* * *

Еще двое суток продолжался этот пир — дикая оргия. Тимур занемог, но некогда — под его пятой империя, масса дел, с чего начать — не знает. Как спасение, требует в первую очередь зачитать письмо Саида Бараки из Самарканда. И будто знал духовный наставник, следующее написал:

«Знай, о Великий Эмир, что бренная жизнь и то, что накоплено людьми в миру из порочного ради наслаждения и удовольствия и будет предъявлено им на том свете, как это бывает с человеком, который переел жирной и сладкой пищи до такой степени, что его пищеварение расстроилось, и заболел желудок. Потом он осознал всю глубину своего позора по боли в желудке и неприятному запаху, исходящему из него, а также по большому количеству испражнений, и раскаялся после того, как прошло наслаждение, и остался один лишь стыд. Чем больше человек наслаждается земной жизнью, тем мучительнее будет его кончина. И этим же он будет наказан во время отнятия его души и выхода ее из тела, потому что каждый, у кого было много богатства — золота, серебра, рабов, рабынь — его мучения во время ухода души будут тяжелее, чем у того, кто не имел ничего, кроме малого. И воистину то, что мучение и наказание не проходят после смерти, а, наоборот, увеличиваются, потому что привязанность людей к земной жизни — свойство сердца, а сердце само по себе не умирает».

— О-о! — лежа на диване, стонал Тимур.

У него болит сердце, нестерпимо ноет все тело. Он кается, его мучает стыд. Пора бы самому задуматься о душе, пора грехи замаливать, да некогда. Надо решать государственные дела, а он не в состоянии думать. Но такое с Повелителем не в первый раз.

— Шахматы! — вот что мысли его в порядок приводит. — И этого строптивца Моллу Несарта сюда.

— Брошен в зиндан, — ответ визиря.

— Кто посмел, моего святошу?!

— Твой указ, тебе перечил.

— Хм, — этого Повелитель совсем не помнит и своих решений не меняет. Но тут особый случай: другого такого соперника нет. — Срочно Моллу ко мне.

В сырой и вонючей яме, под открытым небом, снегом и дождем за пару суток старый Молла совсем зачах. Да лекари Тимура знают свое дело: Моллу скорым образом отмыли, возбуждающим дурманом пропарили, каким-то зельем напоили, приодели, выставили пред Повелителем, и теперь, хмельной, он пуще прежнего осмелел, ставит свои условия:

— Выиграю — пощади, отпусти юнца — Малцага.

— Этого рыжего? А где он?

— В зиндане, со мной был.

— Хе, — призадумался Тимур. Он силится вспомнить, кое-что в памяти всплывает. — Согласен. Только играем по моим правилам, без контроля времени, а проиграешь — эта «солнечная» башка рядом с башкой братца окажется, — доволен он своим решением.

Как известно, в шахматах, изобретенных Тимуром, как и в его жизни, все грандиозно: в два раза больше, значит много ходов, и эта баталия может длиться и день, и два. За это время он будет делать все что угодно: и есть, и, если захочет, спать, и решения принимать, а главное, правильно думать.

С первых же ходов напряжение. Вот это ему как раз необходимо, ведь он воин-боец, и лишь сражение его стихия. Играя в шахматы, он умеет одновременно принимать неординарные решения. И эта комбинация еще во время пира осуществлялась, а теперь ее продолжение — дипломатия!

Первыми приглашаются посол мамлюков Сирии и Египта и сын султана — Фарадж.

— Я сожалею, и в то же время очень рад, что волею судьбы мы так близко сошлись, — Тимур придерживается этикета, строг. — Верю, что меж нами впредь будет только мир и согласие — это в наших интересах — нужно обезопасить и склонить на свою сторону столь могущественную силу, как мамлюки.

— Передай Высокочтимому отцу Великому султану Баркуку мои скромные дары. А это тебе и послу. — Дары, несомненно, баснословные. Это не столько откуп за плен, а более демонстрация его силы, богатства, щедрости.

Следом уже не приглашаются, а вызываются посол Византии и другой пленник — принц Иоанн.

— Его Величество император Византии Мануил II, — отойдя от шахматного стола, властным голосом обращается Тимур к вошедшим, — просил меня, и я слово дал, что принц Иоанн более света Божьего не увидит. Я свое слово держу.

В те времена почти при всех дворах были мастера по ослеплению (а при Тимуре — это искусный уйгур), которые весьма быстро справлялись с этим почти что повседневным делом.

— Вот, передайте императору мой обещанный дар, — на золотом подносе два светло-карих глаза. — И пусть в порту Константинополя поднимут, как представительство, мой туг,^[68] и впредь ту дань, что платят самозванцу Баязиду, выдавать мне.

Затем очередь посла того же Баязида.

— Султан Османов Баязид — прославленный полководец, и я горжусь, что мы с ним одних тюркских кровей. Мир велик, так что есть где ему, а где мне миром править. Просьбу султана я уважил: вот ему Иоанн, как и было обещано, живой. А что без глаз — на чужую власть зариться не надо, всем заговорщикам урок. Хе-хе, а чтобы султан особо о слепце не печалился — шахиншахский дар — весь мир знает, что Баязид питает слабость к красивым женщинам, коллекционирует в своем гареме — Шадому отдаю.

В тот же миг Сабук бросается на колени:

— О Великий Властелин, Шадому ты мне подарил, не разлучай, люблю!

— Ха-ха, что значит «люблю»?! Любить надо Бога и меня. Ты за меня жизнь отдашь? Вижу, что отдашь. А какую-то девчонку не уступишь?.. Идем на Кавказ, здесь таких — здоровья не хватит.

Следующий на очереди — посол Золотой Орды. При его появлении Тимур двинулся навстречу.

— Передай Великому хану Тохтамышу мои сожаления, — усыпляет он бдительность врага. — Это все коварный Едигей и его брат Иса-бек натворили. С ними я разберусь. А хана, как чингисида, как сына, люблю, ценю и уважаю. Вот ему от меня дары в знак искренности моих чувств. В добрый путь!

Вслед за ним перед Повелителем предстал посол Грузии. Тимур вновь восседает на троне, тон его властен и груб:

— В течение трех дней выдать мне всю положенную дань, не то — сотру все с лица земли, всех в полон угоню.

— Позвольте, о Великий Эмир! — в три погибели согнулся посол, — ведь ты грамоту дал.

— А кому я грамоту дал?

— Азнауру Тамарзо.

— Хе-хе, ты видел башку Тамарзо? Вот если она воскреснет, то я данное ему слово сдержу. Вон! Исполнять!

От этих встреч Тимур изрядно устал, но настроение у него приподнятое. Да приемы надо закончить.

— Теперь, где этот сыночек царя страны Сим-Сим? — и пока его доставляют, он обращается к Молле Несарту: — Как этого ублюдка зовут?.. А-а, Тума, — тот уже в зале, целует край ковра. — Иди сюда, иди, мой родной Мухаммед. — Повелитель его по-отечески обнимает: — Приняв истинную веру, ты даже лицом похорошел. Молодец! А как тебе мой подарок? Береги золотого ягненка из Багдада, ему более тысячи лет.

— Да благословит Бог твой щедрый закат,^[69] — доволен Мухаммед.

— Это не все. Еще получишь дары, ты ведь будущий правитель всего Кавказа, — при этом он отводит его от шахматного стола, шепотом, — направляйся на Северный Кавказ, готовь почву для нашего наступления. Всех призывай в нашу веру, под мои знамена, расскажи, как я щедр, силен и справедлив, в отличие от этого выродка Тохтамыша. Для этого у тебя будут деньги, люди, оружие. В бой, под знамена веры!

Следующим вызывается Едигей.

— О-о! Идико! Славно сослужил, славно. Идем на Тохтамыша! Ты в авангарде войск. Твой брат Иса-бек не подведет?

— Повелитель, есть закладная. А мы, мангыты, люди слова и чести.

— Верю, доказал.

— Золотая Орда — моя?

— Твоя. Только не забудь, половина барыша^[70] моя. После всех встреч Тимур дал знак обедать. Тут же возле шахматного стола накрыли и обеденный. Блюд не сосчитать, но Повелитель, по традиции кочевника, налегал в основном на молодую конину, запивая кумысом.

— Ешь, Несарт, не стесняйся, где ты еще такой еды попробуешь? Так. А на что мы играем?

— Юноша, Малцаг.

— Ах, да. Но башки ему не видать. Шах!