Сущность единой субстанции складывается из абсолютно разных, ни в одной точке не пересекающихся атрибутов. Довольно необычная мысль. Еще Декарт без тени сомнения постулирует, что «каждой субстанции присущ один главный атрибут, как мышление — уму, а протяженность — телу» [С 1, 335]. Это заставляет Декарта считать субстанцию мыслящую и субстанцию протяженную разными вещами. Он никоим образом не допускает возможности существования вещи, которая обладала бы двумя атрибутами, не имеющими ни малейшего сходства.

Когда один картезианец, некий Хендрик Деруа, предположил, что атрибуты мышления и протяжения могут принадлежать одному и тому же субъекту, Декарт усмотрел в этом предположении «явный паралогизм», прибавив:

Спинозе же эта возможность «единомножия» сущностей (= атрибутов) представляется более чем реальной:

Здесь угадывается скрытое возражение теологам (в равной мере относящееся к Декарту и Гегелю): почему, собственно, Бог понимается только под атрибутом мышления? Нет никаких оснований так ограничивать природу Бога, считает Спиноза. У вещи абсолютно бесконечной логичнее предположить наличие бесчисленных атрибутов.

Гарри Вульфсон старался доказать прямую зависимость спинозовского понимания субстанции от учения схоластиков о Боге как ens simplicissimum — простейшем, лишенном каких бы то ни было внутренних различий сущем. Атрибуты привносятся в субстанцию конечным человеческим интеллектом, который расчленяет единое на многое и приписывает субстанции различия, которых на самом деле в ней нет (слова Спинозы о «реальном различии» атрибутов Вульфсон отказывается принимать в расчет). Свою позицию Вульфсон подкрепляет, главным образом, двумя ссылками: на положение «Этики» о неделимости субстанции (словно неделимость равнозначна абсолютной внутренней индифферентности) и присутствие в дефиниции атрибута слов «intellectus percipit, tanquam» (интеллект воспринимает, как)[715].

Впоследствии аргументация Вульфсона была разрушена до самого основания в работах Хазерота (F. Haserot), Геру, Керли, Донагана (A. Donagan) и др.[716] Нам нет смысла вдаваться в детали этого давно решенного спора. Однако, в понимании единства субстанции по-прежнему остаются серьезные трудности и разногласия, которые стоит обсудить.

Прежде всего остается неясным, зачем Спинозе понадобилось упоминать об интеллекте в определении атрибута? На этот счет существуют самые разные мнения[717]. Простейший ответ, оставшийся почему-то незамеченным, кажется мне самым правдоподобным: Спиноза не желал уже в начальной дефиниции предвосхищать теорему [Eth1 pr10 sch], где доказывается, что все существующие атрибуты действительно принадлежат одной и той же субстанции и образуют ее сущность. Это важнейшее положение идет вразрез с логикой и метафизикой Декарта и, как легко было предположить, неминуемо стало бы предметом полемики с картезианцами не говоря уже о теологах, — поэтому Спиноза решил для начала, в исходной дефиниции атрибута, ограничиться апелляцией к «восприятию интеллекта». Ну а несколькими страницами ниже доказал истинность данного «восприятия».

Так или иначе, не подлежит сомнению одно: упоминание интеллекта не может бросить на понятие атрибута ни малейшей тени субъективности, ибо для Спинозы все до единого восприятия интеллекта адекватны реальным вещам, — интеллект и истина в этом смысле просто одно и то же.

Кроме того можно предположить, что Спиноза, включая в дефиницию атрибута субстанции слова «intellectus percipit, tanquam», хотел показать, что интеллект не воспринимает субстанцию как таковую[718], abstracte, но только под тем или иным одним конкретным атрибутом — как мыслящую либо протяженную.

И, далее, всякий атрибут, согласно Спинозе, воспринимается интеллектом «посредством себя» (per se), то есть безотносительно к остальным атрибутам.

Почему же интеллект не воспринимает атрибуты все вместе (simul), как они реально существуют в Боге, а воспринимает их по отдельности (per se), как если бы каждый атрибут был субстанцией?

Габриэль Хуан на этом основании делает вывод, что Спиноза

Спиноза тотчас превращается в мистика, полагающего, что сам Бог (его собственный бесконечный интеллект) — не говоря уже о конечном человеческом разуме — не в состоянии понять единство своих атрибутов.

Робинсон в ответ приводит собственные слова Спинозы, недвусмысленно свидетельствующие о том, что интеллект познает сущность Бога как она есть в себе, — иначе говоря, наш дух адекватно понимает единство Бога[720]. Это так, но проблема-то остается: почему интеллект воспринимает атрибуты Бога лишь по отдельности, а не вместе, как они существуют в Боге?

В отношении ко всякому своему модусу субстанция выступает только под каким-либо одним атрибутом. Интеллект—модус, поэтому он не может воспринимать атрибуты simul, но воспринимает каждый атрибут per se, то есть как особую субстанцию. Раздельное восприятие атрибутов интеллектом не может нарушить понятие единства субстанции и не дает основания утверждать, что мышление и протяжение существуют по отдельности. Существовать для Спинозы означает действовать, а Бог (законы Природы) действует единообразно, сохраняя один и тот же «порядок и связь» в протяженном мире и в мире мышления. Следовательно, в действительности Бог един, и в обоих случаях действует-существует) одна-единственная субстанция.

пишет Фриц Кауфман[722].

Очень хорошо, однако почему «поляризация» субстанции в интеллекте не нарушает адекватности восприятия ее единства (в отличие от поляризации обычного светового луча, которая реально разрушает его единство)? Этого Кауфман не объяснил.

Думаю, в данном случае возможно лишь одно объяснение. Слова Спинозы: в разных атрибутах осуществляется «один и тот же порядок или одна и та же связь причин, то есть те же самые вещи следуют одна за другой», — логически означают, что в данном случае целое эквивалентно своей части, точнее, всякой из бесчисленных частей (атрибутов), составляющих его сущность. А потому адекватное восприятие одной такой части — одного бесконечного in suo genere атрибута субстанции — эквивалентно восприятию целого, то есть абсолютно бесконечной субстанции как таковой.