Управляющий Снэпдрегон, находившийся во главе отряда, первым настиг беглеца. Но как он ни призывал его сдаться и как ни стрелял из своих пистолетов, тот не останавливался. Тогда управляющий соскочил с лошади и бросился на негра, пытаясь схватить его. Снэпдрегон был очень силён, но его противник не уступал ему в силе. Том Дикарь, если это действительно был он, несмотря на свои раны и изнеможение, обхватил обеими руками нападавшего, и оба они покатились по земле. Не прошло и минуты, как нож Тома вонзился в сердце Снэпдрегона. Но тут как раз подоспели остальные охотники с собаками, и, прежде чем негр успел подняться, они накинулись на него и крепко его связали. Вскоре на месте, где произошло убийство управляющего, собрался весь отряд. Самые ярые из них предлагали немедленно же покарать виновного и заставить его своей жизнью расплатиться за жизнь Снэпдрегона.

Но жажда похвастать своей добычей и прославиться совершёнными подвигами одержала верх. Кроме того, чтобы обеспечить получение награды, необходимо было официально удостоверить, что пойманный негр действительно является беглым рабом генерала Картера. Поэтому было решено отказаться от казни на месте, с возможной быстротой добраться до ближайшего посёлка, где находились кое-какие судебные учреждения округа, и поместить пленников в тюремную камеру.

Мы находились вблизи окружного центра. Это была большая деревня. Как будто уже зная о нашем приближении, навстречу нам вышла целая толпа народу. Тут были и белые, и цветные, и чернокожие всех возрастов — как малютки, которые недавно только научились ходить, так и старые, совершенно седые негры, опиравшиеся на палки. Здесь были люди самого разного положения, начиная от хорошо одетого плантатора, прискакавшего на отличном коне, до совершенно голых негритят, ездивших верхом на палочке и оравших как чертенята.

Велико было оживление, царившее в этот день в Эглингтоне — так называлась эта деревня. Сюда съехались ещё три или четыре отряда, принимавших участие в поимке негров, точно так же с добычей.

Мы подъехали к тюрьме. Это было жалкое кирпичное строение с одной-единственной камерой, площадью примерно в десять — двенадцать квадратных футов. В нём было только одно окно с решёткой; оттуда шёл пар, разносился нестерпимый смрад. Камера была переполнена неграми, захваченными во время последней облавы. Среди них были и тяжелораненые, без разбора вместе с остальными сваленные в эту тёмную яму; здесь же находились и две белые женщины, которых посадили по обвинению в воровстве. Пленникам предстояло пробыть здесь до тех пор, пока их хозяева не уплатят награды, обещанной за их поимку, и не внесут установленные на такой случай законом налоги и пошлины.

Победители, отдыхая от трудов, отпраздновали свою удачу обильными возлияниями и поглотили изрядное количество виски и персиковой водки. Тело управляющего перенесли в таверну и положили на стол. Это мрачное зрелище постепенно довело ярость собравшихся до высшего предела.

Ввиду того что в камеру при всём желании нельзя уже было больше втиснуть ни одного арестанта, обоих негров, захваченных последним отрядом, пришлось заковать в цепи и привязать к решётке тюремного окна.

С величайшим трудом подавляя охватившее меня волнение, я пробрался сквозь толпу, окружавшую пленников, и попытался приблизиться к тому, кто, как предполагали, был Томом Дикарём. Я впился в него взглядом. Он страшно изменился, но я не мог не узнать так глубоко запечатлевшиеся в памяти черты моего старого друга и соратника, хотя со дня, как мы расстались, и прошло целых двадцать лет. С той самой минуты, как я увидел его привязанным к лошади и услышал рассказ о нём, я в глубине души уже был убеждён, что это может быть только Томас. И всё же как страшно я был потрясён сейчас, увидев его так близко от себя! Но необходимо было проявить известную выдержку. Мне это удалось. По выражению моего лица, по нескольким негромко произнесённым словам, с которыми я обратился к нему, Томас понял, что я отношусь к нему с сочувствием. На мгновение взор его, с презрением устремлённый в толпу и напоминавший собою взгляд закованного в цепи льва, смягчился, и он, с мольбой взглянув на меня, попросил дать ему глоток воды. Я обещал одному из находившихся поблизости негров полдоллара, если он принесёт полную флягу воды. Но в ту самую минуту, когда раненый пленник своими закованными руками медленно подносил к губам драгоценную влагу, какой-то хорошо одетый белый джентльмен ударом палки выбил флягу из его рук и швырнул её на землю. Я не мог удержаться, чтобы не выразить своего протеста против этой жестокости. Человек с палкой на мои слова ответил потоком ругательств. Самым вызывающим тоном он спросил меня, кто я такой, что осмеливаюсь оказывать помощь этому проклятому чернокожему убийце, и, дав таким образом понять собравшимся, что я человек здесь никому не известный, сразу поставил меня под угрозу.

Но как раз в это мгновение у двери таверны послышались громкие крики и донёсся шум поднявшейся там драки; собравшиеся из-за чего-то поссорились между собой. Драка эта на время отвлекла внимание толпы; около нас оставался только негр, который ходил за водой; он стоял и ждал обещанного вознаграждения. Я обещал ему дать ещё полдоллара, если он наполнит вторую флягу. Он исполнил эту просьбу, и на этот раз моему бедному другу удалось утолить жажду. Напившись, он поблагодарил меня взглядом. Благодарение небесам, что в столь тяжкие минуты я мог оказать ему хоть эту незначительную услугу.

Я понимал, что не в моих силах по-настоящему помочь ему, и всё же не мог преодолеть властного желания сказать ему, кто я. Я знал, что для этого благородного и великодушного сердца сознание, что его старый друг и товарищ свободен, послужит утешением в последние минуты жизни.

Подойдя к нему вплотную, я положил руку ему на плечо.

— Томас, — прошептал я, — узнаёшь ли ты меня? Вспомни Анну, её гибель и то, как ты отомстил. Вспомни управляющего Мартина, которого мы закопали в яму вместе с его ищейкой. Вспомни наше расставание, когда я пошёл на север, а ты повернул на юг. Я — Арчи! Неужели ты не узнаёшь меня?

Как он взглянул на меня, когда я заговорил!.. Как пожирал он меня глазами, пока я продолжал перебирать наши общие воспоминания! Ведь и я тоже очень изменился, — пожалуй, больше, чем он… Но я не успел ещё назвать себя, как он меня узнал. Однако почти в ту же секунду он отвёл взгляд, в котором сразу погасла вспыхнувшая в нём искорка радости, и его лицо снова приняло мрачное и вызывающее выражение. Казалось, этот взгляд говорил его преследователям: «Делайте со мною всё, что хотите. Я готов!..»

Почти одновременно я почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла на моё плечо, и грубый голос, по которому я сразу узнал человека, выбившего флягу из рук Томаса, раздался над самым моим ухом:

— Что за дружеские разговоры с этим проклятым убийцей? Говорю вам, приезжий: вы не выберетесь отсюда раньше, чем будет выяснено, кто вы такой.

Не успел он договорить, как несколько его приятелей ринулись на Томаса и, сняв цепи, которыми он был привязан к прутьям тюремной решётки, поволокли его ко входу в таверну.

Драку, которую я издали наблюдал, затеяли, как мне стало теперь понятно, те, кто успел больше всех выпить; вид мёртвого тела управляющего приводил их с каждой минутой всё в большую ярость. Они требовали немедленного суда и казни Томаса, тогда как остальные считали более целесообразным дождаться прибытия генерала Картера, к которому был отправлен гонец с сообщением о поимке его раба. Эти последние, видимо, опасались, что в случае казни Тома до того, как будет точно установлена его личность, генерал может отказаться от выплаты награды.

Верх одержала группа озверевших пьяниц. И сразу тут же на месте был создан суд; судьями взялись быть трое плантаторов, и Томас, которого сопровождала по пятам орава белых и негров, предстал перед ними. Меня, как лицо явно подозрительное, взяли под стражу, и мне было вполне ясно дано понять, что мной займутся после того, как расправятся с негром.