Как видно, возраст возраст царя не лишил его быстроты реакции и прежнего умения приспосабливаться к внезапным поворотам судьбы. У него оставался прежний характер, крепнущий от раздоров, но расслабляющийся в благоприятных условиях. Теперь же Давид снова был на грани гибели, и его способность к неординарным решениям проявилась снова. Не владея точными сведениями, он, должно быть, рассудил так: если войско Авессалома достаточно многочисленно, чтобы успеть осуществить осаду, то он, Давид, запертый в стенах Иерусалима, как птица в клетке, будет более чем бесполезен — отрезанный от своего народа, своих подчиненных, своей армии. Давид прекрасно понимал, что если он сейчас уйдет в тень, не станет во главе своего войска, все будет безнадежно потеряно. Решись он подождать повстанцев в городе, чтобы оценить возможности Авессалома, — скорее всего, бежать уже будет слишком поздно.

Главным принципом его тактики всегда было непременное сохранение возможности маневра. Он сражался как тигр, а не как слон. Война по правилам была не для него. В наши дни генералы обычно сражаются, чтобы захватить территорию. Но то, что оставлено сегодня, может быть отбито завтра. Давид боролся не за территорию, а за стратегическое преимущество. Пространство для маневра, однажды потерянное, утрачено навсегда. В любой войне бывают моменты, когда выигрыш во времени гораздо важнее удержания боевых позиций. Иерусалим был городом Давида, но не его гробом. Он оставит его сегодня и возвратится, чтобы вернуть его завтра.

Но перед тем как уйти из Иерусалима, Давиду следовало трезво оценить свои силы, а также безошибочно выяснить, кто ему верен, а кто противник, и установить, есть ли в его рядах предатель. Поэтому он приказал всем, кто решил следовать за ним на восток, собраться вместе и пройти у него перед глазами. Если, как рассчитывал Давид, с ним уйдет большинство жителей Иерусалима, Авессалом захватит почти безлюдный город.

Зычный звук бараньих рогов возвестил запланированный час ухода. Давид и его свита прошли за восточные ворота Иерусалима. И опять прах широкой дороги прилип к ногам бывшего беглеца. Мысль об этом могла бы сломить и парализовать его. Царю предстояло без борьбы уходить из города, который стал живым памятником его правления, ввязаться в гражданскую войну с сыном, алчущим его жизни и трона. Но подобно тому, как ум приноравливается к обстоятельствам, сила — это умение не отступить перед возможностью провала или даже гибели. И тут стойкость Давида была безмерной.

Он стоял за воротами и внимательно наблюдал, как процессия выходила из города. Он обращал внимание на выражения лиц, считал уходящих по головам и ликовал от того, что видел. Здесь были все основные его придворные. С Ахитофелом ушла лишь мелкая челядь. Вирсавия, любимая жена Давида, шла во главе других обитательниц гарема и царских дочерей. Адония вел отпрысков дома Давидова, и среди них Соломона. Никто из них не последовал за Авессаломом в Хеврон.

С ними шло и большое филистимское наемное войско под началом Ваней, составлявшее значительную часть личной охраны Давида. Вопрос об их верности был жизненно важным. Среди наемников находилось несколько сот ветеранов, которых Давид взял с собой из Гефа, когда восходил на трон Иуды в Хевроне. И Давид, глубоко тронутый при виде их, теперь выделил гефян, дав знак их начальнику, филистимлянину Еффею.

— Зачем и ты идешь с нами? — спросил его Давид. — Возвратись и оставайся с новым царем; ибо ты — чужеземец, и пришел сюда со своей земли. Вчера ты пришел, а сегодня я заставлю тебя идти с нами? Я иду, куда глаза глядят, возвратись и возврати братьев своих; да сотворит Господь милость и истину с тобой!

От Еффея не ускользнуло, что Давид назвал Авессалома царем; он никогда не узнает, было ли это испытанием его или на самом деле Давид нечаянно обнаружил свои собственные сомнения относительно исхода борьбы.

Но Еффей ответил решительно и убежденно:

— Жив Господь, и да живет господин мой, царь; где бы ни был господин мой, царь, в жизни ли, в смерти ли, там будет и раб твой.

Вместе с внушительным войском шли два первосвященника Израиля, Садок и Авиафар, и все левиты, колено священнослужителей, и несли Ковчег Божий. Три столетия назад Ковчег несли перед их предками, переходящими с Иисусом Навином через Иордан. Теперь он возвращался назад по той же дороге. Мысль об этом показалась Давиду невыносимой. Он подумал, что Ковчег был теперь неотделим от Иерусалима, что его нельзя уносить — ни сейчас, ни когда-либо. Именно Ковчег придавал Иерусалиму его единственный и неповторимый сакральный смысл. Пребывание царя перед лицом истории не имело особого значения. Но символ Яхве ни за что не должен покидать Иерусалим.

Давид подозвал первосвященников и приказал им:

— Возвратите Ковчег Божий в город. Если я обрету милость перед очами Господа, то Он возвратит меня, и даст мне видеть его и жилище его. А если Он скажет так: «нет Моего благоволения к тебе», то вот я; пусть творит со мною, что Ему благоугодно.

Таким образом Давид подтвердил исключительную природу Святого Города и полное подчинение царя Израиля неизменной и непреложной власти Яхве.

Но прежде чем отпустить Садока и Авиафара, Давид ясно дал понять, что он не намерен всецело оставить ход событий в господних руках. Он велел священникам быть его соглядатаями во время пребывания Авессалома в Иерусалиме и использовать их сыновей Ахимааса и Ионафана в качестве нарочных. Давид намеревался идти на восток по Дороге Аравы, пока не достигнет западного берега Иордана. Там он будет дожидаться известий от первосвященников, прежде чем окончательно решиться на переправу.

Давид пошел на восток в силу определенных причин. Основная масса его вооруженных сил находилась к востоку от Иордана, неся службу в гарнизонах на завоеванной территории. Царь надеялся, что отборные войска останутся ему верны и помогут ему вернуться в Иерусалим. Он также рассчитывал на преданность израильтян Галаада, этого древнего и почти беззащитного клана на высотах к востоку от Иордана. В те времена, когда Израиль был слаб, Галаад из-за своей изоляции всегда был первой жертвой хищных соседей.

Население Галаада не было склонно к сепаратизму. Их безопасность и благоденствие целиком зависело от сильного центра. По этой причине они так и не оставили Саула; теперь они не оставят его преемника.

Оставалось заключить еще один чрезвычайно важный договор. Когда Давид услышал об измене Ахитофела, он помолился, чтобы Яхве «разрушил совет Ахитофела». С этой целью он решил встретиться с одним из своих самых важных советников, Хусием Архитянином из клана, обитавшего на границе между землями Ефрема и Вениамина. Место встречи он назначил на вершине Елеонской горы, с которой видны были восточные подступы к Иерусалиму. Здесь дорога на восток поднималась вверх, как бы предлагая путнику, спускающемуся в Иорданскую долину, последний раз взглянуть на Святой город. На вершине стоял алтарь из неотесанного камня, перед которым паломники приносили жертвы, чтобы вымолить для своего путешествия божественную защиту. Впрочем, история этого священного места терялась в туманной древности, когда люди еще не умели произносить имена своих богов. Давид подвел множество своих людей к высокому алтарю. По мере того как они собирались на вершине, все обращали взоры к городу. Он лежал внизу, по другую сторону долины Кедрона, и его серовато-коричневые камни освещались золотистым солнечным светом. Склоны гор покрыты зеленой мантией леса. Люди были взволнованы и обескуражены своим неожиданным уходом из Иерусалима. Плакали и мужчины, и женщины. Они горевали о себе, о своих брошенных домах, о своем царе. Многие заметили, что и Давид втихомолку плакал и совершал некие действия — ритуальные жесты траура.

Старейшина Хусий, считавшийся одним из самых мудрых и почитаемых людей в Израиле, приветствовал Давида перед алтарем. Его слуга нес скарб Хусия, ибо тот твердо решил следовать за Давидом. Но царь приказал старику быстро возвратиться, опередив приход Авессалома: