Подполковник произнес это очень тихо, так что расслышать его могли только лишь мы с Олегом. Ну, это, наверное, и к лучшему. А то слово за слово… и пошло, и поехало… Такие вот перепалки иногда очень плохо заканчиваются.

Гром зыркнул на чекиста, молниеносно оценил ситуацию и выдал на мой далеко не объективный отцовский взгляд самый лучший ответ, который только можно было изобрести в сложившейся ситуации:

– Кальцев, твою же мать! Ты что забыл, сколько весит заряженный автомат? Целый час таскал его и не понял, что магазин пуст!

Глядя на суровое лицо сына, его плотно сдвинутые брови, я едва удержался от улыбки. Цирк-зоопарк, а ведь товарищ Гром сам довольно долго мусолил в руках мое оружие. И точно так же, как и Кальцев, ничего не заметил, даже не додумался отстегнуть и проверить рожок. Эх, молодо-зелено! А Леший все-таки молодец. Только куда же это он патроны засунул?

Контратака Олега охладила головы нежданных визитеров. Они замерли и стали растерянно друг с другом переглядываться.

– Не, командир, – наконец промямлил невысокий мужичонка, который стоял слева от одинцовского разведчика, – мы подумали, что ежели они с автоматом надурили, то и в чем другом тоже могли. А ты с ними в одиночку поперся. Так что мало ли что…

– Это мой отец, – прервал говорившего Гром, указывая на меня.

– Мы понимаем, что отец, – заговорил другой «серый», который крепко сжимал в руках самодельное мачете, сделанное из плоской детали какого-то механизма. – Только ханхи могли и его переделать. Для них отец, брат, сват все едино.

После этих слов я понял, что должен что-то сказать. Оправдываться, защищаться, искать какие-либо аргументы, все это категорически не лезло в голову. Захотелось просто по-человечески взглянуть в глаза вдохновителю всей этой бучи и спросить:

– Кальцев, что ж ты, подлая твоя душа, такое творишь?

Одинцовский разведчик сразу сник. Он тяжело опустился на один из ящиков и, уставившись в каменный пол, хрипло произнес:

– Извини, полковник. Накатило что-то. Затмение какое-то. Как вспомню, во что они наших превратили…

Он так и сказал ни «в кого», а именно «во что». И от этой мелочи я вдруг вздрогнул как от ледяного пронизывающего ветра.

– Всех превратили? – в наступившей вдруг тишине голос Загребельного прозвучал очень гулко.

– Тех, кто был в моем блоке всех, – прохрипел в ответ разведчик. – Старика Дягилева просто растворили. Был человек, а теперь жидкость в трубках. Коле Горобцу череп живому вскрывали, без всякого наркоза. Он так орал, что стены тряслись. А потом туда дрянь какую-то вшили. Так что у него теперь вместо затылка серая мутная медуза.

– Жив еще? – проскрипел я зубами.

– Коля-то? Кто ж его знает, может и жив, – Кальцев всего на секунду поднял на меня глаза.

– А Томас? Нина?

– Крайчека не видел, – Александр отрицательно покачал головой. – А с женщинами вообще отдельная песня. Я так понял, их совсем в другом месте держат. Они в цех вообще не попадают.

– Сбежать-то тебе как удалось? – Леший подцепил керосиновую лампу и поставил ее повыше, на небольшой штабель из деревянных ящиков. Теперь лица большинства присутствующих стали видны в мельчайших подробностях.

– Да я уже тут всем по сто раз рассказывал, – одинцовец поглядел на пришедших вместе с ним людей, и те согласно закивали.

– А ты еще раз расстарайся. На бис, так сказать.

После того, как Гром подкрепил требование подполковника своим властным кивком, у Кальцева просто не осталось выбора.

– Всем, кто попадает на базу, в вену вливают какую-то дрянь, – начал Кальцев со вздохом. – Много вливают, с пол-литра, наверное. Минут через десять после этого человек себя уже не контролирует. Он становится, будто машинка на радиоуправлении, как хочешь, так и верти.

– Наркотик какой-то, – предположил я.

– Нет, полковник, ты не понял, – рассказчик болезненно скривился. – Голова при этом остается совершенно чистая. Человек все чувствует и понимает, только вот само тело ему больше не подчиняется. Даже если бедолагу на куски резать станут, он все равно лежит смирнехонько, не шелохнется. А на конвейере я такую хрень видел: перед одной из установок платформа с одним из наших, кажись с Сенькой Кривым, перевернулась и внутрь уже вверх тормашками вползала. Так Семен на ней больше не лежал, а висел лицом вниз. И самое странное, что не падал, словно приклеили его.

– Ах, мать твою! – вырвалось у Загребельного.

– Что-то знакомое? – мы все уставились на офицера ФСБ.

– Нанороботы, – пробасил тот. – В штатах велась разработка спецобразцов для дознания. Так вот, похоже, это их родные братья. Эти бестии ведь до самой дальней клеточки доберутся, да и магнитить будут, если прикажут.

– Кальцев, неужто и тебе эту дрянь впрыснули?! – я перевел взгляд на разведчика.

– Вот в том-то и весь фокус, что со мной у них не выгорело, – заместитель Нестерова устало улыбнулся. – На базе ведь все автоматически делается, ханхи на черную работу не растрачиваются. Так вот, когда машина нас колола, я сумел руку вывернуть. У меня травма локтя еще с тех времен, когда борьбой занимался, сустав раздолбанный вдрызг, вот и получилось. Конечно, больно было до жути, но зато игла мимо прошла.

– И что, никто из хозяев не заметил, что ты сорвался с их крючка? – я не то чтобы не доверял рассказчику, просто пытался оценить уровень охраны базы.

– Наверное, просто повезло, – одинцовец пожал плечами, – Дальше нас распихали по клеткам. А там контроль ни к чему. Там тупо сиди и жди своего часа. Вот я около суток и сидел, глядел, как наших одного за другим забирают. Примерно половина возвращалась, да только на них было жутко смотреть. Обескровленные, высохшие, с пунцовыми рубцами на тех местах, где их резали и сращивали, перемазанные в какую-то бурую слизь, собственную мочу и дерьмо. Те, кто еще мог произносить членораздельные звуки, кричали, плакали, умоляли о помощи и пощаде. Только кого там умолять? Ханхов что ли?

Я слушал этот рассказ и понимал, что меня начинает колотить крупная нервная дрожь, а пальцы на руках судорожно сжимаются и разжимаются в поисках тощего горла какого-нибудь серого ублюдка. То, что головастые вытворяли с пленными, было само по себе ужасно, но лично для меня их преступления казались чудовищными вдвойне. Ведь эти выродки кромсали не просто людей, а знакомых мне людей, тех, с кем я пил, ел, смеялся и грустил, тех, кто помогал мне и кому помогал я.

– Как же ты все-таки ушел оттуда? – густой бас Лешего заставил вновь сосредоточиться на рассказе Александра.

– Из клетки можно было вырваться только когда настанет мой черед. Вот я и стал ждать, – продолжил Кальцев. – В конце концов, дождался. Пол раскрылся, и я грохнулся на толстую металлическую платформу, которая и поползла прямиком в цех. Будь во мне эта дрянь, лежал бы, как бревно, и не рыпался, а так приподнял голову, стал оглядываться по сторонам, прикидывать, что там да к чему. Вот тогда-то и видел агронома нашего, а затем и Горобца. – Тут разведчик понизил голос. – Эх, не знаете вы, каково это… на такое глядеть и быть полностью бессильным что-либо сделать.

Кальцеву никто не ответил. Оно и правда, такого никому из нас испытать не доводилось. Разумеется, мы все теряли друзей и товарищей, но только чаще всего те гибли в бою, с оружием в руках. А вот чтобы так… чтобы их хладнокровно препарировали, словно лабораторных крыс… Жуть! Смотреть на это и знать, что следующий на очереди ты сам… В такой ситуации до безумия всего один шаг, да какой там шаг, маленький цыплячий шажок.

– Я тогда не в себе был, – и впрямь признался разведчик. – Если бы моя платформа стала приближаться к одному из этих чертовых аппаратов, то ей богу не выдержал бы. Мог вскочить и рвануть куда глаза глядят. Однако меня волокли вглубь цеха, туда, где находился круглый полупрозрачный модуль. Сквозь его стены я видел силуэты ханхов. Попасть внутрь означало конец всему. Моя тайна мигом будет раскрыта, и тогда уже не вырваться. Я стал отчаянно искать выход, и как раз в этот самый момент рядом проплывала платформа с трупом. Хотя трупом это можно было назвать лишь с очень большим натягом. У человека не было головы, рук, ног и половины внутренностей. Он вообще больше напоминал груду рыбьей требухи, которую отправили прямиком в мусорный бак. Вот именно это сравнение мне и помогло. Сразу стало понятно, что ханхи взяли у парня все, что хотели и он им больше не нужен. А раз так, то тело действительно направлялось в утилизацию. Это был шанс, пусть крохотный, но все же шанс.