– Немного, – признался я.

– Я сам едва это понимаю, – сказал он. – Я нес чушь? Ты не ожидал от меня такой речи?

– Не совсем чушь.

– Ну, тогда я замолкаю, – мистер Девон сложил руки на груди и закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, и вскоре его голова уже качалась из стороны в сторону в такт движения поезда.

Я наблюдал за тем, как его тело оседает в кресле, и он погружается во все более глубокий сон. Я представил его девушку, сидящую на кушетке и точно также засыпающую с сигаретой в руке. Я не мог понять, как можно заснуть со спичкой. Она же горит совсем недолго, она обожжет вам пальцы, – и вы проснетесь. По крайней мере, я так думал. Но если она сделала это специально – бросила горящую спичку на кушетку, когда мистер Девон спал наверху, то это казалось мне очень трудным и болезненным способом самоубийства.

Я, бывало, думал о различных способах, которыми сам мог бы совершить самоубийство: удушье, выстрел из ружья, слишком большая доза лекарства или наркотика, яд, повешение, прыжок вниз с высокого здания (для этого мне, вероятно, пришлось бы отправиться в Хилликер), перерезывание вен на запястьях, утопление. Есть масса более легких способов, чем пожар. Я думал, что люди, вполне вероятно, изменят свое мнение обо мне, если я совершу самоубийство. Они будут жалеть, что недостаточно хорошо ‘относились ко мне. А затем я обычно начинал думать, что если совершу самоубийство, они обрадуются, что не дружили со мной. В любом случае, кто хочет дружить с человеком, который собирается совершить самоубийство? Они совсем не будут меня жалеть, станут смеяться надо мной и даже унижать меня после того, как я умру. Я уже давно об этом не думал – с тех пор, как познакомился с Анной, – за исключением одного случая в январе, когда она сама подняла эту тему.

– Как ты считаешь: самоубийство – грех? – спросила она.

– Это у тебя в комнате лежит Библия, – ответил я. – Вот ты мне и скажи.

– Не думаю, что в Библии об этом говорится, – заметила она.

– А как насчет «не убий»?

– Но ты вспомни, сколько в Библии убийств! И ко многим из них Господь имел какое-то отношение. Он постоянно убивал людей. Он даже убил собственного сына.

Я уже начал что-то говорить в ответ, но Анна меня перебила:

– А если говорить чисто технически, то можно утверждать, что и Господь убил собственного сына, и одновременно Иисус совершил самоубийство.

– Объясни это мне, – попросил я.

– Иисус знал, что с ним случится, и позволил этому случиться. Он мог бы остановить Иуду или просто уйти, уехать или что-то еще сделать. Это ведь тот человек, который совершал чудеса, правильно? Он ходил по воде, превращал воду в вино, кормил толпы людей. Но он ничего не сделал. Он знал, что его убьют, и позволил им себя убить. Он не очень отличается от человека, который бросается под машину, или ложится на рельсы.

– Я думаю, что мученик отличается от человека, который ложится на рельсы. Мученик, скорее, похож на солдата в бою или во время выполнения какого-то задания.

– Мне кажется, что тех, кто выполняет такие задания, называют «смертниками», – сказала она. – То есть теми, кто добровольно, сознательно, умышленно идет на самоубийство. Это можно назвать и мученичеством, и жертвенностью, но это просто разные названия одного и того же. Человек заканчивает свою жизнь вместо того, чтобы позволить ей идти естественным ходом.

– Но это и был ее естественный ход, – заметил я. – Это и была причина его рождения.

Я замолчал. Анна смотрела на меня, ее голубые глаза счастливо сияли в теплом свете. Тогда мы сидели в подвале. Она подбадривала меня и получала удовольствие от того, что я говорил.

– Именно поэтому и не стоит никогда ни с кем обсуждать религию, – сказал я. – В конце концов, можно начать спорить о мелочах, вдаваться в слишком мелкие подробности или уйти в такие дебри, что станешь спорить по вопросам, которые никогда невозможно решить – вроде того, где находятся ангелы. Странно, что все так сложно, с таким количеством лазеек и противоречий. Зачем так сделано?

– Все не очень попятно, не правда ли? Библия полна противоречий, неясностей, двусмысленностей, неопределенностей и тайн. Именно поэтому она мне нравится. Вероятно, поэтому она все еще существует, и ее все еще читают. Люди хотят попытаться понять, разобраться. Каждый может ее истолковать так, как считает нужным и подходящим. Если бы все было абсолютно ясно, если бы все всегда имело смысл, то никому не было бы до нее дела. Так было бы скучнее.

Анна была готова перейти к следующей теме, но я считал, что мы и эту-то едва начали.

– Тогда скажи мне: если самоубийство не грех, то что это?

– А как ты его совершишь?

– Как я его совершу? Никак.

– Почему нет? Ты не считаешь, что мы живем в ужасном мире с ужасными событиями и ужасными людьми?

– Наверное. Но я на самом деле не знаю. Я практически не видел этот мир.

– Хотя ты о нем знаешь. Не юли и не уходи от ответа. Ты знаешь, что происходит в мире. Ты хочешь, чтобы ребенок пришел в этот мир?

– Нет. Точно нет.

– Ты сам – ребенок. Так что ты здесь делаешь?

– Если бы у меня был выбор, то, думаю, я предпочел бы не рождаться, но теперь, раз уж я здесь, то вполне могу посмотреть, как все обернется.

– Значит, ты не станешь искать легкий выход? Ты его не выберешь?

– Не в эту минуту. Нет. Я имею в виду, что это можно сделать в любое время, так почему бы не подождать?

– Значит, ты всегда будешь ждать.

– Может быть, – сказал я.

– Ты такой практичный, – заметила Анна. – Мне это в тебе нравится. На самом деле.

– Твоя очередь, – сказал я.

– Моя очередь?

– Да. Так что ты собираешься сделать?

– Я не знаю. Я честно не знаю. Иногда я думаю, что могла бы со всем этим покончить, но для этого нужна сила, или большая смелость, потому что ты не знаешь, что произойдет. Фрэнк О’Хара* говорил, что хотел бы иметь силу, чтобы совершить самоубийство, но если бы был настолько силен, то ему, вероятно, не требовалось бы себя убивать.

– И что с ним случилось?

– Он попал под машину – под такси на пляже острова Огненная Земля. Я раздумываю, если бы он знал, что в любом случае умрет молодым, изменило ли это хоть что-нибудь?

– Как, например?

– Если бы ты знал, что умрешь под колесами машины, стал бы ты кончать жизнь самоубийством, на твоих собственных условиях, – или стал бы ждать машину?

– Я не уверен, что это имеет значение.

– Я тоже не уверена, – сказала она. – Наверное, поэтому ты и не знаешь. Пока не заболеешь раком или какой-то другой неизлечимой болезнью, это тайна. Поэтому вполне можно остаться и посмотреть, как все получится, вместо того, чтобы прыгать на последнюю страницу и все портить.

Вот эту нашу беседу я и пытался анализировать. Эти слова я повторял у себя в сознании снова и снова, и старался снова и снова с ними разобраться. Как и во многом, что она говорила и что я помню, здесь сквозили надежды и виды на будущее. Анна редко высказывалась определенно. Ничто никогда не бывало черно-белым. У нее имелось свое мнение по всем вопросам. Она была упрямой и своевольной, и могла отстаивать две противоположные точки зрения на почти любую тему с одинаковой уверенностью. Или же эта уверенность казалась одинаковой.

– Убеди меня, – обычно говорила она. Я не мог убедить даже себя самого.

Она была тайной. Разве она хотела, чтобы это испортили?

***

Голова мистера Девона дернулась вперед, и он посмотрел на меня. Глаза у него были широко открыты.

– Как ты думаешь, она мне позвонит? – спросил он. -Кто?

– Та девушка, – ответил он, потер лицо ладонями пару раз, а потом огляделся. – Я имею в виду насчет фотографий.

– Я не знаю, – сказал я. – А вы сегодня фотографировали?

Он протянул руку к фотоаппарату, словно впервые его заметил.

– Нет, – сказал он. – Я часто беру его с собой и пытаюсь не забыть, что нужно сделать побольше снимков, но, похоже, я их почти никогда не делаю.