– Они так и не нашли Ника в ту ночь. У меня был узкий таз, схватки продолжались и продолжались. В конце концов ребенка извлекли с помощью кесарева сечения. Я была без сознания. Когда я пришла в себя, мне сказали, что ребенок родился мертвым, хорошо сложенная девочка, которая только не смогла дышать. Я разрыдалась и рыдала до тех пор, пока они не разрешили посмотреть на нее, подержать минуту-другую. Она была исключительно крупным ребенком, поэтому-то я и испытывала такие трудности. Она выросла бы в прелестную девочку. – Пейдж давно уже не плакала, вспоминая свою дочку, но сейчас не могла удержаться от слез. – Я так отчетливо помню, как она выглядела. О Майлс, я полюбила ее за эти несколько минут.
Она поняла, что Майлс сел рядом с ней на узкий диванчик. Его мускулистая рука обняла ее за плечи, прижала к себе, и ей стало так хорошо ощущать своей щекой грубую шерсть его красного мундира.
– В ходе операции были осложнения и потом заражение. Они сказали мне, что вряд ли я когда-нибудь еще забеременею.
Она услышала звук, который он издал, бормотание, в котором было понимание и сочувствие, и это ее утешило.
Прошло несколько часов после того, как унесли ее ребенка, когда приехал Ник. Он где-то выпивал, Пейдж ощутила запах виски и сладких резких духов, когда он наклонился и коснулся губами ее лба.
– Мы развелись.
Пейдж припоминала ужасную пустоту в теле, агонию похорон ребенка. Временами ей казалось, что она сходит с ума, и тогда она погрузилась в учебники, чтобы отвлечься, увести свои мысли от мысленной картины ее обнаженного синеватого тельца, заставить себя вспомнить, что было в учебнике, который читала. Она всегда была хорошей студенткой, теперь она стала выдающейся. Постепенно учебники сменились специальными медицинскими трудами, и когда пришло время, она без труда определилась на медицинский факультет.
– Наверное, я была не права, но я жила с ощущением, что при правильном медицинском уходе девочка могла бы выжить, – тихо проговорила Пейдж. – Вот я и стала гинекологом.
Медицинское обучение было очень тяжелым. На медицинском факультете процветал мужской шовинизм. Она овладела искусством выживания, научилась быть грубой, игнорировать приставания мужчин. Когда она закончила, ей предложили поступить в ординатуру в Больнице Милосердия, славившейся своим гинекологическим отделением.
– Я встретила Сэма, когда училась в ординатуре, и мы с самого начала подружились. Мы вместе занялись врачебной практикой и со временем открыли собственную клинику.
В очаге сдвинулось полено, масло в лампе выгорело, огонь замигал и потух.
Пейдж спустила ноги с диванчика, намереваясь встать и заправить лампу, но руки Майлса, обнимавшие ее плечи, удерживали ее.
– Вы раньше кое-что сказали, Пейдж. Вы сказали: «До сих пор я влюблялась только один раз». Что вы имели в виду? Что значит «до сих пор»?
Она в ужасе приоткрыла рот и возблагодарила темноту, потому что лицо ее горело так, словно искры из очага подожгли ее кожу.
– Пейдж?
Он не даст ей увильнуть, она это знала. Она уже разобралась в нем. Под внешностью спокойного южного джентльмена скрывалась закаленная сталь, упрямый характер, который может потягаться с ее нравом.
О Боже, почему она так распустила язык? Не зря говорят о фрейдистских оговорках…
Ладно, она не жеманная викторианская дамочка, он теперь это хорошо понимает. И если он слишком толстокожий, чтобы раскусить ее, она сама растолкует ему. Она глубоко вздохнула.
– Я имела в виду, что каким-то образом я умудрилась влюбиться в вас, Майлс Болдуин.
О Боже, она действительно сказала это! Она перевела дыхание и снова попыталась подняться.
Ей нужно отодвинуться от него, она уверена, что он слышит, как бьется ее сердце. У нее в груди застрял комок, который поднимался к горлу, угрожая задушить ее.
Но он крепко держал ее в руках, без особых усилий не позволяя ей двинуться. Он глубоко вздохнул, вздрогнув всем телом.
– Я подумал, что именно это вы могли иметь в виду, мисс Рандольф.
Голос его слегка дрожал. Потом он повернул ее лицом к себе, приподнял так, что ее груди прижались к его груди. Она оказалась у него на коленях.
– Я надеялся, что вы именно это имели в виду, дорогая Пейдж. Потому что я думаю, что влюбился в вас в первый же момент, когда увидел.
И, прежде чем она успела осознать его слова, его рот оказался у ее рта, его губы, поначалу мягкие и нежные, коснулись ее губ.
Однако вскоре нежность сменилась требовательностью. Пейдж почувствовала себя так, словно жар от огня проникает в ее поры. Ей казалось, что она тает, волна вулканической лавы, медленная и сладкая, поплыла вниз, откликаясь на ласку его языка, его сильных губ, поглаживающих ее тело.
– Я хочу тебя, Пейдж. – Голос его был хриплым и настойчивым. – День и ночь я думаю только о тебе. Ты сводишь меня с ума.
Его дрожащие пальцы коснулись ее шеи, нащупывая дюжины пуговиц, застегивавших ее блузку. В нетерпении она подняла руку и проворно расстегнула их, забыв на минутку, что на ней все еще длинное нижнее белье, которое она надела утром.
С этими большими пуговицами он справился быстро, освобождая ее от блузки с длинными рукавами, от фланелевых штанишек, открывая ее плечи и руки, и обнаружил ее кружевной бюстгальтер.
Он удивленно вздохнул, взял ее набухшие груди в свои ладони и какое-то мгновение разглядывал бюстгальтер, перед тем как его губы начали двигаться вниз от ее горла, его язык ощутил биение пульса, нашел дорогу к одному соску, потом к другому.
Она задохнулась, когда его рот коснулся ее сосков, когда жар и влага проникли сквозь тонкое кружево до самой ее сущности.
Недовольное ворчание вырвалось из его горла, когда он безуспешно отыскивал застежку на ее бюстгальтере.
– Что за дьявольское изобретение! – выругался он.
Она нервно рассмеялась, показывая ее скрытую застежку и позволяя этой кружевной штучке медленно, возбуждающе сползти с нее.
Теперь его губы упорно, мастерски играли с ее грудями, посасывая, облизывая, его зубы заставили ее задохнуться от наслаждения, его язык посылал эти сладкие язычки пламени, пронизывающие все ее тело. Его руки со знанием дела нашли застежку ее юбки, одним нетерпеливым движением он снял с нее штанишки и нижнее белье, оставив ее обнаженной.
– Это несправедливо, – прошептала она. – Я голая, а ты нет.
Он оторвался от нее, встал, и вся его одежда в один миг уже валялась на полу вместе с ее одеяниями. Он положил ее снова на диван, встал на колени рядом и начал ласкать ее своими длинными пальцами.
У нее перехватило дыхание, когда отсвет огня упал на его обнаженное тело. Он обладал великолепной фигурой, с длинными ногами, широкоплечий, со стройными бедрами, на груди у него курчавились волосы, отливающие золотом в мерцающем свете огня. Его серые глаза блестели, исполненные восхищения, когда он рассматривал ее обнаженное тело, оглядывая его таким напряженным взглядом, что она чувствовала, как пробегает по ней сладостная дрожь.
Улыбка заиграла на его губах.
– У меня хорошее воображение, но на этот раз оно потерялось при столкновении с реальностью, – выдохнул он. – Ты восхитительна, любовь моя!
Теперь его губы отправились в путешествие по пути, которым за секунду до этого блуждали его глаза, они проложили горячий след по ее грудям, к животу, его сильные руки нежно повернули ее, раздвинув ее ноги.
Она задохнулась, когда его язык прикоснулся к ней. Она закрыла глаза, когда серебряные пузырьки наслаждения пробежали по всему ее телу. Ее руки впились в его волосы, пузырьки стали волнами, которые трудно было вынести.
Его рот был горячим и сладким, а его язык…
О Боже, его язык…
Ее тело дергалось в судороге, из горла вырвался крик, когда этот жар сконцентрировался, взорвался, окатил ее волной экстаза.
– Пейдж, иди ко мне!
Голос его был глухим. Он нетерпеливо, охваченный страстью, расстелил вязаный плед и одним движением перенес ее на ковер. Она вскрикнула, когда он вошел в нее, и сразу же начала двигаться. Это был крик радости, триумфа, благодарности!