Необходимость свободы для человека — старая английская истина — та самая истина, которая уничтожила рабство в Европе и которая некогда имела большое влияние на законодательство и судебную власть северных рабовладельческих штатов, окончательно сведена на нет в этих новых рассадниках хлопка и деспотизма. Коль скоро ты раб, то оставайся рабом навсегда, будь твой отец хоть негром, хоть белым — всё равно. Даже сам рабовладелец, и тот не имеет возможности освободить собственных детей. Такова дьявольская доктрина деспотизма, провозглашённая судьёй Шарки,[59] — ни один судья не носил ещё столь выразительного имени в стенах Верховного суда в Миссисипи! А ведь эта доктрина находит себе множество защитников среди жителей Виргинии и Мэриленда — штатов, которые докатились до того, что стали такими же поставщиками рабов, как и Гвинея. И теперь, едва только это понадобится, на Севере не будет нехватки в купцах, которым захочется угодить своим южным покупателям, в политиках, готовых в интересах дела поклоняться самому сатане, в редакторах газет, распространяющих свои издания на Юге, в докторах богословия, которые если и не отрекутся от собственных матерей — на это не хватит, пожалуй, смелости даже у знаменитого доктора Дьюи, хоть он сгоряча и заявляет об этом, — то, во всяком случае, не задумываясь отдадут своих братьев в рабство ради спокойствия и хорошего настроения рабовладельцев. Таких податливых людей немало, и они будут повсеместно доказывать в так называемых свободных штатах, что рабовладельчество — это краеугольный камень всего Американского союза.

Пусть тот, кто захочет проследить развитие рабовладельчества в Америке со времён Вашингтона и Джефферсона, вспомнит, насколько принципы, провозглашённые этими двумя президентами, не похожи на всё, что твердят разные Шарки из Миссисипи и поставщики живого товара из Виргинии, которые сами назначают президентов, диктуют законы, делают политиков орудиями в своих руках и, более того, стремятся — и, может быть, даже не без успеха — управлять нравственностью и религией американцев.

Глава пятьдесят четвёртая

Когда я приехал в Виксбург, я был потрясён ужасным зрелищем, представившимся моим глазам. Какие-то пять человек были только что вздёрнуты на построенной наспех виселице и корчились в предсмертных муках.

Отряд солдат в полном вооружении окружал место казни. Оркестр из чернокожих музыкантов исполнял «Янки Дудл». Толпа, состоявшая из людей всех возрастов и цветов, по всем признакам находилась в сильнейшем возбуждении. Какая-то женщина с двумя младенцами на руках, отчаянно жестикулируя, умоляла о чём-то человека, который, по всей видимости, руководил этой церемонией. Я принял его за шерифа округа, хотя он и не был одет, как подобает шерифу.

Добравшись до гостиницы, я, к своему крайнему изумлению, узнал, что казни, при которой я только что присутствовал, не предшествовало никакого суда, что это был своего рода любительский спектакль, устроенный комитетом, состоявшим из нескольких горожан под председательством кассира земельного банка. Акции этого банка можно было купить в Англии, хотя, по-моему, в то время они не особенно высоко котировались. Это и был тот самый джентльмен, которого я несколько минут тому назад принял за шерифа округа. Всё это меня поразило, в особенности же то, что все пятеро повешенных были белыми. Будь они негры или другие цветные, такой взрыв бешенства и страха, который я наблюдал в толпе, не вызвал бы у меня особого удивления.

Расспросив о причинах и непосредственном поводе для этой дикой расправы, я узнал, что повешенные были шулера, принадлежавшие к многочисленной шайке мошенников и негодяев, которые в течение долгого времени сеяли в городе тревогу. Жители города, терпение которых наконец истощилось, приказали им покинуть пределы Виксбурга. Когда же они отказались выехать, толпа вломилась в дом, где они жили, и уничтожила все карточные столы. Игроки стали сопротивляться и открыли стрельбу, во время которой был убит один из видных и всеми уважаемых граждан, пытавшийся ворваться к ним в дом.

Так или иначе, мошенники были схвачены, за исключением двух или трёх человек, которым удалось скрыться. Бешенство нападавших было этим бегством доведено до предела. Все они изрядно подвыпили, и вид их убитого главаря, воспоминания об их собственных недавних проигрышах, опасения быть убитыми на дуэли или даже просто без всякого вызова кем-нибудь из этих игроков — а иные из них слыли людьми отчаянными — всё это вместе взятое оказало своё действие на толпу. А ведь если бы дело дошло до судебного разбирательства, то лица, насильственно вломившиеся в дом, хотя бы и с целью уничтожить там игорные столы, могли быть подвергнуты наказанию — наравне с теми, кто встретил участников этого разбойничьего нападения стрельбой, как бы ни были печальны её результаты. Поэтому было решено прибегнуть к более простому и быстрому способу расправы с виновными, а именно — вывезти их в окрестности города и там немедленно повесить. Для тех, кто привык стремительно расправляться с виновниками в соответствии с кодексом рабства, где доказательствами служат подозрения, а насилие заменяет судебный разбор, все медлительные судебные процедуры и все требуемые ими формальности кажутся утомительными и нелепыми. Это и положило начало с каждым днём усиливающемуся в южных штатах стремлению вместо обычного суда прибегать в отношении негров — а заодно уж и белых — к суду Линча. И действительно, можно ли ждать, чтобы люди, изо дня в день со всей закоренелой жестокостью заставляющие рабов выполнять непосильную нм работу и выжимающие из них все соки, люди, привыкшие каждый раз вымещать на этих безропотных страдальцах всю свою бешеную злобу, могли после этого даже и в отношениях между собою сохранять хоть какое-то подобие справедливости?

Не успел я даже в самых общих чертах ознакомиться с этой историей, как главные действующие лица, испытывая, по-видимому, потребность при помощи новых возлияний подкрепить чувство своего достоинства и уверенность в себе, ввалились в гостиницу, в которой я остановился. Вслед за ними появилась женщина с двумя маленькими детьми, которую я видел перед этим у места казни, жена одного из повешенных. Напрасно она молила их выдать ей тело мужа, с тем чтобы предать его погребению. Ей в этом отказали и грубо пригрозили, что всякий, кто раньше чем через сутки попытается снять с виселицы тело кого-нибудь из этих людей, повешенных в назидание остальным, сам будет подвергнут их участи.

Ярость толпы была так страшна, что несчастная женщина, спасая собственную жизнь, бросилась бежать к берегу реки, а там села со своими малютками в стоявшую на причале лодку и оттолкнулась от берега, решив, что это менее опасно, чем дальнейшее пребывание в Виксбурге.

Когда шум несколько улёгся, я достал данное мне мистером Колтером рекомендательное письмо и, протянув его буфетчику, спросил, знакомо ли ему имя адресата.

Едва взглянув на конверт, буфетчик побледнел, лица его выразило смертельный ужас.

— Вы что, знакомы с этим человеком? — воскликнул он в волнении.

Я ответил ему, что в этом городе я впервые и что письмо мне дал джентльмен, с которым я познакомился в Августе.

— Ради бога не упоминайте его имени! — с дрожью в голосе произнёс буфетчик. — Это письмо адресовано одному из тех, кого вы видели на виселице. Он, правда, держал рулетку, и кое-что за ним водилось. Но человек-то он был хороший и, во всяком случае, более заслуживал права называться джентльменом, чем добрая половина тех, кто накинул ему на шею петлю. Стоит вам только имя его произнести, как вас схватят, обвинят в том, что вы состояли в его шайке, и повесят.

Радуясь тому, что мне удалось избегнуть такой опасности, я всё же рискнул спросить буфетчика, не знает ли он в окрестности плантатора по имени Томас.

Он ответил, что такой плантатор действительно существует; всё, что он рассказал мне, подтвердило, что это и есть тот человек, которого я искал; жил он в нескольких милях отсюда, но вот уже года два-три как переехал миль за пять — десять дальше, вверх по реке Биг-Блэк, в округе Мэдисон.