Госпожа де Серни упала в кресло, закрыв лицо руками. Луицци промолвил:

— По правде говоря, сударь, я не думал, что к вашей низости возможно еще что-то добавить… но эта недостойная шутка…

— Шутка? Отнюдь! — Граф горестно покачал головой. — Господин барон, уверяю, я говорю серьезно! Разве кокетливый будуар, красивая женщина, аромат любви не приводят вас в восторг, не возбуждают? Неужели? Полагаю, страх привел вас в состояние еще более жалкое, чем мое. Проявите немного отваги, немного присутствия духа! Клянусь честью, если вы сделаете то, о чем я прошу, если вы овладеете самой красивой, самой благородной, самой обворожительной женщиной в мире, я отпущу вас на все четыре стороны. При всем вашем остроумии и шарме вам никогда не заполучить такой прелестной любовницы. Ну же, сударь, вот вам случай, проявите великодушие!

Луицци неприязненно поморщился:

— Вы отвратительны!

— Хорошо, — графиня поднялась с кресла, — я согласна! Мое любопытство завело господина де Луицци в ловушку, где он может погибнуть. Если для его спасения нужна моя честь, пусть будет так, я отдамся ему… я его спасу!

Услышав эти слова, граф смертельно побледнел, но сдержал новый приступ вспыхнувшей ярости, в то время как Луицци воскликнул:

— О сударыня, несчастье затмило вам разум…

— Где ваша галантность, господин барон? — рассмеялся граф. — Смотрите, дама от всего сердца принимает правила игры, неужели для вас это сложнее, чем для нее, любезный? Что вам мешает стать обладателем невыразимого счастья?

Ничто не способно выразить бешенство Луицци, оказавшегося по такой нелепой причине под дулом пистолета. Впрочем, все, что с ним произошло, настолько выходило за рамки возможного, что он был скорее ошеломлен, чем напуган. И тогда, не зная, что сказать, он выкрикнул:

— Ну же, сударь, стреляйте, стреляйте сюда, в сердце. Покончим с этим, убейте меня скорее: в ваших интересах не промахнуться!

С этими словами барон рванул на себе одежды, подставляя грудь под пулю господина де Серни, и в тот же миг туфля Дьявола выпала из его кармана и покатилась по ковру.

Граф машинально бросил взгляд на упавший предмет и, то ли от удивления, то ли от того, что он обрадовался предлогу, чтобы оттянуть страшный даже для него миг убийства, промолвил шутливо:

— Боже, какой странный бумажник!

Луицци в свою очередь подумал, что это Дьявол посылает ему нежданное спасение, и, обретя некоторую уверенность, ответил в тон графу:

— Да, и сей странный бумажник таит в себе ужасный секрет. Может быть, он расскажет однажды о совершившемся здесь преступлении!

— А таит ли он секрет, о котором вы говорили с госпожой? — спросил граф все тем же тоном.

— Конечно, — заверил его Луицци, — ведь сей башмак только что оставил в моем экипаже тот, от кого я обо всем узнал.

Граф рывком поднял туфлю и с мрачным видом стал рассматривать ее.

— На редкость кокетливая, — заметил он, — мало кто из мужчин стал бы такую носить.

— Верно. — К Луицци возвращалось присутствие духа.

Граф быстро взглянул на ноги барона, как бы проверяя его обувь. Казалось, он признал, что эта туфля не могла принадлежать Луицци. Тихим голосом, медленно произнося слова, как будто его посетила мысль, понемногу проясняющая происходящее, он сказал:

— В самом деле, мало кто из мужчин наденет такую. Но есть один, он славится элегантностью крошечной ступни и тщательным уходом за ней. И он… пожалуй, он — единственный, кому женщина осмелилась бы раскрыть подобный секрет, не думая о нарушении долга. Неужели он так же низок, как другие, если смог предать. Это…

Рассуждая подобным образом, граф вертел туфлю в разные стороны, потом внезапно подошел к свече: он заметил имя, написанное, как обычно, на внутренней стороне туфли, и вдруг вскрикнул:

— Конечно он!.. Аббат Молине! Ваш духовник, сударыня!

— Аббат Молине? — возмутилась госпожа де Серни. — Никогда, я вас уверяю.

— Не лгите! — приказал граф. — Не уничтожайте пустыми заверениями единственную возможность быть прощенной. Священник! Священник! Нарушить тайну исповеди! Да, этот способен на все! Хаос, который он внес в дом господина д’Арнете, — достаточное свидетельство тому, на что он способен в своих грязных происках. Но, право, сударыня, я думал, только госпожа д’Арнете по глупости своей может пользоваться нескромными советами наглого попа.

Графиня удивленно смотрела на Луицци, барон понимал ее чувства, но не мог и не желал ничего объяснять. Сейчас под угрозой гибели он надеялся лишь на случай, который направит гнев графа на кого-то другого, и не ощущал в душе достаточно благородства, чтобы жертвовать собой ради невинной женщины, тем более что Дьявол в конце концов сумеет ее защитить, раз он сам все подстроил.

Граф долго хранил гробовое молчание, глядя то на Луицци, то на графиню.

— Значит, трое знают мой ужасный секрет? Пусть так, но число приговоренных остается прежним, так как вас, сударыня, я прощаю. Вы набожны, я не мог помешать вашему страстному чувству, значит, не могу и обижаться. Что касается вас, барон де Луицци, то вам придется умереть!

Эти слова разрушили надежду барона, но вернули ему мужество человека чести, и он холодно заметил:

— В таком случае избавьте себя от напрасного преступления. Я никогда не был знаком с аббатом Молине, и ваш секрет узнал не от него.

— Запоздалое и ничтожное отступление, — промолвил граф. — Вы сами проговорились: он только что ехал в вашем экипаже и, несомненно, направлялся к госпоже д’Арнете, она живет в двух шагах… Впрочем, я быстро узнаю, так ли это.

— Идите же, спросите его, господин граф, — посоветовал барон.

— Нет, сударь, нет, я не стану его спрашивать, я поступлю умнее, клянусь, я стал бы превосходным следователем, сейчас я докажу вам это. Забытый в карете ботинок легко объяснить только провинциальными привычками господина Молине. Поскольку наш элегантный аббат не обладает княжеским состоянием, он вынужден делать визиты пешком. Ему не страшна уличная грязь, поскольку, войдя в дом, он переобувается и быстро меняет обувь ad hoc[11] на эти изящные туфли. Я иду к д’Арнете, аббат должен быть еще у них. Если его там нет, я отправлюсь к нему и вручу туфлю от вашего имени. Его смущение подтвердит мои догадки. Затем я заставлю его разговориться, и, если то, в чем вы меня уверяете, правда, приговор ему будет так же неизбежен, как и вам, господин барон.

— Вы забыли про меня! — сказала графиня. — Подумайте хорошенько над моими словами, господин граф: если вы совершите это преступление, я ославлю вас на весь свет, клянусь вам перед Богом.

— Тогда вас ждет тот же конец, — ответил господин де Серни.

— Пусть так, сударь, — воскликнула графиня, — стреляйте, но я не хочу, чтобы заблуждение и убийство позволило вам успокоиться. После того как вы нас убьете, придется все начать сначала. Я не знаю, кто сказал правду господину де Луицци, но только не господин Молине, потому что ваш секрет я доверила не ему.

— Не ему? — закричал в бешенстве граф. — Кому же, несчастная?

— Тому, кого люблю, и этот человек догадается, за что вы меня убили, он отомстит за меня, господин граф.

— Любовнику, что ли? — холодно ухмыльнулся господин де Серни.

— Да, сударь.

— Плохая уловка, сударыня, я вам не верю. — Граф окончательно пришел в себя. — Нет, сударыня, нет, все объясняется совершенно просто: от вас к аббату, от аббата к этому господину — вот звенья цепи, вот голоса, которые нужно заставить молчать.

Продолжительная дискуссия утомила всех трех действующих лиц этой своеобразной сцены. Они так устали, что были уже далеко не так возбуждены, как вначале.

Чудный, отчаянный порыв, когда Луицци предлагал графу убить себя, давно угас. Госпожа де Серни, подавленная пережитым, упала на диван, на котором всего час назад она казалась такой прекрасной. И граф, отступив к дверям будуара, уже не чувствовал в себе того гневного безумия, чтобы в один из моментов беседы взять и исполнить свой жуткий план.