Инквизитор сделал знак палачу и тот, подойдя, схватил Яндру за руку и потащил к пыточным инструментам. У нее от страха отказали ноги, но палача это только позабавило.

— Посмотри, грешница, с чем тебе завтра предстоит познакомиться, если будешь упорствовать! — Инквизитор испепелял ее грозным взглядом.

— Под этой решеткой будут находиться раскаленные угли, и ты будешь лежать на ней нагишом, нестерпимый жар будет жечь твое тело. Сверху я буду прижигать тебя вот этим. — Палач показал что-то наподобие кочерги. — Горящая человеческая плоть пахнет иначе, чем свинья. — Он громко втянул носом воздух и закатил глаза под лоб, показывая, какое он при этом получает удовольствие. — В эти тиски я вставлю твою голову и буду закручивать винт до тех пор, пока череп не затрещит и глаза не начнут вылезать из орбит.

— В последний раз спрашиваю, грешница, признаешься ли ты в том, что ведьма и вступала в сношения с дьяволом и его прислужниками?

— Нет, не признаю, — едва слышно, но твердо вымолвила Яндра.

Судья стукнул деревянным молотком по столу и, поднявшись, прочитал заготовленный текст:

— Мы, судья и заседатели, принимая во внимание результаты предварительного рассмотрения дела девицы Яндры делла Скала, родом из Вероны, после тщательного разбирательства по всем пунктам обвинения в колдовстве, с учетом показаний свидетелей и найденных в ее комнате колдовских предметов, пришли к следующему выводу. Она давала сбивчивые ответы и не говорила правду. Испытание святой водой и освященной солью полностью изобличили ее как знающуюся с нечистой силой. Всего этого достаточно, чтобы допросить ее под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем: она должна быть подвергнута пыткам через три дня, если до того не раскается, не признает чистосердечно свою вину и не назовет имена пособников. Приговор произнесен!

Судья вновь стукнул молотком по столу.

В помещение вошли две монахини и смиренно остановились у двери.

— Разденьте ее, сестры, — приказал инквизитор.

Монахини засуетились вокруг Яндры, одна стала расшнуровывать сзади платье, другая сняла пояс. Унижения на этом не закончились. Из переговоров инквизитора и монахинь стало понятно, что они ищут на теле Яндры «знаки ведьмы» и спрятанные в одежде колдовские талисманы, с помощью которых она может безболезненно перенести допрос с применением пыток. Не обнаружив ничего подозрительного в одежде и на теле, ее заставили повернуться к судьям спиной, чтобы она не могла околдовать их взглядом. Им не понравились ее длинные пышные волосы, в которых вполне можно было прятать колдовские предметы, и монахиня остригла их громадными ножницами, так что получился короткий неровный ежик.

Из одежды Яндре оставили лишь одну длинную серую рубашку из грубой материи. На голову вновь набросили мешок, и монахини, взяв под руки, повели ее по коридору. Вскоре стали спускаться по лестнице со множеством ступеней. Яндра то и дело спотыкалась, и если бы ее не держали крепко, то упала бы. Ступени казались бесконечными, но вот Яндра ощутила сырость подвала, ее сердце сжалось от страха. Наконец лестница закончилась, но они продолжали идти.

— Стой!

С головы Яндры сдернули мешок, и она ослепла. Толчок в спину — и она, зацепившись, растянулась во весь рост, но не ушиблась, так как упала на охапку прелой, вонючей соломы.

Оглянувшись, Яндра заметила, как закрылась решетчатая дверь, за которой метался свет факела. Густой мрак поглотил все вокруг раньше, чем смолкли шаги монахинь. Она осталась в полной тишине и темноте, и тело начал сотрясать озноб: единственная сорочка была плохой защитой от холода и сырости в этом каменном мешке. Встав, Яндра вытянула руку вверх и достала до потолка, затем она наощупь обследовала помещение, ставшее ее камерой, — оно было крошечным, прямоугольной формы, приблизительно полтора на два метра.

Яндра раньше не боялась темноты и замкнутого пространства, но теперь она ощутила страх. Холод, сковывавший движения и вызывавший озноб, каменная каморка, стены которой, казалось, сжимались, непроглядная тьма, делающая Яндру слепой, вонючее сено, кишевшее вшами… Но оказалось, что это еще не все. Противный писк, раздавшийся из темноты, ужаснул, но разве здесь можно было спрятаться или убежать отсюда? Куда убежишь? Что-то мягкое и теплое коснулось ноги, девушка заорала от отвращения и страха, бросилась к двери и затарабанила в нее.

— Выпустите меня! Я признаюсь, в чем только захотите! Да, я ведьма! Только заберите меня отсюда!

В ответ — безмолвие, и она поняла, что в подземелье находится совсем одна. Нет, были еще вши, скачущие по телу, их укусы-уколы вызывали зуд. Яндра с трудом сдерживалась, чтобы не расчесывать эти места до крови, так как не знала, как отреагируют на это еще одни обитатели камеры — крысы. Юркие, противные, невидимые, они давали о себе знать тонким писком, постоянным шуршанием при передвижении и вели себя все наглее.

Яндра встала посреди камеры, не имея возможности ни присесть, ни прислониться к стене — та была ледяной. Она понимала, что не сможет оставаться в таком положении долго — силы были на исходе. Ей все же придется лечь на солому, кишащую насекомыми, и ощущать рядом с собой длиннохвостых тварей.

По подземелью пронесся жуткий вой, но было непонятно, кто его издает, человек или животное. Он стих, вокруг вновь воцарилась тишина. Яндра подошла к двери и дрожащим голосом громко спросила:

— Кто вы? Вы тоже заключенный? Балтазаре! Ты здесь?

Тишина пугающая, давящая. Яндра жадно прислушивалась, словно для нее было очень важно, есть ли рядом живое существо. Но оно больше не издало ни звука.

Усталость пересилила брезгливость и страх, девушка опустилась на корточки и прислонилась спиной к стене. Через несколько минут от леденящего холода закоченело тело, Яндра с трудом поднялась и присела на корточки посреди камеры. В темноте время словно остановилось. То и дело ей приходилось вставать, чтобы восстановить кровообращение в ногах.

«Сколько времени я здесь? Час? Три часа? Сутки?»

Тяжелый сон без сновидений, будто одеялом накрыл ее, и она бессильно откинулась на вонючую солому, отдав тело на растерзание множеству насекомых.

3.3

Болонья, 28 июня 1381 года от P. X.

Привыкшего к морским просторам и привольной студенческой жизни, деятельного Балтазаре бездействие и неизвестность угнетали даже больше, чем крохотных размеров каменный мешок, где нельзя было выпрямиться в полный рост, и укусы насекомых, которыми кишела охапка старой соломы. С тех пор как за его спиной закрылась решетчатая дверь, время остановилось. Лишь изредка появлялся монах в сливающейся с темнотой черной сутане, приносивший еду: черствую лепешку и небольшой кувшин с водой. Когда монах приносил плошку с горящим фитилем, заправленную животным жиром, издававшим при горении невыносимую вонь, это означало начало нового дня. Фитиль сгорал за несколько часов, потом снова все погружалось во тьму. Передвигался монах бесшумно, внезапно появляясь и исчезая в темноте, словно привидение. На все вопросы Балтазаре он лишь молча качал головой, будто был глухонемым. Да и лица монаха Балтазаре не мог толком рассмотреть, в слабом свете плошки оно было похоже на бледное пятно. Призрак, да и только! Появление монаха Балтазаре никак не мог предугадать, порой ему казалось, что монах находится где-то рядом, с усмешкой наблюдая за ним из темноты.

В этот раз благодаря обострившемуся слуху Балтазаре уловил приближающиеся шаги. В руках у одного из двух монахов, появившихся перед дверью, был факел. По всей видимости, это был молчаливый надзиратель Балтазаре, и сейчас, при свете факела, он рассмотрел его: сухонький старичок с лысым черепом, плотно обтянутым желтым пергаментом кожи, и крючковатым носом. Его маленькие глазки подслеповато щурились от огня, словно он мешал ему, привыкшему двигаться в темноте. Вторым был молодой монах в белой пелерине Ордена доминиканцев, толстый, здоровый, мордатый, с выбритой тонзурой на макушке. Монахи стояли перед решетчатой дверью, разглядывая Балтазаре, словно тот был диковинным животным. Наконец мордатый произнес: