежала, прекрасная и спокойная.
Она позволила уложить себя, все еще закрывая глаза руками и бормоча сдавленным голосом:
— О, какой яркий свет!
Луицци решил задуть горящую в стеклянной лампе свечу, но у него не получилось. Леони прятала лицо в подушках, как бы прячась от собственного стыда, а барон вдруг заметил туфлю Дьявола, быстро взял ее и накрыл свечу, как колпачком.
Стало темно, как в аду, и туфля Дьявола заплясала на свече.
VI
ОБЪЯСНЕНИЯ
Глава романа
Пока в будуаре события разворачивались подобным образом, граф вернулся к себе и долго думал о страшном замысле, на который его толкнул страх превратиться в посмешище. Этот страх гораздо сильнее, чем можно представить, ибо есть люди, кончающие из-за него жизнь самоубийством.
Однако, оставшись наедине с самим собой, господин де Серни хладнокровно обдумал свой поступок и признал, что переоценил свои возможности, возомнив себя способным на убийство. Тем не менее надо было как-то выпутываться из сложившейся ситуации. Он не мог просто открыть дверь своим пленникам и дать им свободно уйти, если они не написали любовные письма. Он же лишился решимости, чтобы путем преступления — единственно надежного средства — добиться их молчания.
Тогда он принялся искать окольные пути на случай, если Луицци и графиня откажутся предъявить так называемую любовную переписку, и в конце концов ему пришла простая мысль: если они оба из тех людей, кто предпочитает смерть бесчестью, значит, он может смело положиться на них.
Смущало одно: как воспользоваться этим обстоятельством. В результате размышлений граф умудрился придумать такие экстравагантные варианты, что остановился на самом простом и выполнимом из них так же, как он пришел к самой простой идее, позволяющей ему выкарабкаться из той пропасти, в которую он сам себя затащил.
Сей способ заключался в следующем: он честно признает мужественное поведение барона и графини, поздравит их, а затем скажет, что не сомневался в их порядочности, а хотел лишь устроить испытание, чтобы убедиться в ней окончательно. Потом добавит, что теперь, когда он считает их людьми чести, он доверяет им и не просит никакой гарантии, кроме честного слова.
Для такого случая граф приготовил великолепную речь и стал с нетерпением ждать. Он не собирался идти раньше назначенного им самим времени, прежде всего потому, что хотел сохранить перед своими пленниками видимость твердости принятого им решения, и еще потому, что он хранил в глубине души надежду, что они согласятся написать компрометирующие их письма, а он все же предпочитал этот вариант любому другому.
Наконец, когда пробил назначенный час, граф, вооружившись пистолетами, направился в будуар. Как бы там ни было, он пребывал в глубоком замешательстве по поводу роли, которую ему предстояло сыграть. Он взял оружие, предвидя, что все его комбинации могут и не сработать, что может завязаться борьба, и тогда придется предпринять крайнюю меру — убийство жены и барона.
Все в доме уже давно спали, когда граф пересекал длинную череду апартаментов с будуаром жены в конце. Подойдя к двери, он прислушался, но ничего не услышал. Предположив, что барон и Леони погружены в раздумья о безнадежности своего положения и молчат от страха, он, как никогда, рассчитывал на эффектное появление с оружием в руках, чтобы получить от них все, что хотел. Он повернул ключ, однако дверь не поддалась. Граф был крайне удивлен.
Самая простая мысль о том, что пленники могли закрыться, чтобы защититься от него, не пришла в голову господину де Серни, и в приступе ярости от непредвиденного препятствия он заорал:
— Откройте!
Ему не ответили. Граф изо всех сил стукнул ногой в дверь, чтобы распахнуть ее, но она оказалась крепко запертой изнутри. Тогда господин де Серни, озлобившись оттого, что ему осмелились оказать сопротивление, принялся стучать в дверь как сумасшедший то ногами, то рукоятками пистолетов.
В Париже есть много домов, где прислуга, находясь в своих комнатах или в прихожей, зачастую слышит, как в покоях хозяев хлопают двери, раздаются угрожающие крики, грохочет мебель, передвигаемая из одного угла гостиной в другой, рушатся зеркала, бьются окна, звенит фарфор, вылетающий наружу. Но лакеи не волнуются, они знают: «Господа выясняют отношения».
Притаившись, как полагается смышленым, умеющим соблюдать тайну, воспитанным слугам, они не вмешиваются, и ураган с громом и молниями проносится над покоями. Назавтра они соберут осколки, при этом как бы сгинет в суматохе несколько прелестных безделушек, которые спрячутся в недрах их сундучков или появятся у торговцев подержанными вещами.
Но следует сказать, что дому господина де Серни не был свойствен этот замечательный обычай, там все происходило достойно и тихо. Поэтому, когда слуги услышали сильные удары в дверь, они подумали, что что-то случилось с графом или графиней: пожар, воры, кто знает — и несколько полуодетых человек поспешили на помощь. Они прибежали как раз в тот момент, когда граф, небывалым усилием проломив дверь, врывался в комнату, опрокидывая нагроможденную позади нее мебель.