Напрашивается сравнение с положением дел в математике. Академик П. С. Александров писал о необходимости «в применении к бесконечным множествам отказаться от аксиомы: часть меньше целого»[723]. Аксиома «целое больше части» была сформулирована еще в Евклидовых «Началах» и до открытий Кантора не вызывала у математиков ни малейшего сомнения.
Слова Спинозы о тождестве порядка и связи причин во всех атрибутах субстанции можно интерпретировать в канторовских терминах так: множество модусов всякого атрибута равномощно по числу своих элементов множеству вещей-причин в субстанции как таковой, порядок и связь элементов обоих множеств тоже одинаковы. Это классическое отношение взаимно-однозначного соответствия части и целого, подобное тому, что Кантор установил между точками n-мерного пространства и точками прямой или плоскости.
Атрибут, образующий часть субстанции, выражает — хотя не absolute, а только in suo genere, — всю ее сущность целиком (так же, как бесконечная прямая линия или плоскость in suo genere выражает сущность пространства в целом, независимо от числа измерений). Потому интеллект, воспринимая тот или иной отдельный атрибут per se, тем самым воспринимает сущность субстанции, как она есть in se. Единство субстанции, говоря гегелевским слогом, «светится» в каждом из ее атрибутов; больше того, субстанция не может быть воспринята как таковая, abstracte, — вне какого-либо конкретного атрибута. В этом смысле субстанция целиком состоит из своих атрибутов.
Идентичность категорий субстанции и атрибута — очередной вызов прежней логике и, в первую очередь, вызов логике Декарта.
«Спиноза, в отличие от Декарта, отождествляет субстанцию с ее атрибутами или, скорее, с совокупностью ее атрибутов», —
указывает Керли[724].
С этим отказывается согласиться Беннетт, настаивающий, что атрибуты Спинозы нельзя понять иначе, как «основные и несводимые свойства» (basic and irreducible properties) субстанции. Свойства, ясное дело, не могут быть тождественны их субъекту, поэтому слова Спинозы о том, что сущность субстанции «состоит» из атрибутов, не более чем «преувеличенные выражения» (exaggerated expressions)[725]. Чтобы спасти нормы общей логики, Беннетт готов пожертвовать прямым смыслом слов Спинозы. Такая позиция не могла не вызвать у историков философии законных протестов[726].
Если понимать Спинозу буквально, атрибуты суть части субстанции и, вместе с тем, выражения сущности субстанции в целом. Таковы условия проблемы — hic Rhodus, hic salta! Вместо того, чтобы устранять кроющееся тут противоречие, изменяя смысл спинозовских терминов, надо исследовать реальный предмет, в котором обнаружилось противоречие, идею Природы, и отыскать в самом предмете те конкретные логические формы, в которых данное противоречие осуществляется и разрешается.
То же самое относится и к другой, возможно, самой острой проблеме «совершеннейшего метода» Спинозы: каким образом абсолютно различные атрибуты связаны в единой субстанции. Как реально, не на словах, возможна такая необычная связь?
«Мы оказываемся в мертвой точке… Позиция Спинозы в том, что атрибуты Бога реально различны, и, вместе с тем, что каждый из них выражает одну и ту же божественную сущность. Классическая метафизика отвергает такое сочетание как невозможное, самопротиворечивое»[727].
В более поздней работе Донаган пришел к выводу, что реального единства сущности у спинозовской субстанции все же нет и что монизм Спинозы оказывается лишь «мнимым» (professed), как Декартов геоцентризм[728].
Беннетт предлагал компромисс: считать Спинозу дуалистом в одном отношении и монистом в другом. У Г еру спинозовский Бог сделался похожим на Декартова человека, слагаемого из двух автономных субстанций — мыслящего духа и протяженного тела[729]. Единство Бога в этом случае выглядит своеобразной «предустановленной гармонией» мышления и протяжения.
Однако спинозовская субстанция есть не только сумма независимых сущностей-атрибутов. Более конкретно ее следует понимать как деятельность, как единый (хотя и выражающийся в различных атрибутах абсолютно по-разному) каузальный акт. Единство атрибутов сказывается в том, что все они вместе выражают одно и то же действие, причем каждый отдельный атрибут по-своему, in suo genere, исчерпывает всю (абсолютно бесконечную) реальность субстанции.
Данное решение можно пояснить на примере[730] корреляции движения рук пианиста с идеями в его духе. Это разные стороны одного и того же действия, ближайшей причиной которого является пианист (разумеется, существует бесчисленное множество более «отдаленных» причин, которые определяют его игру и самое его существование, — для нашего примера они не имеют значения). Тело — ближайшим образом рука, касающаяся клавиш, — действует на внешние тела, изменяя их и свое собственное состояние. Идея этого действия в духе пианиста objective выражает двоякое состояние его тела — аффективное и «кинематическое», — плюс состояние воображаемого предмета (музыкальная тема); aformaliterarra идея есть его конкретное «суждение» о предмете (понимание им темы). Причем в состояниях его тела, и равным образом в состояниях духа, выражается не одна какая-либо часть действия, игры, а все действие целиком.
Равным образом всякое действие человека протекает параллельно в двух разных плоскостях — его тело изменяется и движется относительно других тел, а в его духе возникают соответствующие идеи о состояниях тела.
Атрибуты суть замкнутые каждая на себя и, тем не менее, строго симметричные формы проявления одного и того же каузального акта — акта детерминации, осуществления бесконечного в конечном. Причем субстанция (в отличие от пианиста) есть и та «вещь», которая действует, и закон своего действия, и предмет, который подвергается действию, и сам каузальный акт как таковой. Упустить из виду хотя бы один из этих моментов бытия субстанции как «причины себя», значит отрезать возможность понимания истинного единства ее атрибутов. Она рассыплется на две автономные сущности, как это случилось у Г еру и Донага-на (а вслед за этим неминуемо вырастет неразрешимая, иначе как на словах, картезианская проблема взаимодействия мышления и протяжения), либо, напротив, замкнется в абстрактное тождество с собой, как у Хуана и Вульфсона. В обоих случаях единство субстанции невозможно помыслить логически: оно оказывается мистическим, а то и вовсе мнимым.
В. УЧЕНИЕ О МАТЕРИИ
На учении Спинозы о протяженной природе лежит печать незавершенности[731], однако логическая нить этой части его философии просматривается достаточно ясно. Ее основоположением является признание протяжения (extensio) атрибутом Бога наравне с мышлением.
Декарт представил мышление и протяжение как две несоизмеримые реальности и наделил их неравными правами: Бог обладает мышлением (точнее, Бог есть мыслящая субстанция — чистый дух), но не обладает протяжением. У Спинозы мышление и протяжение представляются двумя различными измерениями одной и той же реальности, причем эти измерения оказываются абсолютно конгруэнтными: всякая вещь, существующая в Природе, образует некий модус протяжения (тело) и некий модус мышления (идею). Порядок и связь существования модусов протяжения и мышления тоже абсолютно идентичны. А в чем же состоит различие?
723
Множеств теория /Большая советская энциклопедия, 3е изд., 30 т. М., 1970–1978, т. 16, с. 380.
724
«Spinoza, unlike Descartes, does identify substance with its attribute, or rather, with the totality of its attributes» (Curley E. Spinoza’s metaphysics: An essay in interpretation. Cambridge: Harvard University press, 1969, p. 16). Ту же самую мысль в свое время самым настойчивым образом проводил Робинсон.
725
См.: Bennett J. F. A study of Spinoza’s Ethics, pp. 64–65.
726
«Атрибуты не качества Бога, они — это сам Бог» (Alquie Е. Le rationalisme de Spinoza. Paris: Presses Universitaires de France, 1991, p. 114: «Les attributs ne sont pas des qualites de Dieu, ils sont Dieu memе»).
«Атрибут, как ни верти, не может быть свойством или качеством, принадлежащим субстанции в смысле предиката или прилагательного. Нигде Спиноза не говорит и не подразумевает, что мышление и протяжение ‘принадлежат’ субстанции, что субстанция ‘лежит в основе’ их, или что они могут ей приписываться» (Mason R. The God of Spinoza, p. 46).
«Атрибуты не свойства или качества субстанции, но сама ее сущность, как ее воспринимает интеллект, конечный или же бесконечный (Gilead A. Human affects as properties of cognitions in Spinoza’s philosophical psychotherapy, p. 170: «The attributes are not the substance’s properties or qualities, but rather its essence as it is conceived by an intellect, whether finite or infinite»).
727
«We are now in deadlock… Spinoza’s position is both that the divine attributes are really distinct, and that they each express the same divine essence. Classical metaphysics puts down such a conjunction as impossible, self-contradictoiy» (Donagan A. Essence and definition of attributes in Spinoza’s metaphysics /Spinoza. A collection of critical essays, p. 177).
728
Donagan A. Spinoza’s dualism /The philosophy of Baruch Spinoza (ed. by R. Kennington). Washington: The Catholic University of America press, 1980, p. 93.
729
Разница лишь в том, что, согласно Спинозе, единство Бога мыслится априори, как абсолютно необходимое, а единство духа и тела у Декарта «est hypothetiquement necessaire, puisqu’elle n’est аffirmее que sous la supposition d’un fait contingent atteste par l’expérience: & savoir l’existence de l’homme…» (Gueroult M. Spinoza, I: Dieu, p. 232).
730
Две аналогии, предложенные в [Ер, 9] ранним Спинозой скорее затемняют суть дела. Они показывают, как вещь может называться разными словами или по-разному восприниматься чувствами. Ни то, ни другое не затрагивает сущности данной вещи. Корреспонденты-то ведь просили у Спинозы не аналогию, а пример двоякого — идеального и материального — выражения некой сущности.
731
О том, что он не успел привести свои воззрения на этот счет в надлежащий порядок, прямо говорится в его последнем письме к Чирнгаусу [Ер, 83].