Он мчался все быстрее, ощущая, как на его разгоряченную кожу ложится пыль, глотая ее - едкую и раскаленную, а заодно - запахи незнакомой жизни… И все равно не мог догнать!

Тем временем Нику заметили дети. Громко закричали на своем непонятном языке и побежали навстречу, протягивая грязные ручонки в извечном просительном жесте. Эд рванул еще сильнее!

Но толпа малолетних попрошаек уже окружила ее. Черные глазки прикипели к ней, не оставляя ни на миг, а руки вцепились в юбку и потянули к лагерю, ежесекундно грозя опрокинуть.

Эду почему-то стало страшно. Он крикнул изо всех сил, стараясь издалека перекрыть галдеж:

- Ника! Ника, подожди! - в его голосе было больше просьбы, чем злости (но сейчас все равно - лишь бы услышала!).

Она услышала - вдруг среди громогласной музыки и воплей малышни нашла его взглядом. Послала смущенную, извиняющуюся улыбку…

А Эд, успокоенный ею, на секунду остановился перевести дух.

Зря. Ника тут же отвернулась к своей галдящей босоногой свите. Взяла двух за руки (черные до локтей от застарелой грязи), а еще несколько «пиявок» ухватили ее за предплечья, и так - с висящими на ней захлебывающимися от счастья детьми поспешно направилась в сторону табора.

Несколько мальчишек бросились вперед, оглядываясь, едва не сворачивая шеи… И, когда их глаза останавливались на нем, Эду чудился холод (если не злость) в этих маслянисто-черных прорезях. Прищуренных, как бойницы.

Он еще раз вдохнул, уперев руки в колени, помотал отяжелевшей головой и побежал следом, почти успевая догнать их!…

Но только почти.

Оставалось несколько шагов - от Ники его отделяла только толпа малолетних попрошаек, как вдруг музыка, о которой он совсем забыл во время своего изнурительного спринта, стремительно приблизилась. Только что она звучала почти на другом конце лагеря, и вот вдох - и она уже за углом, шаг - и из неприметного бокового прохода, словно из-под земли поток, вырвалась бурная пестрая толпа: разноцветные наряды женщин, их черные как смоль (как глаза детей) волосы, их дивные протяжные голоса, незнакомая песня и звон украшений, красные и синие рубахи мужчин, расписные гитары и линялая, грязная одежда немногих - должно быть, «профессиональных» нищих…

Чуть в стороне шел музыкант - седой обладатель тонкоголосой скрипки. А с ним - мальчик со скучным лицом, регулярно ударявший во что-то, отдаленно напоминавшее литавры.

Скованная своими малолетними спутниками, Ника была в мгновение ока обвита этой улюлюкающей, танцующей, стремительной спиралью! Она вращалась, засасывая центростремительной силой золотоволосую фигурку в окружении малышей и отшвыривая всей центробежной мощью Эда!…

Он отвоевывал себе место с трудом, едва различая за чужими спинами удаляющиеся клочки желтой блузки, смертельно боясь упустить ее навсегда…

Над кем-то невысоким он все-таки разглядел, как Ника оказалась в центре. Дети с неохотой отступили, пропуская женщин. И в этот миг музыка окончательно сошла с ума - презрев все законы гармонии, завизжала, надрываясь, подхлестывая молодых красавиц исступленно бить себя юбками, обнажать стройные ноги, соревноваться в прелести юной груди…

Встревоженный, ежесекундно теряя Нику из вида, Эд вдруг понял удивительную вещь: несмотря на светлую кожу и тяжелое золото волос, так не похожее на цыганскую смоль, она была сейчас неотличима от них - один порыв, один огонь в крови!

Что же это? Может, музыка и неистовство танца?… А может, древняя женская суть - поманить, околдовать, завладеть?…

Достигнув апогея, мелодия оборвалась. Девушки остановились, хлопая в ладоши, смеясь. Ника смеялась вместе с ними и выглядела счастливой до невозможности. Закат алел на ее губах.

Эд решил, что самое время - попробовал было пробиться к ней. Но живое кольцо тотчас отозвалось - сжалось плотнее. Более того, на него начали посматривать с открытой неприязнью, демонстративно отворачиваться, наступать на ноги…

Наконец, стоявший рядом цыган (старше Эда лет на пять, с уже седеющими висками) умело оттер его от края толпы, ругаясь сквозь зубы, а после бросил через плечо с сильным акцентом:

- Не мешай! - и закрыл своей широкой спиной брешь в стене людских тел.

Как волк в клетке, Эд кинулся заходить с другой стороны - мимо детей. Они зло загалдели и стали толкаться. Но силенок явно не хватало, и уже он пробился достаточно далеко, чтобы увидеть Нику…

Как вдруг все вокруг (даже мелкие звереныши у его ног) замерли и почтительно замолчали. А те из мужчин, кто носил шляпу, обнажили головы.

На отдаленном конце толпы угадывалось движение. Люди расступались, образуя коридор. И как же страшно это было - дикие, полуживотные лица с выражением благоговейной покорности на них…

Не осознавая, Эд попятился вместе со всеми, опасаясь выдать себя дыханием и не отрывая взгляда от Ники - она внезапно осталась в центре огромного круга. Совсем одна. Его пальцы нервно ласкали рукоять армейского ножа, спящего в ножнах за поясом…

Пока по проходу над головами людей величаво плыл цветастый платок.

Женщина. Неожиданно в возрасте (под пятьдесят?), с напрочь седыми прядями, змеящимися по спине. Одетая чуть более опрятно и без той цветной сумятицы, которой злоупотребляли окружающие. Еще издали заиграли солнечными бликами тяжелые ряды монист на шее, серьги-колеса, массивные браслеты… Такое кричащее изобилие золотых украшений могло бы другую испортить. Но не ее - красавицу, даже сейчас. Цыганская королева - при всех своих регалиях, с простой деревянной трубкой в углу рта, вкрадчивой улыбкой. И властными глазами.

Она приближалась к Нике неспешно, оглядывая ее с головы до ног. Остановилась в шаге, посмотрела со значением на кого-то в толпе. И вдруг над табором полилась полная жизни и веселья мелодия, удивительно гармоничная - бесконечно отличавшаяся от какофонии, грохотавшей минуты назад.

Она встретилась глазами с Никой, и они улыбнулись друг другу - приветливо, как старые знакомые, между которыми нет обид. Цыганка протянула руку, и Ника так же свободно, без страха вложила в нее свою.

«Вот здесь ее и обчистят», - отстраненно подумал Эд (судьба побрякушек, безусловно, волновала его меньше всего). И внезапно осознал, что никогда не видел на ней украшений. Даже ее уши не были проколоты! (Однажды он уже удивлялся этому, покусывая ее карамельную мочку, но забыл…) Зачем же тогда?

А тем временем цыганка погладила доверчиво раскрытую Никину ладонь, и ее лицо озарилось.

- Ай, хорошая моя! Ай, золотая… - она покачала головой, зажав трубку в углу рта и задумчиво ею попыхивая. - Хорошо, что пришла! Солнышко наше! Уж как ждали тебя… Как ждали!

Толпа выдохнула. Шепот обежал круг, оставив бесчисленные улыбки.

Женщина повернула ладонь к свету, будто стремясь получше рассмотреть загадочные линии, намечавшие Никину судьбу.

«Похоже, тут она не рассчитала», - усмехнулся Эд, слегка успокоенный классическим продолжением этого безумного похода. Его карманы были совершенно пусты.

И тут цыганка взмахнула рукой в сторону ближайшего шатра. От него по проходу танцующей походкой тотчас двинулся парнишка. Черноволосый, как и все здесь, с задорной, ослепительной улыбкой, он нес что-то круглое размером чуть больше блюдца под белоснежным платком тонкой работы.

Стоило ему выйти в круг, как мелодия вновь взвилась. Под ее ликующие нотки платок был сдернут, и на золотом подносе показалась наполненная до краев хрустальная рюмка.

- Для дорогой гостьи! - цыганка с умением, выработанным не иначе как многолетней практикой, подхватила рюмку и, не упустив ни капли драгоценной влаги, быстро поднесла ее Нике.

Та выглядела растерянной. Но толпа хлопала, а «королева» подмигивала черным, как око ворона, глазом…

И Ника (никогда не пившая за раз больше глотка вина), пронзительно улыбнувшись черноволосому красавцу и убыстряющейся, подстегивающей мелодии, взяла бокал по-гусарски - с оттопыренным локтем и глотнула его содержимое одним махом!… Лишь немного скривившись и спрятав наливающиеся слезами глаза на красной ткани тщедушного мальчишеского плеча.