Я связала свои мысли со съемочной группой, чтобы успокоить их. Демонстрации волновали людей. Судья правды сидел напротив меня и искренне верил, что он сможет прочесть мои настоящие мысли, держа меня за руку и задавая вопросы. Камеры были обращены на нас, и гул разговоров над нашими головами поднимался сзади и транслировался на экран. Я связала мысли с интерфейсом, чтобы убедиться, что он улавливает мои мысленные ответы.

«Тебя зовут Кира Мур?»— спросил судья правды.

«Да».

Он нахмурил лоб, вероятно ожидая эмоций. Конечно, он не получит от меня ничего, пока я не влезу в его разум и не захочу, чтобы он узнал мои мысли.

«Тебе шестнадцать?»

«Да».

«Ты живешь на Мэнор Роуд в Гарни, штат Иллинойс?»

«На данный момент я живу в комнате в «Трибун Тауэр», — это вызвало смех всех присутствующих.

«Ты родилась в 2090 году?»— этот вопрос был с подвохом. Если бы я родилась в 2090, мне должно было быть двадцать лет, а не шестнадцать. Я могла бы контролировать, какие вопросы он задает, и это выглядело бы, как настоящие мысли. Но это не поможет.

«Нет».

«Ты веришь, что можешь контролировать мысли других людей?»

«Да»,— это явно шокировало его. От меня не исходило никаких мыслей или эмоций, которые могли бы выдать, что я вру.

«Тебе поставили диагноз отклонения?»— хорошо, это меня раздражало.

«Нет. Хотя у меня могли быть отклонения, раз я являюсь джекером», — больше смеха.

Его очки съехали на нос. «Ты контролируешь сейчас мои мысли?»

«Нет», — это было правдой. Я уже объяснила, что могу сказать все что угодно, и он поверит в это. Но это произойдет только, если я проникну в его мысли. Чтобы он не решил, это будет его собственный выбор.

«Ты можешь контролировать мои мысли?»

«Да», — он остановился, вероятно, требуя доказать. Я не хотела, но если бы он попросил, я бы сделала это.

Вместо этого он спросил. «Как долго ты контролируешь мысли?»

«Около шести месяцев».

Я представляла, как Раф просыпается утром и видит меня в новостной ленте. Я была рада, что уже все ему рассказала, и он не услышит в новостях, что я лгала ему. Если бы я поверила Рафу с самого начала, возможно, я была бы сейчас с ним, держась за руки и глядя в эти насыщенно карие глаза, а не на старого мужчину и съемочную группу. Все было почти также плохо, как звучало.

Судья правды в конечном итоге был удовлетворен. Или, по крайней мере, не желал признать, что он не мог отличить мои настоящие мысли.

Люди Марии также опросили изменившихся, и их лица засветились на экране. Нам некуда было идти, поэтому мы остановились в «Триб-Тауэр» и ждали, когда родители изменившихся увидят новости и явятся сюда. Здесь было не так много кроватей, поэтому мы спали на полу. Изменившиеся свалились как щенки.

На следующее утро несколько старших джекеров пришли к Марии со своими историями. Они подверглись допросу судьи правды, и это заставило меня смеяться. Они должны были скрываться у всех на виду, ведь джекерам удалось избежать лагеря. Через некоторое время я перестала смотреть повторы новостей, видео со мной, рассказывающей все о больнице. Снова и снова мелькало мое лицо.

На обед Мария заказала пиццу. Тринадцатилетние изменившиеся могли съесть невероятное количество пищи, хотя двенадцатилетний Ксандер съел больше, чем трое из них вместе взятые. Я жевала кусок с пеперони с дополнительным сыром, когда на экране появились снимки лагеря. Я прекратила жевать. Я знала, что Мария отправила оператора в лагерь, но не знала, что уже есть фотографии.

«Главные новости» мелькало красным под фотографией лагеря, и репортаж Марии крутили в нижней части экрана. Открытые грузовики, заваленные телами заключенных. Фотография были размытыми, словно были сделаны с большого расстояния, и Мария говорила о новом виде человека-джекера, который мог контролировать мысли.

Заключенные не двигались. Мои глаза кольнуло. Я сказала себе, что им пришлось пустить газ для транспортировки или заключенные джекеры вырубили бы охранников. И федералы не убьют их, пока они необходимы для экспериментов Кестреля. Да и он, вероятно, еще спит в своей квартире под действием газа.

Фотографии заставили мой желудок сжаться. Я положила пиццу обратно. После мелькания нескольких фотографий, они начали повторяться. Внимание изменившихся было приковано к экрану. Мне не нужно было влезать в их разумы, чтобы узнать, что эти фотографии воскрешали их воспоминания.

Я подошла к столу Марии, где она была занята отправкой сообщений с ее телефона.

— У тебя есть фотографии, — мой голос похож на шепот.

Мария повернулась ко мне. — Мой фотограф успел передать всего несколько фотографии, прежде чем они остановили его, — горечь в ее голосе проделала дыру в моем желудке.

— Мария, мне так жаль… Что они сделали с ним?

— Он в порядке, — быстро сказала она. — Он проснулся в Альбукерке. Пока я не показала ему фотографии, он не знал, почему оказался там. Он ничего не помнил.

Мария была на удивление спокойной, учитывая мой прогноз. Я сглотнула. — Как вы думаете, они придут за нами? — изменившиеся собрались на ковре, в восторге от новостей и нескольких журналистов.

— Нет. Они не могут стереть мысли всех в Северной Америке, Кира. История слишком громкая, чтобы федералы притворялись, что этого не произошло.

— Но фотограф.., — я махнула в сторону целой серии фотографий на экране.

— Он получит другую камеру и вернется туда. Они собираются освободить заключенных, Кира. Ты сделала невероятное, придя ко мне, — я надеялась, что она была права. Надеялась, что федералы не могли просто заставить нас исчезнуть. Ее телефон снова завибрировал, и она отвернулась, чтобы мысленно ответить. Это была, вероятно, ее журналистская часть жизни, но из-за фотографий мне было трудно дышать. В хаосе от спасения изменившихся из больницы я оттолкнула мысли о лагере в сторону. Но я не забыла.

Я помнила удушающую жару. Держание за руки в грузовике с Саймоном. Мои ноги бегущие через пустыню. Кровь Саймона на моих руках. Стены комнаты давили меня. Я побежала к окну в дальнем конце комнаты.

Мои руки прижались к холодному стеклу, и я выдыхала облачка пара на поверхность окна. Мое затрудненное дыхание сделало город Чикаго расплывчатым. Я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Сзади послышались шаги.

— Ты в порядке? — спросила Лани. Она положила свою маленькую ручку мне на плечо.

Мне удалось улыбнуться. — Да. Знаешь, тяжело видеть это снова, — я оставила их справляться с этим в одиночку. Я сделала глубокий вдох и повернула голову к ним, прижавшимся друг к дружке. — Давай посмотрим, как дела у других.

Лани взяла меня за руку и повела к остальным. Изменившиеся справлялись лучше, чем я, и вскоре потеряли интерес к новостям в пользу пиццы. Как только фотографии начали снова показывать, я заметила копну рыжих волос. Если Моллой был все еще жив, он определенно планировал мое убийство несколькими болезненными способами.

В новостях Мария призывала к расследованию, и я могла понять, почему федералам придется закрыть лагерь. Они могли держать опасных джекеров в тюрьме, но не было причин для задержания детей-джекеров.

После полудня фотограф Марии вернулся в лагерь, но он был пуст. Федералы перевезли всех заключенных, но не было и слова об освобождении кого-либо из них. По правде говоря, о лагере вообще не было слова.

Мария предоставила снимки пустого лагеря, окруженного колючей проволокой и сеткой, но федералы отрицали, что это был лагерь для военнопленных. Я не понимала, как тайный лагерь в пустыне можно было объяснить, но они утверждали, что фотографии были фальсифицированы.

В тот же день флот устроил целое шоу, открывая подвал больницы, только чтобы найти склад с медикаментами. Они открывали каждую ячейку и показывали коробки с перчатками и шприцами, и это разозлило меня так, что пришлось побыть одной в комнате. Конечно, правительство будет скрывать то, что они сделали. Это заставило меня сжать кулаки и пнуть ковер.