Дети легковерны, потому что должны быть такими, чтобы соответствовать своей жизненной роли «гусеницы». У бабочек есть крылья, потому что их роль — найти местонахождение представителей противоположного пола и распространить свое потомство на новые пищевые растения. Они утоляют скромный аппетит редкими глотками нектара. Они едят мало белка в сравнении с гусеницами, которые представляют растущую стадию в истории жизни. Молодые животные вообще исполняют подготовительную роль, чтобы стать успешными репродуктивными взрослыми. Гусеницы должны питаться настолько быстро, насколько возможно, чтобы выйти из кокона летающим, репродуктивным, распространяющимся взрослым. Для этой задачи у них нет никаких крыльев, но вместо этого есть крепкие, жующие челюсти и жадный, непреклонный аппетит.

Человеческие дети должны быть доверчивыми по схожей причине. Они — информационные гусеницы. Они должны становиться репродуктивными взрослыми в сложном, основанном на знании обществе. И безусловно самый важный источник их информационной диеты — старшие, прежде всего их родители. По той же причине, по которой у гусеницы есть кусающие, всепожирающие челюсти для того, чтобы сосать мякоть капусты, у человеческих детей есть широко открытые уши и глаза, и бездонный, доверчивый ум для того, чтобы всасывать язык и другие знания. Они — сосальщики знаний взрослых. Лавины данных, гигабайты мудрости, устремляющиеся через порталы младенческого черепа, и большая часть этого возникает в культуре, созданной родителями и поколениями предков. Важно, кстати, не зайти в аналогии с гусеницей слишком далеко. Дети меняются во взрослых постепенно, а не резко, как гусеницы трансформируются в бабочек.

Помню, однажды я попытался слегка развлечь шестилетнего ребенка в Новый год, подсчитывая с нею, сколько времени потребовалось бы Санта Клаусу, чтобы спуститься по всем дымоходам в мире. Если средний дымоход 20 футов длиной, и есть, скажем, 100 миллионов домов с детьми, как быстро, вслух задавался я вопросом, он должен будет со свистом пронестись вниз по каждому дымоходу, чтобы закончить работу к рассвету на Рождество? У него навряд ли было бы время бесшумно прокрадываться в спальню каждого ребенка, не правда ли, так как ему необходимо было бы преодолеть звуковой барьер? Она уловила суть и поняла, что были трудности, но это нисколько ее не волновало. Она оставила эту тему, не проявляя к ней интерес. Очевидный вариант, что ее родители сказали неправду, казалось, совсем не приходила ей на ум. Она не высказала этих слов, но смысл был в том, что если законы физики делали подвиг Санта Клауса невозможным, тем хуже для законов физики. Было достаточно того, что ее родители сказали ей, что он спускается по всем дымоходам в течение нескольких часов сочельника. Это должно быть так, потому что мамочка и папочка сказали, что так и есть.

Я придерживаюсь мнения, что наивная доверчивость может быть нормальной и полезной в ребенке, но может стать нездоровым и предосудительным легковерием во взрослом. Взросление, в самом полном смысле слова, должно включать культивирование здорового скептицизма. Активную готовность быть обманутым можно назвать детской, потому что она обычна — и оправдана — среди детей. Я полагаю, что у взрослых она сохраняется из-за мечтаний, на самом деле из-за тоски, об утраченной безопасности и комфортности детства. Этот вопрос был хорошо представлен в 1986 году великим автором научно-популярной и научной фантастики Айзеком Азимовым: «Пристально изучите каждую часть псевдонауки, и вы найдете защитное покрывало, большой палец, чтобы его сосать, и юбку, чтобы держаться.» Детство для многих людей — это потерянная Аркадия, своего рода царство небесное, с его уверенностью и безопасностью, его фантазиями полета в страну, где сбываются мечты, его сказками на ночь, прежде чем погрузиться в царство сна в объятиях плюшевого мишки. Оглядываясь назад, годы Детской наивности может быть проходят слишком быстро. Я люблю своих родителей за то, что обманывали меня прогулкой, высоко как бумажный змей, над верхушками деревьев; и за то, что говорили мне о Зуброй Фее и Санта Клаусе, о Мерлине и его заклинаниях, о младенце Иисусе и волхвах. Все эти истории обогащают детство и, вместе с очень многими другими вещами, помогают сделать его, в памяти, временем волшебства.

Взрослый мир может казаться холодным и пустым местом, без фей и Санта Клауса, без страны кукол или Нарнии, без счастливого загробного мира, куда уходят оплаканные домашние животные, и без ангелов — хранителей или обычных. Но также без дьяволов, без адского огня, без злых ведьм, призраков, домов с привидениями, без одержимостью демонами, без чудовищ или людоедов. Да, Тэдди и Долли на самом деле оказались не живыми. Но есть теплые, живые, говорящие, думающие, взрослые партнеры, разделяющие постель, и многие из нас находят это более стоящим видом любви, чем ребяческая привязанность к мягким игрушкам, какими бы мягкими и приятными они ни были.

Не повзрослеть должным образом означает сохранять наши качества «гусеницы» из детства (где они являются достоинством) во взрослой жизни (где они становятся недостатком). В детстве наша доверчивость хорошо нам служит. Она помогает нам заполнить, необычайно быстро, наши черепа мудростью наших родителей и наших предков. Но если мы не вырастаем из нее к назначенному сроку, наша природа гусеницы делает нас легкой мишенью для астрологов, медиумов, гуру, евангелистов и шарлатанов. Способности человеческого ребенка, замечательной интеллектуальной гусеницы, служат для того, чтобы впитывать информацию и идеи, а не для того, чтобы их критиковать. Если критическое мышление позже начинают расти, то это происходит вопреки, не в результате, детских склонностей. Мозг ребенка, подобно промокательной бумаге, представляет собой питательную почву, основу, на которой позже может вырасти скептическое отношение, как пробивается горчичное растение. Мы должны заменить автоматическую детскую доверчивость конструктивным скептицизмом взрослой науки.

Но я подозреваю существование дополнительной проблемы. Наша история о ребенке как информационной гусенице была слишком проста. В программе доверчивости ребенка есть поворот, который, пока мы его не поймем, является почти парадоксальными. Давайте вернемся к нашему образу ребенка, который должен впитывать информацию от предыдущего поколения настолько быстро, насколько это возможно. Что, если двое взрослых, скажем, ваша мать и ваш отец, дают вам противоречивые советы? Что, если мать говорит вам, что все змеи смертельны, и вы никогда не должны ходить около них, но на следующий день отец говорит вам, что все змеи смертельны, кроме зеленых, и вы можете держать зеленую змею в качестве домашнего животного? Оба совета могут быть хорошими. Более общий совет матери приведет к желаемому результату защитить вас от змей, даже притом, что он слишком широкий, когда дело касается зеленых змей. Более детальный совет отца имеет тот же защитный эффект, и в каком-то смысле лучше, но он может быть фатальным, если вы, не пересмотрев представления, оказались в далекой стране. В любом случае, для маленького ребенка противоречие между этими двумя советами могло бы быть опасно дезориентирующим. Родители часто предпринимают неимоверные усилия, чтобы не противоречить друг другу, и они, вероятно, знают, что делают. Но естественный отбор при «разработке» доверчивости должен был бы установить способ справляться с противоречивыми советами. Возможно простое главенствующее правило, вроде «Верь в историю, услышанную первой, какой бы она ни была». Или «Верь матери больше, чем отцу, и отцу больше, чем другим взрослым в племени.»

Иногда совет родителей прямо нацелен против доверчивости к другим взрослым. Родители должны дать своим детям следующий совет: «Если взрослый просит, чтобы вы пошли с ним, и говорит, что он — друг ваших родителей, не верьте ему, каким бы хорошим он ни казался, и даже (или особенно) если он предлагает вам конфеты. Идите только со взрослым, которого вы и ваши родители уже знаете, или кто носит униформу полицейского.» (Очаровательная история недавно появилась в английских газетах, в которой королева-мать Елизавета, в возрасте 97 лет, сказала своему шоферу остановить автомобиль, когда заметила плачущего ребенка, который, очевидно, потерялся. Добрая старая леди вышла, чтобы успокоить маленькую девочку, и предложила отвести ее домой. «Я не могу», — завопил ребенок, — «мне не разрешают говорить с незнакомцами.») Ребенок вынужден проявлять полную противоположность доверчивости при некоторых обстоятельствах: устойчиво сохранял доверие к более раннему утверждению взрослого, пренебрегая тем, что может быть заманчивым и правдоподобным — но противоречащим — более поздним утверждением.