И Бутси сам поднес себе стаканчик. За ним другой. И третий. После третьего он задумался, куда запропастился Той, за которым водилась привычка выходить на минутку глотнуть ночного воздуха, когда народу в баре немного. Однако на сей раз минутка затянулась.

Бутси подошел к окну, отдернул штору. Он ожидал увидеть темноту и едва не ослеп от дневного света. Бутси опустил штору, снова поднял, выглянул в окно. Во дворе ни души.

Надо разобраться. Бутси толкнул дверь, но та не поддавалась. Его заперли. Вот невезуха – или, напротив, удача? Как посмотреть.

Захотелось по нужде, а уборная для посетителей бара на улице. Другой бы на его месте не раздумывая помочился в раковину за стойкой. Бутси и сам бы так сделал, будь то чья-то чужая, но это же раковина его друзей. Не дело это, мочиться в раковину к Мозесам, ведь они были к нему так добры все эти годы. Да еще и есть хочется, сил нет. И Бутси кинулся к другой двери, что вела в дом, – она оказалась не заперта.

Отыскать туалет не составило труда, как и еду. На столе – блюда с ветчиной и печеньем, прикрытые полотенцем, Калла наверняка не будет против, если он угостится. Пока Бутси ел, ко двору подъезжали и отъезжали машины, и он опять задумался, что же случилось. Туман в голове еще не рассеялся, Бутси туго соображал, но даже сейчас понял: что-то не так. Может, всерьез не так.

Бутси пустился искать разгадку и обнаружил, что весь дом пуст и безжизнен, как бар и кухня, а дверь из гостиной в лавку не заперта, как и дверь из кухни в бар.

Бутси зашел в лавку.

И, можете себе представить, едва он зашел, как подъехала очередная машина. Помня, как свято Мозесы чтут традицию не закрываться несмотря ни на что, Бутси отпер дверь лавки и начал рабочий день.

Новой гостьей оказалась Джой Бикман – она всегда приезжала помочь, если у кого-то из соседей несчастье. На этот раз она привезла жаркое и сказала: как хорошо, что здесь кто-то есть, не хотелось оставлять такую изумительную курицу на пороге, это для Мозесов, пусть знают, что кто-то о них заботится.

– Пусть знают, что они в наших сердцах и молитвах, – продолжала Джой. – Когда в семье горе, ни у кого нет сил даже духовку разжечь.

Теперь ясно, что-то случилось, но что? И Бутси задал самый очевидный вопрос:

– Есть новости?

Джой скорбно покачала головой:

– Нет, ничего нового. Вы ведь знаете, с Тоем сегодня утром несчастье стряслось на охоте, неизвестно, выживет ли.

Бутси оцепенел.

Джой продолжала:

– И если не выживет, надеюсь, Скотти Дюма отдадут под суд за неумышленное убийство и отберут охотничью лицензию.

Джой ушла, следом в лавку потянулись люди – кто за покупками, кто справиться о Тое, и почти все приносили что-нибудь съестное: пироги, кексы и всякую всячину, каждая женщина приготовила свое фирменное блюдо. Бутси, не зная, куда девать такое изобилие, просто оставлял еду на прилавке.

Бутси обслуживал покупателей, благодарил за заботу и обещал передать мисс Калле, что они заходили. Наконец пришла Филлис, жена Милларда Хэмпстеда, и предложила помочь: наверняка людской поток будет тянуться до самой ночи, так что посуды наберется гора. В приемный покой, сказала она, не пробиться, не узнать, как чувствует себя Той, – все запружено народом.

Чуть погодя Бутси решил, что отдать дань традиции Мозесов можно и по-другому – открыть и второе заведение. Он запер лавку, а сам прошел через дом в бар, на ходу кивая людям, заговаривая то с одним, то с другим. Если учесть, что он два дня не мылся и провел ночь на полу в баре, из Бутси вышел радушный хозяин. Филлис протянула ему тарелку с едой и сказала: спасибо за доброту, вы так помогаете Мозесам! А Бутси ответил: не стоит благодарности.

Никто не знал, где ключ от внешней двери бара, и Бутси открыл заведение, подперев стулом дверь между баром и кухней и всем велев заходить и угощаться – сегодня самообслуживание. Женщины, никогда прежде не бывавшие в баре, робко заглядывали внутрь, а многие из мужчин приняли приглашение Бутси.

Только музыкальный автомат в тот вечер не играл. Ни танцев, ни громкого смеха. Говорили вполголоса, а ступали неслышно – все ждали вестей о Тое Мозесе.

Глава 31

Операция потребовалась сложная, длилась несколько часов. По словам доктора Бисмарка, который вышел в приемную поговорить с родными. Тою предстояло пролежать не меньше месяца в больнице и еще месяц-два – дома. Бернис Мозес плакала – видимо, от радости.

Калла едва не закричала. Сын будет жить! Остальные сыновья обнимали ее, говорили: он крепкий, пулей двадцать второго калибра не возьмешь. Все родные тоже бросились ее обнимать, повторяя: Бог милостив, услышал наши молитвы, – и Калла была согласна с каждым словом.

Когда доктор Бисмарк ушел, семейство Мозесов обступило спасителей Тоя. Их благодарили, благословляли.

– Доктор говорит, вы как раз вовремя его довезли, – сказал Сид Мозес. – Еще несколько минут – и было бы поздно.

Скотти вновь принялся каяться, но Мозесы и слушать не желали. Сказали: полно себя винить, и всем троим велели ехать по домам и отдохнуть хорошенько, даже звали когда-нибудь на ужин. И для Раса Белинджера не сделали исключения. Если кто из Мозесов и представил, каково будет Расу сидеть за одним столом со сбежавшим от него сыном, или мелькнуло опасение, что без мальчика он домой не уйдет, то эти мысли были отброшены как недостойные. Может, потеряв сына. Рас крепко задумался о себе и своей жизни. Может, он изменился.

Тетя Милли – уютная пышечка-коротышечка, но нет на свете хуже места для ребенка, чем ее дом. Всюду крахмальные салфеточки, безделушки ее собственного изготовления, лампы из прессованного стекла, хрупкие фарфоровые конфетницы без конфет.

Сван, Нобл, Бэнвилл и Блэйд сбились в кучку на диване, боясь хоть на минуту забыть о Тое – вдруг, если перестать о нем думать, он умрет? – и не смея шевельнуться, чтобы ничего не разбить. Дави, которую они по-прежнему недолюбливали, твердила: не трогайте то, не трогайте это.

Но им и не хотелось ничего трогать. Каждые пять минут они просили тетю Милли позвонить в больницу, узнать, как там дядя Той, но тетя Милли отвечала: во-первых, если надоедать врачам. Тою лучше не станет, а во-вторых, дядя Сид и так позвонит, как только появятся новости.

Она усадила детей вокруг обеденного стола, а на стол водрузила доску наподобие классной, обтянутую войлоком. (Еще одна у нее была в церкви, а эта хранилась дома, для Солнечных Лучиков, которые собирались у нее порой.) Чтобы не думать о грустном, послушайте-ка историю в картинках, проворковала тетя Милли. Сван с братьями наслушались историй в картинках в воскресной школе – подумаешь, одной больше, одной меньше, – зато у Блэйда такого опыта не было, и он не прочь был послушать.

Тетя Милли принесла целый сонм библейских персонажей и декорации (пальму, шатер, кусочек пустыни, овец, верблюдов) – все из картона с войлочной подложкой. Дала фигурки Дави, чтобы та, когда нужно, вешала их на доску (приставали они мгновенно и не отваливались), пока сама рассказывала историю Давида и Голиафа. Когда тетя Милли добралась до того места, когда великан Голиаф наступал на людей и давил в лепешку, Блэйд прищурился, сжал кулаки.

– Вот сукин сын! – процедил он.

– Да, да, – кивнула тетя Милли, – за грехи приходит расплата, и Голиаф заплатил дорого.

К середине дня тетя Милли (слегка подустав быть такой милой) предложила вздремнуть – было бы чудесно. План встретил решительный отпор, и она, оставив на кофейном столике стопку детских книг, исчезла в спальне вместе с Дави.

Чуть позже позвонил дядя Сид и сообщил, что Той будет жить. Трубку взяла Сван и передала новость мальчикам. Все трое завизжали от радости, но беззвучно – пусть тетя Милли и Дави спят, так лучше. «Не фокусничать» становилось все тяжелей и тяжелей, и они махнули на все рукой. Бэнвилл и Нобл затеяли борьбу прямо на тети-Миллином паркете с миленьким узорчиком, а Блэйд без конца тыкал Сван под ребра и убегал. После четвертого-пятого раза Сван пустилась в погоню и прижала его к стенке возле столика, уставленного посудой из цветного стекла.