Чулан он обнаружил не сразу. Чулана словно и вовсе не было. Не существовало. Он был встроен между амбаром и кладовой для упряжи, настоящая мертвая зона. Без входа. Если зайти в амбар и оглядеться, то ничего не увидишь, одни мешки с кормом. Груда мешков, за ними – стена, а за стеной – как будто кладовая. И ничего больше.

Но именно оттуда и неслись звуки. Звон колокольчика. А потом и голос Сван – она звала его. Сэмюэль раскидал в стороны пятидесятифунтовые мешки и нашел наконец то, что искал.

Даже не дверь, а часть стены. Панель, которую нелегко увидеть, но если увидел, то снять не составит труда. В кладовой, под грудой инструментов, попался увесистый ломик.

Сэмюэль выломал панель и ступил во мрак. Было темно, как в могиле, и Сэмюэль не мог разглядеть ни веревок, ни лоскутов, ни холщового мешка. Все это валялось на полу, изгрызенное в клочки. Он не увидел даже Сван, но они отыскали друг друга впотьмах.

Сван плакала. Сэмюэль рыдал.

– Мыши, – повторяла она снова и снова, пока Сэмюэль на руках выносил ее. – Там были мыши, всюду. Они меня освободили.

Вся семья ждала во дворе. Все, кроме Тоя – он укатил на грузовике, нагнал Сэмюэля, развернулся и медленно поехал следом за ним домой. Мальчики, все трое, сбились в кучку на крыльце. Калла и Уиллади кинулись к машине, задохнулись от увиденного и от догадки.

Сэмюэль отнес Сван в дом, уложил на диван и отошел в сторону, поручив ее заботам женщин. Говорить он не мог. Уиллади склонилась над дочерью, осыпала поцелуями, и ее слезы оставляли дорожки на перепачканных грязью щеках девочки. Калла позвонила доктору Бисмарку. Потом принесла из кухни миску с водой и полотенца – видавшие виды и оттого мягкие, как пух. Она умыла лицо девочки, протерла ей руки, и когда добралась до ладоней, то увидела, что держит Сван. Что она держит из последних сил. Колокольчик и манок.

– Что это? – спросила она, уже зная ответ.

И к Сэмюэлю вернулся дар речи.

– Чудо, – ответил он.

Лишь когда приехал доктор Бисмарк и поднялся к Сван, Сэмюэль отозвал Уиллади на кухню и там рассказал, что случилось. Калла и Той увели мальчиков подальше. Тем тоже требовалась помощь.

Пока Сэмюэль рассказывал, за стеной послышались шаги, но ни Сэмюэль, ни Уиллади не обратили внимания. Слова лились из Сэмюэля потоком. Вновь раздались шаги, хлопнула дверь, но и эти звуки остались незамеченными. У дома останавливались машины, легковые и грузовые; люди приезжали и обнаруживали, что впервые на их памяти «Мозес – Открыт Всегда» закрыт.

– Я его убил, Уиллади, – говорил Сэмюэль. – На том самом месте, где молил Бога о помощи – и получил ее. Убил, зная, что Господь послал мне чудо. Я убил этого дьявола, и мне не жаль, и я не знаю, как убедить себя раскаяться.

– И мне его не жаль. – В голосе Уиллади звенела сталь. – Жаль лишь будет, если нам придется разлучиться.

Сэмюэль прильнул щекой к ее макушке – так они и сидели, дыша в одном ритме.

– Надо полагаться на Бога. Что Он ни делает, все к лучшему, – пробормотал Сэм. – Мне пора ехать в город. Сознаваться.

– Знаю. Но погоди. Задержись хоть ненадолго. Ради Сван.

Той Мозес спустился на первый этаж за водой для мальчиков, но замер под дверью кухни, услыхав слова Сэма Лейка. Дослушав, вышел во двор и застал там Бутси Филипса – тот, облокотясь о борт лесовоза, нетерпеливо ждал, когда откроется бар. Той не стал ничего объяснять, лишь сказал, что «Мозес – Открыт Всегда» закрывается на время, и поручил Бутси отправлять домой посетителей.

Бутси понял без объяснений: случилось несчастье. Если «Мозес – Открыт Всегда» закрывается, значит, дело серьезное. Он велел Тою Мозесу ни о чем не беспокоиться.

Первым делом Той отправился к Белинджеру. Подъезжая, он увидел, как псы дерутся из-за добычи, что-то вырывают друг у друга, – и сразу понял что. Понял и решил: собаке собачья и смерть. Достал из грузовика фонарик и принялся искать то место, о котором Сэмюэль рассказывал Уиллади.

Когда он нашел ту самую комнату, настоящий склеп, то не поверил глазам.

– Господи помилуй… – вымолвил он. Иначе не скажешь.

Поздно вечером, часам к десяти, Сэмюэль добрался до Магнолии. Дома он пробыл дольше, чем рассчитывал: сначала сидел у кровати Сван, просто сидел (доктор дал ей снотворное, она могла и не знать, что отец здесь), потом зашел к мальчикам и как мог рассказал им правду, чтобы она не сломила их, не уничтожила. Все трое слушали в потрясенном молчании. Блэйд и Бэнвилл беззвучно плакали, Нобл сдерживал слезы. Калла сидела как каменная: если она протянет руку, приласкает их, утешит, то нанесет им непоправимый вред.

В кабинете шерифа горел свет. Не просто в здании – там окна всегда светились, – а у Эрли, что стало для Сэмюэля неожиданностью. Наверно, кто-то из помощников шерифа пришел с отчетом.

Эрли отвел Сэмюэля в кабинет и, не перебивая, выслушал его рассказ. Когда Сэмюэль стал описывать свой полет, Эрли взял пакетик картонных спичек и начал отрывать их по одной и швырять в щитомордника с разинутой пастью – в пепельницу, которую змея обвивала кольцом.

Сэмюэль ждал, что ответит Эрли. Тот, помолчав, с глубоким вздохом встал из-за стола.

– Что ж, спасибо, что заглянули к нам, Сэмюэль.

Тот поднялся в растерянности:

– И что теперь?

Эрли ответил:

– Езжайте домой.

Сэмюэль изумленно смотрел на него. Больше всего на свете он мечтал попасть домой, но не рассчитывал, что его так легко отпустят. Точнее, и вовсе не надеялся туда попасть, – по крайней мере, не раньше чем через несколько лет.

Сэмюэль поблагодарил Эрли за доверие, за возможность побыть с женой и детьми. Им придется нелегко, и он рад, что есть время их подготовить, до того как его посадят в камеру.

– Сэмюэль, никто вас никуда не посадит, – сказал Эрли. – Нельзя судить двоих за одно преступление. А рассказ Тоя гораздо больше похож на правду.

Сэмюэль схватился за край письменного стола, чтобы не упасть, ноги у него подкосились.

Пока он потрясенно молчал, Эрли добавил:

– И не надо рассказывать всем и каждому, что случилось со Сван. Девочке и так досталось. Еще не хватало чувствовать, будто на нее пялится весь свет.

Спустя пару минут Эрли велел Бобби Спайксу, который дежурил в ту ночь, проводить Сэмюэля в камеру к Тою. Тот стоял за решеткой, просунув сквозь прутья руки. Таким спокойным, безмятежным брата своей жены Сэмюэль давно не видел.

– Не делай этого, – сказал он.

Той ответил:

– Все уже сделано.

В камере было темновато: поздним вечером в этой части здания почти не зажигали ламп. На лицо Тоя падала тень, сглаживая острые углы и смягчая морщины, что наложили на него невзгоды.

– Ты же невиновен, – возразил Сэмюэль. – Виновен я.

Той метнул взгляд на Бобби Спайкса – тот прислушивался к разговору, не предназначенному для его ушей. Помощник шерифа хоть и отвернулся, но ухо его было обращено к ним.

– Ты не в себе, Сэмюэль. – Той не сводил глаз с Бобби Спайкса, надеясь, что Сэмюэль уловит намек и не станет возражать. Не ожидая, что так будет, но надеясь. – Когда я привез Сван домой, всю избитую, ты совсем разум потерял.

Избитую. Не изнасилованную. Не поруганную. Избитую.

Сэмюэль взглянул на Тоя и понял, почему он решился на этот шаг – взял вину на себя и всеми силами старается скрыть то, что на самом деле случилось с девочкой. Все это ради нее. Ради Сван. Чтобы отец был с ней рядом, пока она взрослеет, и чтобы на нее не показывали пальцами, не шушукались за спиной. Но Сэмюэль сознавал: все это ложь. И ложь до добра не доведет.

– Не делай этого, – повторил он.

– А как же иначе? – ответил Той. – Я хладнокровный убийца и заслужил наказание. Правда, Бобби?

Бобби глянул так, будто ждет не дождется, когда Той получит свое, и сказал: