Великий эмир прав: по данным своей мощной разведки он знал, что Баязид Великолепный, всячески наслаждаясь царственной жизнью, был в праздности и беспечности, когда узнал, что Тамерлан вторгся в его пределы и движется на запад. Баязид, впрочем, как и его противник, презирал, недооценивал Тимура так же, как и последний был уверен, что непременно победит, а посему он двинулся навстречу со своей армией, да при этом взял с собой обоз вина, лучших красавиц, музыкантов, танцоров, в общем, как на праздничный поход.
А в это время уже поступило известие: Тамерлан захватил не только Эрзурум, но вскоре и Сивас, и уже передовые отряды столкнулись. И тут Тимуриды одержали верх, многих взяли в плен. Это Баязида насторожило, и благо что вокруг него были одаренные визири и, как потом покажет история, достойные сыновья. Это они убедили Баязида занять выгодные позиции под Анкарой, преградив дорогу к столице османов — Бурсе.
По различным данным, силы Баязида насчитывают от 120 до 250 тысяч воинов. Это разношерстная армия, костяк которой составляет пехота янычар,[234] приученных к строгой дисциплине и рабской покорности Баязиду, а также приведенные и покорные фракийцы, македонцы, греки, румыны, болгары и прежде всего сербы. С такой армией султан Гром абсолютно был уверен в своей победе: заняв очень выгодную позицию на пути Тимура, он, поджидая противника, пировал (шел беспрерывный праздник в лагере османов).
Через своих многочисленных шпионов и доносчиков Тамерлан все знал о сопернике. И, имея в два-три раза больше войск, тем более ударную кавалерию, другой бы сходу стал бы атаковать, но не Великий эмир. Он оценил позиции и знал, что оборонительная пехота в таких условиях выдержит многое. Поэтому, немного поразмыслив, он, как всегда умел, двинул войска через скалистые горы, якобы в обход, и пустил слух о том, что обхитрил Баязида, обошел его и двинул войска прямо к столице, Бурсе, где казна и все остальное.
В такой ситуации Баязиду ничего не оставалось, как ринуться вслед за противником, а его войска — в основном пехота, очень медленно передвигаются. Тамерлан, сделав первый обходной маневр, теперь не спешит: он дал возможность Баязиду себя нагнать, а потом, не вступая в бой, как на подводке, повел его за собой, по кругу. И так получилось, точнее, в этом и состоял полководческий гений Тимура, что, поблуждав по горам девять дней, вновь вернулся под Анкару и занял те же выгодные позиции и лагерь, где до этого базировался Баязид. При этом Тамерлан, мыслящий всегда нестандартно, за один день, подключив двести тысяч воинов, отвел в другую сторону русло реки, что служила единственным источником воды для города Анкары, и которой мог воспользоваться Баязид. Еще один источник Тамерлан просто отравил (это он, а более его внуки любили делать).
Был конец июля, самый зной, когда усталые войска Баязида вновь оказались под Анкарой, но уже на плохих позициях, и самое страшное — нет воды. В такой ситуации Баязиду следовало бы уйти. Да гордость не позволила, и, главное, теперь Тамерлан не дал бы уйти. У османов один выход — сражаться, и они пошли в бой.
Повторяясь, скажем, что, по мнению исследователей, это сражение было одним из великолепнейших и грандиознейших из всех известных истории, ибо в тот день произошла сшибка миллиона человека. Для Тамерлана это был настоящий военный парад. По примеру своего внука, наследника Мухаммед-Султана, Повелитель каждый тумен (дивизию) разукрасил в разные цвета: белые, зеленые, синие, красные. Над ними такие же знамена, и это под грохот барабанов и труб. Сам Тамерлан тоже в роскошном одеянии, он, находясь на возвышенности, руководит сражением и, заранее предчувствуя исход, пригласил на это зрелище многочисленных гостей и послов. По этому поводу остались документы. Так, венецианский посол Джустиниани писал, что в великой армии Тимура восемьсот тысяч воинов. То же самое отмечает грек Францес, а хронист-иудей Рабби Иосиф — миллион. Здесь же и оставил сведения Иоанн Султанийский. Тут немецкий рыцарь Шлитбергер и француз Маршал Бусико. Двое последних потерпели поражение от Баязида при Никополе и попали в плен, были выкуплены за двести тысяч золотых. И теперь, по некоторым данным, тоже участвовали в бою, в поисках мести и реванша.
Все хронисты сходятся в одном: к обеду янычары — пехота Баязида — сломили центр и стали уверенно атаковать. Да Тимур словно играет в свои стоклеточные шахматы — есть свежие многочисленные резервы, что пошли в атаку по флангам, смяли их. И, как только весы качнулись, первыми дезертировали подкупленные командиры туркмен, потом греки и македонцы стали убегать. До конца бились лишь янычары и сербы, которыми руководил Стефан Лазаревич — брат любимой жены Баязида Деснины.
Когда ряды османов значительно поредели, и результат стал очевиден, Стефан Лазаревич пытался убедить Баязида, что, пока не поздно, надо попытаться оторваться от соперника и бежать. Гордый султан и думать об этом не хотел. Он не мог представить, что проиграет какому-то дикарю Тамерлану. Тем временем Стефан Лазаревич поступил более прозорливо, он заранее начал планомерное отступление, прихватив с собой премьер-министра — главного визиря, что владел тайной государственной казны, и одного из сыновей Баязида, который вскоре возродил Османскую империю.
В это время Баязид стоял на небольшой возвышенности в окружении своих янычар, которые ни на шаг не отступали, бились до последнего, насмерть. Лишь когда наступила ночь, сил и надежд не осталось, Баязид решил бежать. С саблей в руках он сам стал сражаться. Триста воинов вместе с Баязидом смогли пробиться сквозь вражеские ряды. Тут нашелся конь, и султан мог бы ускакать. Да, по одной версии, стрела ранила коня, по другой — уставший конь не вынес тяжелого султана — пал.
По преданию, когда связанного Баязида доставили в шатер Тимура и бросили у его ног, Повелитель занимался любимым делом — играл в шахматы с Шахрухом, и, не отрываясь от игры, он лишь небрежно покосился в сторону поверженного султана, ухмыльнулся.
— Недостойно, — воскликнул Баязид, — насмехаться над тем, кого покарал Аллах!
— Ха-ха, меня забавляет, — делая очередной ход, Тимур вспомнил то, что ему когда-то сказал кумыкский хан, и тихо добавил: — что Аллах позволил властвовать в мире такому хромцу, как я, и такому слепцу, как ты. — И, пригнувшись, вглядываясь в черное от пыли и грязи лицо, на котором лишь блеск ненавидящих глаз, зло процедил: — Разве не ясно, какой была бы моя судьба или судьба моих людей, если бы ты взял верх в сражении?
Личный писарь Тимура Ибн Арабшах об этом эпизоде оставил такие строчки: «Сын Османа попал в силки охотника и был заключен, как птица, в клетку». Наверное, поэтому некоторые исследователи утверждают, что Тимур возил Баязида за собой в клетке, а когда садился на коня, использовал в качестве подставки. Другие историки, которые симпатизируют гению Тимура, напротив, утверждают, что старому завоевателю было приятно иметь в качестве пленника великого султана, он обращался с ним очень учтиво и чуть ли не дал пир в ту же ночь в честь Баязида.
А вероятнее всего (Перо подсказывает), зная то, что Тамерлан, в отличие от Баязида, никогда не гордился той или иной победой, считая это Божьим провидением, в то же время, будучи сугубо прагматичным, он во всем искал выгоду и ценил ее выше тщеславия. Учитывая это, можем сказать, что никакого пира и послабления не было, ибо уже через пять дней, 3 августа, Тимур был в столице османов — Бурсе.
Согласно предварительной договоренности, европейцы, контролирующие морские проливы, обязывались не помогать отступающим войскам османов. Видимо, за плату эта договоренность была нарушена: сын Баязида Сулейман вместе с казной уже был по ту сторону Дарданеллы. А здесь ни единого корабля, чтобы пролив преодолеть.
Предательство европейцев Тимура разозлило. Обычно после такого он все кромсал, в гневе кричал. Однако теперь иные дни, и он потихоньку передает власть внуку Мухаммед-Султану и каждый день наставляет его: