— Есть еще один вопрос по 1941 году, но совершенно иного плана. Из истории нам что-то, но очень немного, известно о танковом сражении под Дубно, Луцком и Ровно в конце июня, то есть в первую неделю войны. Вы в этом сражении участвовали…

— Да, это был знаменитый контрудар войск Юго-Западного фронта, в котором с советской стороны участвовало несколько механизированных корпусов, в том числе и наша 43-я танковая дивизия в составе 19-го механизированного корпуса… Первым вступил в этот бой разведывательный батальон Героя Советского Союза капитана Архипова, уже вам известного. Потом вслед за ним вся дивизия. Но это только громкое название — дивизия. Мы успели растерять танки на марше, и даже многие из тех, которые по железной дороге пришли, также вскоре вышли из строя по техническим неисправностям… Так что со стороны нашей дивизии в контрударе участвовало не так уж и много танков. Действовали мы успешно — вышли к Ровно, к Дубно, но потом, как понимаете, вынуждены были отходить.

— Замысел этого сражения был разработан непосредственно командованием Юго-Западного фронта?

— Нет, известно, что этот удар планировал не только генерал Кирпонос, но туда организовывать это дело приезжал и начальник Генерального штаба Георгий Константинович Жуков. Этот контрудар сыграл свою роль — выход немецкой танковой группировки на Киев удалось отсрочить, оттянуть. Хотя, конечно, уже позже немцы туда вышли.

— Можно ли сравнивать танковое сражение под Дубно, Луцком и Ровно со знаменитой Прохоровкой?

— Как говорится, всякое сравнение хромает. В какой-то мере можно сравнивать, но это совсем разные сражения… В отличие от Прохоровки, это не был сплошной фронт — ни с их стороны, ни с нашей. К тому же сражение не было единым и по времени: разные мехкорпуса и дивизии вступали в бой не только в разные часы, но и в разные дни. Бои разворачивались в разных местах — по всей огромной территории…

— То, что немецкая армия в начале войны была лучше, — это вряд ли кто станет оспаривать. Однако потом произошел решительный перелом… Не спрашиваю про всю армию, но когда, как Вы считаете, наши бронетанковые войска сравнялись с германскими — основной ударной силой и гордостью вермахта?

— В Сталинградской битве. Как раз к началу контрнаступления под Сталинградом наша промышленность сумела произвести достаточное количество танков — в основном это уже были тридцатьчетверки…

— Нужно заметить, что сначала была проведена эвакуация заводов — из Харькова, из того же Сталинграда и их последующее развертывание на Урале…

— Вот именно! Это же настоящее чудо было, никакая страна, кроме Советского Союза, такого бы сделать не могла! И вот из этой техники уже к началу контрнаступления на Волге были сформированы танковые бригады, танковые и механизированные корпуса, затем эти войска были сосредоточены в районе Сталинграда и сыграли чрезвычайно важную роль и в окружении всей гитлеровской группировки, и в отражении попыток ее деблокады, и в ее уничтожении. Тогда произошли и серьезные изменения в тактике действий наших войск, в частности, стали применяться подвижные группы… От Сталинграда мы и пошли от победы к победе — вплоть до Берлина.

— Олег Александрович, и вот такой еще вопрос: как Вы считаете, а сегодня танки не утрачивают ли своего прежнего значения?

— Нет! Я убежден, что и в современных условиях танки и танковые войска являются главной и решающей силой сухопутных войск — как в крупномасштабных войнах, так и на тактическом уровне. Отмечу к тому же, что наши новые Т-90, а также модернизированные танки Т-80, Т-72 по своей эффективности равны зарубежным. Так что не стоит списывать в запас ни танки, ни нас, танкистов…

Дело было под Жлобиным

— С 5 мая полк находился в лагерях в 25 километрах восточнее Саратова. Это был обжитой военный постой: ослепительно-белые палатки, цветники, красно-желтые линейки. Мы настойчиво занимались боевой подготовкой — учили бойцов стрелять из карабина, пользоваться ручными гранатами, рыть окопы, сооружать убежища, читать карты, ориентироваться ночью, ходить по компасу при заданном азимуте. А еще — ездить верхом на лошади, выполнять обязанности орудийного номера, выдвигать двухтонную гаубицу на позицию, буквально за пять минут готовить ее к бою, добиваясь большой точности и эффективности стрельбы, особенно по бронированным и высокоманевренным целям. Тренировались непрерывно, до полного автоматизма. Занятия проводились и днём и ночью.

За неделю до начала войны нас подняли по тревоге и эшелонами перебросили на большие маневры в Белорусский особый военный округ. Так что война застала меня в лагерях западнее Новозыбкова.

— Вы узнали о начале войны по радио…

— Да, из выступления В. М. Молотова. День 22 июня запомнился мне на всю жизнь. У нас проходили конно-спортивные соревнования. Скачки на полевом ипподроме были в самом разгаре, как вдруг и зрители, и всадники как по команде бросились к воротам, застыли у репродуктора, прикрепленного к телеграфному столбу. Подойдя, я услышал знакомый голос Молотова… Так в нашу жизнь вошла война.

— А когда впервые вступили в бой?

— Дело было так. 23 июня полк, поднятый по тревоге, погрузил в железнодорожные вагоны вооружение, лошадей и амуницию и несколькими эшелонами отправился на запад. Везли нас почти без остановок — сплошная «зеленая улица». А навстречу уже двигались поезда, до отказа набитые беженцами; поражала сутолока на станциях. В небе стали появляться самолеты противника, и я приказал привести счетверенные зенитно-пулеметные установки в готовность номер один, подготовить для стрельбы по снижающимся воздушным целям ручные и станковые пулеметы. Организовали также противопожарную команду, установили сигналы воздушной тревоги…

Ждать немецкие самолёты пришлось недолго. Утром 27 июня, как раз перед Жлобиным — на полустанке Хальч, где нам предстояло выгружаться, чтобы занять оборону Жлобинского железнодорожного моста через Днепр, в воздухе появилось звено истребителей «Мессершмитт-109». Загремел дробный пулеметный стук. Эхом отозвались оглушительные разрывы бомб, все заволокло густым дымом, запахло гарью. Командиры и красноармейцы бросились к платформам, скатывали с них орудия, снимали имущество, выводили из вагонов лошадей. Появились первые раненые.

Бойцы открыли по самолетам залповый огонь из карабинов, в дело вступили пулеметные расчеты — стервятники тут же стали набирать высоту, а вскоре вообще скрылись. В батареях потом только об этом и было разговору — мол, не так страшен черт, как его малюют. Однако вечером, когда разгружался последний наш эшелон, «мессеры» появились вновь, обстреляли вагоны. Были ранены три солдата, я получил контузию.

Я приказал собрать командиров и комиссаров на короткое совещание. Тут же на опушке соснового леса мы подвели итоги марша, обсудили первые потери, а в заключение я сказал:

— Товарищи, особенно берегите лошадей! Без крепкого коня мы боевую задачу не выполним — объясните это каждому бойцу.

Шутка ли сказать, в полку у меня было восемьсот лошадей!