В это утро других пациентов у Пейдж не было, и когда Тео, позаботившись о лошадях, зашел в дом. Пейдж пригласила Флетчеров в свою теплую кухню и угостила сандвичами и горячим супом, который грелся у нее на плите.

Пейдж старалась выглядеть веселой и оживленной до того момента, когда Флетчеры, приободренные ее поведением, не вскарабкались на свою двуколку уже в конце дня и помахали ей руками на прощание.

Когда скрип и стук колес замер вдали. Пейдж наконец-то могла перестать улыбаться. Она прикрыла за ними дверь, прислонилась к дверному косяку и разразилась потоком самых грязных ругательств, какие только знала.

Что хорошего от всех ее учебников, от всех лет практики, если она не может помочь одной крошечной девочке?!

В такие моменты все ее знания казались просто горькой насмешкой.

Она сидела, уронив голову на кухонный стол, на котором стыл нетронутый ею обед, когда поздно вечером в заднюю дверь проскользнул Майлс.

Она все еще была в своих джинсах – она переоделась в них, чтобы заняться домашними делами вне дома, принести дрова и воду, почистить стойло Минни и положить ей свежего сена и вообще за всеми этими делами забыться и избавиться от тяжелого ощущения, нависшего над ней грозовой тучей.

Она уже не надеялась, что Майлс сможет приехать сегодня вечером, проклиная, как всегда, отсутствие телефона, в итоге она никогда не знала, приедет он и когда.

– Майлс! Бог ты мой, Майлс, я так рада видеть тебя!

Она бросилась в его объятия, не дожидаясь, когда он сбросит свое тяжелое меховое пальто, не обращая внимания на снег, облепивший мех.

– Я вижу, ты оделась специально для меня.

Его рука в перчатке похлопала ее по заднице, которую облегали тесные брюки. Он крепко обнял ее и поцеловал, потом отстранился, чтобы снять пальто, шляпу и перчатки. Он сел на стул, расшнуровал свои мокасины из оленьей кожи и потом посадил ее к себе на колени, ожидая еще более страстного поцелуя.

Этот поцелуй затянулся надолго, пока он не встал и не поднял ее на руки. Через несколько секунд они уже были в ее спальне, и он швырнул ее джинсы на пол, где уже валялись его брюки.

Он не отвлекался на то, чтобы снять с нее остальную одежду, да и свою собственную – Пейдж дала ему понять, что она не хочет и не нуждается в предваряющей ласке. Они как безумные бросились в постель, и их взаимная страсть заставила их начать извиваться в тот же момент, когда Майлс вошел в нее.

Потом, лежа в объятиях друг друга, успокоенная его присутствием, Пейдж рассказала ему об Элли.

– Я чуть с ума не сошла, когда поняла, что ничего не могу сделать, – шептала она. – Маловероятно, что Клара и Тео когда-либо смогут заиметь другого ребенка, потому что у Клары скоро наступит климакс. И если она потеряет Элли…

Пейдж вздрогнула, и он еще теснее прижал ее к себе.

– Никто из нас не обладает божественной силой, дорогая. И одна судорога еще не означает смертный приговор. Как ты справедливо заметила Кларе, у некоторых детей бывают судороги по неизвестным причинам.

– Ты когда-нибудь испытываешь какие-то чувства к своим пациентам, Майлс? Просто ощущение у тебя в кишках, что что-то неправильно, хотя ты и не видишь никакой проблемы?

Она почувствовала, как он кивнул.

– Я хорошо это знаю. Это шестое чувство, которое развивается у некоторых врачей.

– Так вот, я испытываю такое чувство к девочке Элли. – Она вздохнула. – Пропади все пропадом, Майлс, но если бы я была пьющей женщиной, я бы сегодня напилась!

Он молча погладил ее по волосам и потом сказал со своим медленным акцентом:

– После смерти Бет я сильно пил.

– Бет… так звали твою жену?

Пейдж взяла его руку в свою и стала перебирать его пальцы, желая узнать что-нибудь о прошлом Майлса.

– Элизабет, но все ее называли Бет. Ты знаешь, Пейдж, когда у нее началось кровотечение, я чувствовал, что могу спасти ее. – Он издал звук, который можно было принять и за смешок, и за всхлип. – До сих пор мне так кажется, хотя прошло уже более девяти лет.

– Ты мог бы рассказать мне о том, как ты был молодым, Майлс? О своей семье?

Он глубоко вздохнул.

– Мой папа, генерал Джеймс Фрэнсис Болдуин, был профессиональным офицером в армии конфедератов. Он был человек жесткий, этот генерал. У него были четкие идеи о том, что и как должно происходить, чем должны заниматься его сыновья. – Голос его смягчился: – Мама была красавицей. Мне всегда говорили, что она была одной из самых красивых девушек в графстве, когда папа и она поженились. У нас была прекрасная жизнь, мы ни в чем не нуждались. Жили мы на хлопковой плантации около Чарлстона, эта земля в течение многих поколений принадлежала нашей семье.

Пейдж припомнила, как смотрела фильм «Унесенные ветром», и ее поразила невероятная мысль, от которой у нее дрожь пробежала по спине.

– У твоей семьи были рабы, Майлс?

– Конечно. – В его голосе прозвучало даже удивление, что она задает такой вопрос. – Bce знают, что у нас были рабы, это была часть нашей культуры. И меня, и моих братьев воспитывала Манди, наша черная няня. Так была устроена жизнь на Юге. Мало кто из них остался там после войны, после смерти Бет.

– У тебя было много братьев и сестер?

– Два брата, а из сестер никого не осталось в живых. У мамы было шестеро детей, нас, трое мальчиков, и две дочери и еще мальчик, который умер совсем еще маленьким. Я был средним. Мать нас баловала, отец редко бывал дома, поэтому мы, когда росли, пользовались большой свободой.

Пейдж по его голосу могла сказать, что он улыбается.

– Пожилые люди в округе называли нас повесами и запрещали своим внучкам разговаривать с этими дикими парнями Болдуинами, что очень привлекало к нам девушек.

Пейдж улыбнулась, представляя себе эти картины.

– Я особенно помню одно лето, перед тем, как началась война. Чапс был на два года старше меня, он приехал домой из колледжа, где изучал право. Я осенью должен был возвращаться в медицинское училище в Чарлстоне. Бо, который был на два года меня младше, учился еще в школе. Стояла очень жаркая погода, ни одного дождя за все лето. Папа был вне дома. Мы все были как дьяволята. Мы играли в азартные игры, дрались, крали хранившееся у папы самогонное виски, ездили на рыбную ловлю, носились на горячих конях, ухаживали за соседскими девушками. – Он громко рассмеялся. – Бедная мама все это лето просто с ума сходила.

Он замолчал, а Пейдж ждала продолжения его рассказа.

– Потом началась война. – Голос Майлса изменился, стал каким-то безжизненным. – Чапс умер в Манассасе. Бо заболел тифом в концентрационном лагере федератов и умер там за три месяца до окончания войны. Папа был убит в Гетисберге. Мама в действительности не была сильной женщиной, она всегда была избалованной, около нее всегда крутились служанки и слуги, которые защищали ее и ухаживали за ней. После войны она укрылась в какое-то царство грез, не хотела видеть мир таким, каким он стал.

Он зашевелился, лежа на спине, и поудобнее устроил ее голову на своем плече.

– Я пытался вернуть плантацию в рабочее состояние, но это оказалось безнадежным. Часть дома еще стояла, но поля погибли, а у меня не было ни времени, ни денег, ни желания налаживать хозяйство. Я был очень занят, после войны ощущалась большая нехватка врачей. Мама так и не смогла пережить смерть папы и мальчиков и гибель имения. Она умерла от сердечного приступа через год после того, как мы с Бет поженились.

Голос его звучал устало.

– Мы уже готовы были отказаться от идеи создать семью, когда Бет забеременела, и она была так счастлива, я никогда ее такой и не видел, узнав, что у нее будет ребенок. Для меня этот ребенок представлялся началом новой жизни, новым поколением Болдуинов, тем хорошим, что вознаградит нас после всех ужасов.

Он молчал так долго, что Пейдж уже подумала, что он, вероятно, задремал, но потом он снова заговорил:

– Я никогда никому об этом не рассказывал, тебе первой. Мне трудно было выразить все словами. После смерти Бет мне казалось, что все во мне умерло. Ничего не представляло никакой ценности. Я перестал ходить в госпиталь каждый день, как обычно. Я начал пить, чтобы заглушить боль, и алкоголь стал для меня побудительной причиной вставать по утрам. В течение месяцев бутылка «бурбона» всегда была у меня под рукой. Но однажды меня позвали к соседу, которого я знал всю мою жизнь. Он почти совсем отрезал себе косой стопу. Я старался, но я был слишком пьян и даже не мог наложить жгут, чтобы остановить кровотечение. Он был близок к смерти, когда его удалось перевезти в госпиталь.