— Но тогда пусть пойдет с нами Амнон, брат мой.

У Давида шевельнулось подозрение:

— А зачем, собственно, ему идти с тобою?

Но Авессалом продолжал ненавязчиво настаивать. Давид рассудил: со дня надругательства над Фамарью прошло уже два года, и внешне отношения между братьями оставались обычными, хоть и прохладными. Жажда мести у Авессалома к этому времени определенно поугасла. В конце концов Давид согласился на присутствие старшего сына и благословил празднество Авессалома.

Авессалом приказал нескольким своим самым доверенным слугам напасть с ножами на Амнона, но только по его сигналу. Ибо наследник престола будет под неусыпным надзором своих личных телохранителей — то есть надобно погодить, пока их сердца развеселятся от вина и чувство долга достаточно притупится.

В разгар веселья убийцы Авессалома поступили, как им было приказано, напали на Амнона и поразили его. В последовавшей суматохе Авессалом и его слуги скрылись, и среди ошарашенных гостей пронесся слух, что убиты все царские сыновья. Вскоре об этом узнал в Иерусалиме царь. Он разодрал одежды свои и горестно повергнулся ниц в ужасе от страшной вести.

Через некоторое время из Ваал-Гацора прибыл Ионадав, близкий друг погибшего царевича, и внес ясность:

— Пусть не думает господин мой, царь, что всех отроков, царских сыновей умертвили; один только Амнон умер.

Но слова эти, похоже, не притушили горя Давида. Он был царем, и его наследник погиб, он был отцом, и умер его старший сын. В своем горе он простил и забыл грехи Амнона.

Но Давид горевал и об Авессаломе, который стал одновременно убийцей и беглецом и теперь мчался в Гессур к востоку от Галилейского моря, за много миль от Иерусалима. Там он обретет убежище и сочувствие у своего деда, Фалмая, царя Гессурского. Более того, Давид горевал о себе. Ему на долю выпало быть обманутым своими сыновьями, которых он одарил любовью и доверием. Наверняка Яхве глумился сейчас над ним, как в свое время над Саулом.

Шли месяцы, и Давида стали мучить новые сомнения. Преемство переходило предателю, человеку с печатью Каина на челе. Простить Авессалома было во власти Давида. Но следует ли это делать? Или он должен выбрать Адонию? В чем же состоит его долг? Стареющий царь терзался сомнениями. В своей жажде уединения он все больше удалялся от своего двора, от своих друзей и своего народа. Им овладело равнодушие, полное безразличие к своим прямым обязанностям. Государственные дела перестали поглощать его. Все чаще он находил утешение в мимолетных утехах с женами своими в гареме. Просители не могли с ним встретиться. Неотложные дела по части политики и управления решали мелкие чиновники по собственному произволу.

К тому же зимой выпало мало дождей, голод породил сильное недовольство среди населения. Люди роптали, видя безучастность Давида, и злорадно судачили об интригах и всяческих неблаговидных делах в царском дворце. Налоги становились все обременительней. Участились чиновничьи злоупотребления. О застарелых обидах теперь говорили в открытую.

Священники снова повторяли проклятия Самуила и пересказывали трагедию Саула. В Израиле росло беспокойство и недовольство царем.

Видя все это, Иоав начал тревожиться и за собственное положение, и за благополучие царя. Все предвещало близкую опасность. Иоав считал необходимым убедить медлящего царя, чтобы тот простил Авессалома, помирился с ним, вернул его ко двору. Но долгое время его настойчивость ни к чему не приводила. Под влиянием сплошных неурядиц Давид с годами становился все капризней, все непредсказуемей. Часто мотивы его поступков были столь причудливы, что разум его, казалось, отключался совершенно. Иоав решил использовать эти перепады настроения. В свой план он вовлек умную женщину из Фекои и уговорил царя — в виде особой милости — принять ее. Выразив глубокое почтение Давиду, она поднялась с колен и рассказала следующую историю:

— Я вдова, муж мой умер; и у рабы твоей было два сына; они поссорились в поле, и некому было разнять их, и поразил один другого и умертвил его. И вот, восстала вся родня на рабу твою, и говорит: «отдай убийцу брата своего; мы убьем его за душу брата его, которую он погубил, и истребим даже наследника». И так они погасят остальную искру мою[24].

Давид, явно взволнованный рассказом, как Иоав и надеялся, с негодованием сказал женщине:

— Жив Господь! Да не падет и волос сына твоего на землю.

Женщина тут же воспользовалась темой разговора:

— Почему ты так мыслишь против народа Божия? Царь, произнеся это слово, обвинил себя самого, потому что возвращает изгнанника своего. Мы умрем, и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать; но Бог не желает погубить душу, и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного[25].

Смелость женщины и ее красноречие произвели глубокое впечатление на Давида, но он был достаточно проницателен и сразу же заподозрил хитрость.

— Не рука ли Иоава во всем этом с тобой? — спросил Давид.

Женщина без обиняков призналась, ибо она понимала, что дело Авессалома сильно пострадает, если она будет лукавить.

Обнаружив уловку Иоава, Давид разгневался. Но как и надеялся его военачальник, ее слова были внезапным снопом света, высветившим мрачные глубины его души, и Давид испытал жгучий стыд. Он подозвал Иоава, который, ожидая царского гнева, пал ниц у его ног. Но, к своему удивлению, Иоав услышал такие слова:

— Вот, я сделал по слову твоему; пойди же, возврати отрока Авессалома.

Иоав немедленно собрался в путь.

Но пока Иоав был в Гессуре, готовясь сопровождать Авессалома домой в Иерусалим, Давид призадумался. Его непостоянство снова возобладало над здравым смыслом. Он испугался грядущего воссоединения и не захотел, чтобы люди увидели, как он дает отцовское прощение сыну, не только открыто обманувшего его, но и запятнавшего руки свои кровью брата своего. Впрочем, вероятно, дело было не только в этом. Давид страшился Авессалома — сияния его юности, его удивительной красоты, всенародной любви к нему, которая скорее только возросла из-за того, что он умертвил Амнона.

Гордыня и зависть подтолкнули Давида к роковой ошибке. Когда Иоав вступил в царские покои в Иерусалиме, чтобы сообщить Давиду о возвращении Авессалома, и сказал царю, что тот ждет у ворот дворца воссоединения с отцом, царь внезапно пророкотал:

— Пусть он возвратится в дом свой, а лица моего не видит.

Авессалом был потрясен и лишился дара речи от унижения и гнева. Он с радостью вернулся из Гессура, считая, что прощен отцом и возвращается на подлежащее ему место в Израиле. Вместо этого его выманили из ссылки ради вечного позора — принародного и по воле собственного отца. Его душа была больно ранена вероломством Давида. Авессалом был терпелив, но не безгранично. В случае с Амноном мы уже видели, во что у него выливается затаенная обида. И теперь, после безрезультатных попыток с помощью Иоава и других людей добиться встречи с царем и доказать ему свою правоту Авессалом впервые стал думать о мятеже.

Вне всякого сомнения, и в Иерусалиме, и вне его существовали своекорыстные интриганы, которые пытались внушить ему идею восстания. Но Авессалом и без них отлично видел бездеятельность отца, и ропот народный, и необходимость перемен. О многом знал и сам Давид. Лазутчики постоянно приносили отчеты о недовольстве в стране советнику Ахитофелу, который дипломатично, но настойчиво пытался пробудить чувство ответственности у Давида. Как ни старался Ахитофел, Давид его, казалось, не слышал.

Неизвестно, когда именно Авессалом окончательно решился свергнуть своего отца. Во всяком случае, он долго медлил, ибо был человеком рассудительным. Он вполне понимал всю сложность столь крупного поворота событий, необходимость планировать тайно, медленно и осмотрительно, готовить надежную поддержку среди чиновников, в армии и в народе. Чтобы не возбуждать подозрений, Авессалом продолжал настаивать на примирении с отцом. Но его усилия всегда заканчивались провалом. Прошло два полных года со времени его неудачного возвращения из Гессура. Иоав, смущенный упрямством Давида и раздраженный чрезмерной настойчивостью Авессалома, не хотел больше иметь дела с царевичем.