XVI.
Перед отъездом Волгу переплыли.
На гальками покрытом берегу
Между шиповником и вишнями бродили;
По тропке, в заколдованном кругу,
Взбирались долго по отвесным скалам,
Где вдохновенные весенние ручьи
Прорыли путь стремглав по ветровалам,
Оставив лету рытвины пути.
В густом орешнике таилось дно оврага —
К нему сбегала пестрая ватага
Горбатых сосен, вязов и берез,
С кустами диких нелюдимых роз.
XVII.
С полянки Молодецкого Кургана
Симбирск когда-то кто-то разглядел…
Был, говорят, здесь трон великого Степана,
И много свершено кровавых дел…
Какой-то добрый молодец отсюда
С возлюбленною ринулся своей…
Петр с Кадей видели иное чудо:
Простор необозримый кос, мелей,
Озер и воложек, и островов, и леса…
Свершалась в небе солнечная месса,
И сталь воды и жемчуга земли
Свой хоровод молитвенный вели.
Глава третья
I.
За Чатырдагом, в маленькой Алуште,
На берегу, там, где Кастель-гора,
Где виноградники раскидистей и гуще,
Где скалы свесились, как сказочные бра,
Где много бухт, и голос моря ниже,
Где сердоликами поблескивает пляж,
Где густо пахнет водорослью рыжей,
Где с двух сторон, как стражу видный страж
Стоят обветренные старые утесы,
Где сходят с гор ступенями откосы —
У маленькой приветливой вдовы
Уютный домик сняли у скалы.
II.
Терраска затянулась виноградом,
И в комнатке был тихий полумрак,
И в тесноте кровати встали рядом,
И свешивался с потолка табак;
Но все же было место для камина,
Для умывальника, двух стульев и стола,
И даже ширмочка из светлого сатина
К стене крючком прицеплена была;
Для книг и для белья стояла этажерка,
И белая двустворчатая дверка
В стене скрывала емкий светлый шкаф,
Пропахший от букетов горных трав.
III.
Весь день на узких грядках винограда
Копалась в три погибели вдова.
Устанет — сядет, курит и так рада
Осенним дням, как будто здесь дня два
Живет, а не бесчисленные годы,
И с новою прекрасной новизной
Ей улыбались солнце, горы, воды
И небо с знойно-синей глубиной.
В жакетке старенькой, затертой и пятнистой,
В коротком фартуке (и он уж был нечистый)
И с головой, замотанной в фуляр,
Идет с зарей к цистерне у чинар.
IV.
До кофея за утренней поливкой,
Потом вздохнет с газетой у стола
И кофе пьет, и мирно топит сливки
В горшочке глиняном. Она одна жила,
Хоть и держала глупую старуху,
С которою не знала, как ей быть.
Варила ей обед, а та, жуя краюху,
Не ела ничего, предпочитая лить
Обед в помойку, целый день брюзжала,
Что голодна, что ни за что б не стала
Жить у нее, узнавши наперед,
Что голодно, и дела полон рот.
V.
Елизавета Провна полюбила
Петра и Кадю, часто вечерком,
Сверкая папироской, приходила
Поговорить сквозь мглу о прожитом.
И после дня горячего, прогулок
В горах и по морю, был тих вечерний час,
Как города безвестный закоулок
Там на окраине, гдe дремлют накренясь
Особняки, где не спешит прохожий,
Где даже благовест из церковки, похожей
На музыкальные часы, так отдален,
Что кажется — он мглой переломлен.
VI.
Как много музыки в твоих ударах, море,
И напряженного внимания у скал!
И если только ты сверкаешь в кругозоре
Да тяжких гор таинственный развал
И нет к людской душе тебе преграды -
Как возмутишь ее ничтожный строй,
Какие бросишь гулкие громады,
Через нее плеснув своей волной!
И свитки звезд да ты, голубоокий,
Вы мне давали тайные уроки,
И вслед за мною вторила волна
Начертанные Богом письмена.
VII.
Я с вами понял, горы, звезды, море,
Премудрость хаоса и стройный мір его,
И я служу причетником в притворe,
И иepeй в притворе — Божество.
И ладон — жизнь — струится по притвору;
И скорбно-радостный творит молитву мiр;
У царских врат отодвигая стору,
Встречая чашу и потир.
Из тяжких мук растет фиалка счастья,
Из наручней сплавляются запястья,
И божески спокоен только тот,
Кто в жутких пытках кровью изойдет.
VIII.
Там, в городе, под Генуэзской башней,
В кофейне на балкончике они,
Еще полны прогулкою вчерашней
На Чатырдаг, смотрели на огни,
Затрепыхавшие в лазури потускневшей
По набережной, жесткою водой
Захлебывая кофе не осевший
И приторный своею густотой.
Из булочных уж пахло новым тестом,
Уже цесарки сели по насестам,
И буйвол медленный скрипучую арбу
Свирепо вез, вздыхая на ходу.