А историк XII в. Иоанн Зонара, который после службы комендантом императорской лейб-гвардии и начальником императорской канцелярии принял монашество и удалился на остров Св. Гликерии в Пропонтиде (Принцевы острова), сообщает о Юстиниане: «Этот император был весьма доступен, но прислушивался к клевете, был жесток и скор на мстительную расправу. Был не экономен, но расточителен и беспощаден в сборе налогов. Частично он тратил деньги на строительство, частично на удовлетворение своих вздорных желаний, а частично выбрасывал их на войны и на борьбу с теми, кто препятствовал его желаниям»⁴⁴.

Похоже, самому Юстиниану все это виделось в другом свете. Во всяком случае, он заверяет: «Все дни и ночи МЫ стремимся проводить в неустанных заботах о том, чтобы дать подданным то, что им на благо и угодно Богу. МЫ не напрасно возлагаем на СЕБЯ эти бдения, но усердствуем изо дня в день, дабы НАШИ подданные могли вкушать все плоды благосостояния, в то время как МЫ возложили на СЕБЯ все их заботы»⁴⁵.

За исключением авторов нескольких более или менее наивных панегириков (вроде поэта Павла Силенциария, Иоанна Лида, высказавшего, правда, несколько критических замеча ний по поводу именно внутренней политики, или предполагаемого учителя Юстиниана Агапета, диакона храма Св. Софии), историки постоянно изображают императора, как деспота и беспощадного эксплуататора. И ни схожесть упреков, ни недостаточность аргументации в некоторых случаях, как пишет Бертольд Рубин/ Berthold Rubin, не могут изменить «того факта, что в большинстве своем они справедливы. Это следует высказать, вопреки всем конкретным ошибкам и смещению акцентов из-за сословных, партийно-политических и конфессиональных пристрастий»⁴⁶.

Министром финансов Юстиниана был praefectus praetorio Иоанн Каппадокийский. Выходец из самых низов, он получил неблагодарную задачу высасывать для своего господина все, что можно высасать. Говорили, что он подвергал людей зверским пыткам и вместе со своми приспешниками разорял целые провинции. Люто ненавидимый, он снискал тем большее благоволение императора, чем в большем количестве денег тот нуждался, а налоговая политика по этой причине приобретала все большую важность. Вскоре после занятия должности Иоанн удвоил поборы, а затем взялся за их утроение. Его изобретательность по части нахождения новых способов выжимания денег не знала границ. Сверх того он шокировал обывателей гремевшими на весь город пьянками и оргиями, а также появлением в обществе в сопровождении настоящего гарема. Хотя и тщетно, он пытался ограничить власть крупных землевладельцев. Такие серьезные исследователи, как Острогорский/ Ostrogorsky и Иоанн Галлер/ Johannes Haller, характеризуют его административную деятельность положительно и называют его великим министром и главным противником жены Юстиниана Феодоры, из-за которой Иоанн в 543 г. потерял свои посты, а после кончины Феодоры правитель имел обыкновение клясться ее именем в торжественных случаях⁴⁷.

Феодора - любовница лакеев, патриархов (?) и супруга императора

Эта женщина бесспорно оказывала на Юстиниана сильнейшее влияние. «Они ничего не делали друг без друга», - отмечает Прокопий спустя два года после ее смерти, что верно, скорее, только в отношении императора. Феодора - изящная, неизменно элегантная дамочка, стройная, бледнолицая, с большими черными выразительными глазами, темпераментная, не без юмора, невероятно волевая и, пожалуй, более энергичная, чем ее супруг - она не просто двадцать один год восседала рядом с ним на троне. Она была кем-то вроде вице-императора, соправителя, а временами управляла едва ли не больше, нежели сам Юстиниан. Министру персидского царя она горделиво пишет: «Император никогда не принимает решений, не посоветовавшись со мной»⁴⁸.

Ее отец присматривал за медведями на ипподроме. Согласно Прокопию, она еще малолетней девочкой занималась противоестественным развратом со слугами знатных посетителей цирка, затем в публичном доме «оказывала непристойные услуги», в течение одной-единственной оргии отдаваясь свыше сорока раз. Прокопий, правда, признается, что «страшась соглядатаев, мести власть имущих и жестокой смертной казни», он был вынужден о многом умалчивать, однако в своей пресловутой «Тайной истории» («Historia arcana») отвел душу. Эта книга пропитана безудержной ненавистью к Юстиниану и Феодоре, которых он («как и большинство из нас») считал ночным кошмаром, исчадиями ада и дьяволами в человеческом облике, что он подтверждает, приводя множество жутких историй. Как бы то ни было, все это вышло из-под пера заядлого патриота, в принципе, вполне лояльного к империи. Но при всей силе красноречия и необузданной фантазии Прокопия, обрушивающего водопады чудовищных, порой невероятных обвинений на политику всехристианнейшей императорской четы, он не обходит стороной самой сути дела. Он сообщает также о двух детях и постоянных абортах столь рьяно пропагандировавшей порядочность и целомудрие Феодоры. Современный историк называет ее продажной, недостойной и похотливой, настоящей «помесью столичной девахи, клоунессы и дешевой актриски» (Рубин/ Rubin). Ее загадочные, непостижимо темные глаза взирают на нас с мозаик Равенны⁴⁹.

Свою карьеру актрисы - в том числе в публичном доме, где она подвизалась в комических пантомимах и «живых картинках» - Феодора завершила, сбежав с африканским начальником правинции Гекеболом, который, однако, вскоре послал ее ко всем чертям, что ей совсем не повредило. Ибо, еще раз докатившись, по всей видимости, до самого дна, она смогла, используя свое тело, подняться до общения с высокопоставленными, а вскоре и с высочайшими персонами. Быть может, с монофизитским патриархом Александрии Тимофеем III, ее «духовником», о котором она всю жизнь вспоминала с благодарностью; быть может, с патриархом Антиохии Севером, которому она досталась от Тимофея. Потом в нее влюбился Юстиниан, возвысил ее и женился на этой грациозной, цепкой, движимой инстинктами «тигрице». Он угадывал все ее желания и сложил к ее ногам полмира. В эшелонах высшей власти редко попадались два настолько созданных друг для друга существа. «Государство стало топливом для костра этой любви» (Прокопий)⁵⁰.

Феодора разделяла страсть Юстиниана к теологии и религиозной политике. Но в отличие от него, фанатичного приверженца Собора в Халкидоне, она еще до восшествия на трон тяготела к монофизитам, быть может, из-за старой любви к своему «духовнику» патриарху Тимофею. Поэтому монофизитские теологи превозносили ее и даже приписали ей происхождение из семьи священника-монофизита и утверждали, что после ее кончины колокольный звон всех церквей возвещал о ее славе. Не исключено, что она и на самом деле верила в то, что отстаивала, хотя уже при ее жизни на этот счет ходили разные слухи. Христианство изначально разъединяло близких друг другу людей, отрывало детей от родителей, а мужей от жен, что активно поощрялось клиром (кн. 1, стр. 132). Вполне возможно, что Юстиниан и Феодора - что предполагал уже император Анастасий и его окружение - просто цинично ломали комедию перед всеми. Ловко распределив роли, он заявил о своей приверженности «двум природам», а она - одной. Тем самым они привязывали к императорскому дому обе крупнейшие христианские общины⁵¹.

Феодора даже основывала монастыри, из которых выходили монофизитские миссионеры. Ни для кого, в том числе и для ее супруга, не было тайной, что она предоставляла в своем дворце убежище многим монофизитским прелатам. Патриарха Анфимия, которого Юстиниан в 535 г., в период монофизитской фазы своей политики, возвел на константинопольскую кафедру, а через год изгнал, идя на поводу у папы и готовясь к войне в Италии, вытащили из дворца, где он провел двенадцать лет, лишь после ее смерти⁵².

Итак, известная всему городу жрица любви, став императрицей, вдруг оказалась благочестивой и целомудренной. Она была щедра к церквам и монастырям, приветствовала законодательство о семье и браке, регламентировала ночную жизнь и даже пыталась перевоспитывать константинопольских проституток - более пятисот женщин и девушек - в «Доме покаяния», внося за каждую из них плату в пять золотых. Поговаривали, что большинство из них от отчаяния утопилось в море. Как бы то ни было, вынужденный аскетизм и воздержание пробудили в Феодоре бесчеловечность. И если прежде она больше всего на свете любила совокупляться, то теперь ее излюбленным времяпрепровождением стали пытки. Она ежедневно посещала камеры пыток и жадно взирала на истязания. «Если ты не исполнишь моих приказов, - такова была ее излюбленная формулировка, - то клянусь Тем, Кто вечен, что я прикажу плетьми содрать тебе кожу со спины»⁵³.