При упоминании имени Шадомы Малцага словно током прошибло, он резко вскочил, вслед за ним тяжело встал и доктор и так же, став совсем близко, тяжело дыша:

— Малцаг, я уже стар, а ты ведь родной. И, как Шадома говорила, ты — наша сила. Держись.

— Сакрел, — неудержима печаль в голосе Малцага. — Какая я сила? Какая свадьба и семья? Я ведь нищий беглый раб, и не знаю, что нас ждет впереди, даже в порт выйти не смею, от жары дышать не могу.

— В этой жаре, — тверд голос доктора, — живут миллионы. А ты воин, и не такое повидал. Ты — наша надежда. И Шадому не забывай.

— Что ты от меня хочешь? — взъелся Малцаг, хотел уйти, но Сакрел его крепко ухватил, даже тряхнул.

— Твоя хандра — от безделья. Ты уединился в своей тоске и ничего не замечаешь. А я, как доктор, вращаюсь средь мамлюков. Что-то неладное случилось, в портах слух. Должны были идти прямо в Египет, а не плывут. Ты думаешь, сейчас взяли курс на Бейрут ради нас? Нет. Эмир Хаджиб в сильнейшем беспокойстве.

Эта информация Малцага не интересует, задело другое — Седа. Он, как обычно любил по ночам, уединился на самом носу корабля. И если прежде неведомый страх мрака ночи и бездонная толща шумящего моря навевали на него некий страх и тоску, то ныне он почему-то склонился, как мог, и долго глядел, как мощный корабль монотонно да упрямо рассекает в брызгах бесконечную волну. «Вот так и надо жить», — мелькнула в нем мысль. Следом он вспомнил Шадому, сравнил ее с почти ребенком Седой. И как он женится? Он ведь не любит Седу. И тут вспомнил слова Шадомы: «Жену не надо любить. Надо уважать, холить, лелеять. А любить надо Бога и только себя». Итог этих раздумий — он женится. А как содержать семью, и не только семью, пока не знает. Но уже чувствует, что Сакрел все-таки вылечил его, ибо сердце мощно, учащенно, привычно, как перед боем, забилось, и в нем жар, да не тот, что последние дни его томил, а тот, что, вновь возгораясь, призывает преодолевать волны жизни. Это состояние так его взбудоражило, что он хотел броситься в море, в эту неугомонную, кипящую пучину… А чуть позже он почувствовал безмерную усталость, потянуло ко сну. Как только он лег, по телу потекла приятная истома, и он провалился в позабытом богатырском сне, когда ничто не беспокоит. И если Бог даст день, то даст и силу, а значит сможет он отстоять себя, содержать семью, помогать близким.

Малцаг так долго спал, что жена Сакрела и Седа не раз передвигали наспех сооруженный тент для защиты спящего от солнца. Кавказец, может быть, спал бы еще долго, да явился молодой мамлюк: Малцага вызывает Хаджиб. Эмир поправился, отъелся, в море обветрился, и не скажешь, что пару недель назад он был бледный и больной.

— Малцаг, — сходу приступил Хаджиб к делу, — хочу о двух твоих качествах сказать. Первое: видел тебя в деле, у кавказцев поспрашивал в портах — ты воин, доблестный воин. Теперь второе, и это считаю главнее: ты практически самовольно взял команду корабля на себя, победил и знал, что на корабле немало богатств. Не скрою, я за тобой установил слежку, но ты и повода не дал, не сунулся даже взглянуть сундуки.

— Не ласкай, — перебил Малцаг. — Если есть, а вижу — есть, говори сразу о деле и напрямик.

— Гм, — кашлянул главный мамлюк. — Если о деле, то слух такой, — он огляделся, нет ли кого рядом, и уже очень тихо продолжил: — Султан Захир Баркук то ли убит, то ли умер от какой-то болезни, словом, говорят, его уже нет. А власть захватил главный визирь, друг детства Баркука, — эмир Катмос. У-у, я всегда знал, что Катмос — большая дрянь, но султан этому не верил.

— А что ж сын султана, Фарадж? — удивил Малцаг Хаджиба.

— А ты что, знаешь Фараджа?

— Мой покойный брат на моих глазах вызволил его из рук Тамерлана.

— О-о, слышал, слышал. Было такое, — эмир горестно потирает руки. — А сейчас, говорят, сын султана не смог бороться за трон, бежал с охраной в пустыню.

— Да, — как заговорили о военных делах, твердым стал голос Малцага, — помню я этого Фараджа — какой-то баловень, слизняк, плакал пред Тамерланом, как баба.

— Ну-ну, — мягко одернул кавказца мамлюк. — Так нельзя говорить о сыне султана.

— Хе, так султана же нет, а сын бежал.

— Ну, доподлинно мы ничего не знаем, — Хаджиб испытующе вгляделся в глаза Малцага. — А если быть до конца откровенным, то я женат на дочери султана и ему многим обязан, — он замолчал, тогда Малцаг продолжил:

— И тебе, как и сыну султана, несдобровать, — на это мамлюк ничего не ответил, опустил взгляд. — Так что ж ты теряешь, у тебя столько богатств?

— С этими сундуками далеко не убежишь.

— Что ты от меня хочешь? — откровенен Малцаг.

— Завтра будем в Бейруте, там все окончательно прояснится. А ты мне нужен как надежный соратник, тем более что Фарадж тебе знаком.

— Хм, судя по твоим рассказам, знакомство с Фараджем теперь ничего не сулит, — ирония в тоне Малцага, — а тебе даже мешает.

— Он брат моей жены, — злые нотки и в голосе эмира. — А у меня в Каире семья, дети.

От этих слов у Малцага дернулся глаз. Наверное, впервые в жизни он ощутил какое-то странное чувство — ревность. Этот турок значительно старше него, тоже пленный раб, и родина у него дальше, чем Кавказ, но он обрел новый очаг, тепло, семью и детей. Вот этим он живет, потому не бежит куда попало, с сундуками. Значит семья дороже богатств.

— Я в Бейруте женюсь, — вдруг выпалил Малцаг.

— На своей землячке? Прекрасно, — как будто это знал, быстро вымолвил мамлюк и, поманив рукой кавказца: — Пошли за мной. — Они спустились в трюм, прошли в ту сторону, где Малцаг никогда не бывал, и сундуков и всего богатства он не увидел, да и особо не желал, но представил, когда его пригоршни весьма отяжелели от увлажненных дорогих изделий.

— Ты меня нанимаешь? — прямо спросил Малцаг, понимая, что это богатство было приготовлено заранее.

Раскосые глаза эмира совсем сузились, их не видать, лишь усы его едва дернулись.

— Понимай как хочешь, — процедил он и далее совсем припер судьбою. — На что ты собираешься жениться? Как содержать семью? Хе-хе, вот Бог тебе послал. Прими как благодарность.

— Принимаю, — нет выбора у Малцага, склонил он голову.

— Тогда служи, — уже приказной тон.

Малцаг, а тем более доктор Сакрел не могли знать стоимость драгоценностей. Уединившись на безлюдном носу корабля, они, как дети с игрушками, возились с каждым украшением.

— Я говорил, я говорил, что как только ты решишь жениться, Бог тебе сразу же воздаст, — радостно шептал доктор, а чуть погодя, совсем озабоченно: — Неспроста, нет, неспроста, наемник — это не воин, это убийца. И тебя, не дай бог, убьют. Ой, что нам делать? Верни, верни эти безделушки. Без них до сих пор жили и, слава богу, еще проживем.

Это Малцаг уже не слушал: другого, кроме как воевать, он не умеет, по правде, и не признает. И это в прежние времена он не представлял, презирал и не верил в воинов-наемников. Но тогда он защищал свою землю, свой народ, и была у него святая идея, он турпалхо — герой. А здесь, в этих знойных песках, какая может быть идея, если не заработать на жизнь, на семью? А Шадома? Он должен ее найти. А Тамерлан? Он должен ему отомстить. А пока наемник-мамлюк — это лучше, чем пленник-раб. И главное, он в своей стихии, он привык лишь к ратным делам.

В порт Бейрута прибыли на рассвете. Эмир Хаджиб предупредил, чтобы на берег никто не сходил. Сам в сопровождении нескольких мамлюков покинул корабль. Вернулся довольно быстро, вызвал к себе Малцага:

— Информация противоречивая, ждем два-три дня. За это время решай свои дела.

Оставив женщин и детей на корабле, Сакрел и Малцаг пошли в город. Оказывается, в молодости Сакрел учился медицине в этом городе. После очередного нападения крестоносцев он попал в плен. Как врача его вели в Константинополь, но он угодил в Измир и там провел более тридцати лет в неволе. За это время Бейрут сильно изменился. Город не раз переходил из рук крестоносцев в руки мамлюков. Теперь Сакрел и город не узнает, и никого из родных и знакомых найти не может: кого уже нет, кто, как он, в рабстве сгинул, кто переехал в другие края. В самом городе вроде спокойно, да все боятся смуты. Кругом слух: султана мамлюков убили, в Каире дворцовый переворот. Что будет дальше — никто не знает. Словом, в городе чувствуется волнение и напряженность.