Но они не нашли ни одного друга среди нации, произносившей с отвращением слова “Рим” и “уния”. Правда, Патриарх Иосиф был устранен; его место было занято ученым и умеренным Векком, а император, руководствуясь прежними соображениями, все еще придерживался своих прежних публичных заявлений. Но в интимных беседах Палеолог делал вид, будто сожалеет о высокомерии латинов и порицает их нововведения, а между тем как он унижал себя этим двойным лицемерием, он поощрял и наказывал сопротивление своих подданных. Совокупное решение нового и древнего Рима подвергло упорных еретиков отлучению от церкви; меч Михаила приводил в исполнение наложенные церковью наказания, а когда нельзя было достигнуть цели путем убеждений, император прибегал к аргументам иного рода: к тюремному заключению и ссылке, к бичеванию и изувечению — этим пробным камням трусости и мужества, как выразился один историк. В Этолии, Эпире и Фессалии еще царствовали два греческих принца с титулом деспотов; они подчинились верховенству Константинополя, но не захотели подчиниться узам римского первосвященника и успешно поддерживали свой отказ с оружием в руках. Спасшиеся бегством монахи и епископы собрались под их покровительством на собор и отплатили своим противникам тем же, что сами от них получили, — объявили их еретиками с присовокуплением оскорбительного названия вероотступников; владетель Трапезунда согласился принять императорский титул, на который уже утратил свое право Михаил, и даже жившие в Негропонте, Фивах, Афинах и Морее латины, позабыв заслугу новообращенных, стали явно или тайно помогать врагам Палеолога. Его любимые генералы, принадлежавшие по рождению к числу его родственников, мало помалу покинули его или отказались от участия в таком деле, в котором усматривали святотатство. Его сестра Евлогия, одна из его племянниц и две двоюродные сестры стали составлять против него заговор; другая из его племянниц, королева Болгарская Мария вступила, с целью его низвергнуть, в переговоры с египетским султаном, а их измена выдавалась общественным мнением за самую высшую из добродетелей. Когда папские нунции стали настаивать на довершении начатого дела, Палеолог откровенно рассказал им все, что сделал для них, и все, что из-за них вытерпел. Он доказал им, что преступные сектанты обоего пола и всякого звания были лишены почетных отличий, состояния и свободы, и показал им список конфискаций и наказаний, которым подверглись многие из самых близких к императору и самых достойных его милостивого расположения людей. Их повели в тюрьму и показали им четырех принцев царской крови, сидевших закованными в цепи в четырех углах комнаты и потрясавших своими оковами от скорби и ярости. Двое из этих заключенных впоследствии освободились из тюрьмы; одному из них дала свободу покорность, а другому — смерть; но их двое товарищей были наказаны за свое упорство лишением зрения, и даже те греки, которые менее всех противились соединению двух церквей, оплакивали эту ужасную и не предвещавшую ничего доброго жестокость. Кто преследует людей за их религиозные верования, тот должен ожидать, что гонимые будут его ненавидеть; но он может находить некоторое утешение в свидетельстве своей совести, в одобрении со стороны своих приверженцев, а иногда и в успехе своего предприятия. Напротив того, лицемерие Михаила, руководствовавшегося одними политическими расчетами, должно было внушать ему ненависть к самому себе, презрение к его приверженцам, уважение и зависть к мятежникам, которые ненавидели и презирали его. Между тем как его насилия внушали жителям Константинополя отвращение, в Риме его укоряли в мешкотности и не доверяли его искренности; наконец папа Мартин Четвертый исключил греческого императора из лона той самой церкви, в которую этот император старался ввести своих еретических подданных. Лишь только тиран кончил жизнь, единство двух церквей было уничтожено и отвергнуто по единодушному желанию всех греков; в церквах был совершен обряд очищения; люди, подвергнутые эпитимии, снова вступили в лоно церкви, а сын Михаила Андроник, оплакав прегрешения и заблуждения своей юности, из благочестия отказал трупу своего отца в приличном для монарха и для христианина погребении.

II. В эпоху бедственного положения латинов константинопольские городские стены и башни пришли в упадок; они были восстановлены и укреплены Михаилом, который сложил там обильные запасы зернового хлеба и соленой провизии из опасения, что ему скоро придется выдерживать осаду против западных монархов. Между этими монархами самым опасным соседом был владетель обеих Сицилий; но пока эти страны находились во власти незаконного сына Фридриха Второго, Манфреда, его монархия была скорее оплотом, чем угрозой для Восточной империи. Хотя узурпатор был храбр и предприимчив, ему было достаточно забот об охране его престола; папы один вслед за другим отлучали его от церкви и тем побудили его отказаться от защиты общих латинских интересов, а те армии, которые могли бы осадить Константинополь, были задержаны Крестовым походом, предпринятым против внутреннего врага римского правительства. Корона обеих Сицилий должна была служить наградой тому, кто отомстит за папу; она досталась брату св. Людовика, герцогу Анжуйскому и Прованскому Карлу, который стоял во время этой священной экспедиции во главе французского рыцарства. Так как Манфред был нелюбим своими христианскими подданными, то он набрал армию между сарацинскими колонистами, которые были поселены его отцом в Апулии, и этой отвратительной мерой объясняется недоверие христианского героя, отвергавшего всякие условия примирения. “Передайте от меня султану Нокеры, — сказал Карл, — что нашими судьями будут Бог и меч и что или он отправит меня в рай, или я отправлю его в ад”. Две армии вступили в бой, и хотя мне неизвестно, какая участь постигла Манфреда в том мире, мне известно, что в здешнем мире он лишился в кровопролитной битве при Беневенте своих приверженцев, своего королевства и жизни. Неаполь и Сицилия были немедленно заселены воинственной расой французских дворян, а их честолюбивый вождь задумал завоевание Африки, Греции и Палестины. Особые соображения могли направить его предприимчивость прежде всего на Византийскую империю, а не полагавшийся на свои собственные силы Палеолог неоднократно сдерживал честолюбие Карла тем, что взывал к человеколюбию св. Людовика, который еще не утратил своего влияния на ум своего свирепого брата. Внимание этого брата было на короткое время занято внутренними делами вследствие вторжения последнего представителя швабского императорского дома Конрадина; но этот юноша не устоял в неравной борьбе, а его публичная казнь на эшафоте доказала соперникам Карла, что они должны дрожать как за свои владения, так и за свою жизнь. Последний Крестовый поход св. Людовика на берега Африки еще раз отсрочил опасность, которая угрожала византийскому императору. И личные интересы, и чувство долга побудили короля Неапольского содействовать успеху этого предприятия и своими войсками и своим личным присутствием. Смерть св. Людовика избавила его от докучливых наставлений добродетельного цензора; владетель Туниса признал себя данником и вассалом Сицилийского королевства, и уже ничто не мешало самым отважным из французских рыцарей предпринять под начальством Карла поход на греческую империю. Договор и брачный союз связали интересы Карла с интересами дома Куртенэ; его дочь Беатриса была помолвлена за сына и наследника императора Балдуина, Филиппа; на содержание Филиппа была назначена пенсия в шестьсот унций золота, а его великодушный отец заранее распределил между своими союзниками восточные царства и провинции, ограничив владения самого императора только Константинополем и его окрестностями на протяжении одного дня пути. В эту опасную минуту Палеолог поспешил подписаться под символом веры и прибегнуть к покровительству римского первосвященника, который в этом случае с успехом принял на себя и разыграл роль ангела мира и общего отца всех христиан. По его требованию меч Карла остался прикованным к своим ножнам, и греческие послы видели в папской прихожей, как Карл, глубоко оскорбленный отказом одобрить и благословить его предприятие, грыз в порыве ярости зубами свой скипетр из слоновой кости. Он, по-видимому, с уважением подчинялся бескорыстному посредничеству Григория Десятого; но Карла мало помалу оттолкнули высокомерие и пристрастие Николая Третьего, и привязанность этого папы к его родственникам из дома Орсини отняла у церкви самого ревностного из ее приверженцев. Союз, составленный против греков латинским императором Филиппом, королем обеих Сицилий, и Венецианской республикой, созрел до того, что было решено приступить к делу, а избрание на папский престол французского уроженца Мартина Четвертого скрепило союз между зачинщиками предприятия. Филипп дал союзу свое имя, Мартин снабдил его буллой об отлучении от церкви, венецианцы доставили ему эскадру из сорока галер, а грозные военные силы Карла состояли из сорока графов, десяти тысяч рыцарей, многочисленного отряда пехоты и флота, в котором насчитывалось более трехсот кораблей и транспортных судов. Был назначен отдаленный срок, в который эти грозные военные силы должны были собраться в порт Бриндизи; но еще прежде истечения этого срока отряд из трехсот рыцарей вторгся в Албанию и осадил крепость Белград. Его поражение могло на минуту польстить тщеславию константинопольского двора, но более прозорливый Михаил, не полагавшийся на свои военные силы, возложил свою надежду на успех заговора — на тайную работу крысы, которая переедала тетиву у лука сицилийского тирана.