XIX.
Все шире Волга к Каме за Казанью,
Унылее, отложе берега,
И чаще пароходы. Песней, бранью
Четвертый класс шумит из глубока.
Туристы, в смокингах и куртках, монотонно
Слоняются от носа до кормы;
Едят селянку в первом классе сонно,
Читают «Тартарена» и «Власть тьмы»…
И спорят во втором с насупленным соседом,
Как голод, прошлый раз обманутый обедом,
Удешевить к сегодняшнему дню —
По-порционно или по меню.
XX.
А Волга ширится навстречу мрачной Каме…
Вот мглистая она уже видна,
Уж оборвал турист боры жеманной даме,
Уже влилась суровая волна,
И помутнела Волга, стала строже.
Сестра угрюмая уже вдохнула ей,
Склоняясь медленно в двойное ложе,
Трущобно-дикой важности своей.
И пароход как-будто встал: нет силы
Итти вперед — тяжка вода… Застыла
И долго смотрит пристально в глаза
Пустынная, огромная река.
XXI.
Симбирск-он весь в листве, его не видно!
Усадьба барская, просторная. В садах
И с массой соловьев. Он спит солидно,
И дремлет цепь фонариков в кустах.
Толкутся на терраске парохода
Полуночные пары горожан;
Мелькают лодки; млечный путь, как сода
Просыпанная… Песенки цыган
Поют с веселых, еле видных лодок;
И бочки, ящики от чая и селедок
С остервенением кидают в жесткий трюм —
И пароход и весел и угрюм.
XXII.
А соловьи поют о Гончарове,
О Марфиньке, Обломове Илье…
Болтается фонарь в амбаре. Наготове
Пук накладных белеет на ларe.
Лениво бродят крючники, уходят
В мучнистый мрак просторной кладовой
И споры бесконечные заводят
И песью ножку тянут чередой.
Ушел приказчик, капитан, матросы…
Зевает кто-то. Задает вопросы
Кому-то кто-то: «Скоро отойдут?»
А соловьи поют, поют, поют.
XXIII.
Шумят колеса. Отвалили. Тьма. Лишь точкой
Мерцает бакен. Только на корме
Горит огонь. Там на диванчик жесткий
Петр с Кадей сели. В мягкой ровной тьмe
Клокочет, вьется светлой волны гребень.
С фонариками на шестах плоты
Лениво тянутся, на них пахучий щебень
И ветки жгут кострами. Сквозь костры
Краснеют сплавщиков насупленные лица.
И встречный пароход, как дивная жар-птица,
Как пламенный многоголовый змей,
Бьет воду крыльями, сгорая от огней.
Глава вторая
I.
Вторую ночь не спали Петр и Кадя.
Задумчиво и тихо на носу,
В ночную темь спокойной Волги глядя,
Вдыхали теплый ветер и росу,
От черных волн взлетавшую вуалем…
Украдкой поцелуются, сожмут,
Нашарив, руки… Нежным их печалям,
Одной любовью сотканным, несут
Ночные волны нежные ответы
И складывают в хрупкие сонеты
Ритмичный плеск и шелковистый шум
Своих ночных, любви понятных, дум.
II.
Когда-то на сквернейшем пароходе,
Носившем странное названье «Телескоп»,
Петр плыл весной, в апреле, в половодье,
В свое именье. Староверский поп,
Саратовский мартышка и конвойный,
Страдавший солитером офицер
Делили с ним тоску. А день был знойный,
И мучил офицера солитер.
Тянул три баржи пароход, бесцельно
Стоял у сёл, бранился канительно
С нахальным лоцманом осипший капитан,
А по ночам их донимал туман.
III.
В Усинском устье наконец засели
Зачем-то на мель. Нанял рыбака
Петр в Ставрополь. И на заре, сквозь трели
Невидных жавронков, так нежила peкa,
Так ярким блеском солнцу улыбалась.
И сонный деревушка-городок,
Мигая окнами, был удивлен, казалось,
Что вот опять румянится восток;
И где-то в доску сонно били время,
И диких псов рачительное племя
Свирепым лаем встретило Петра
У грязного почтового двора.
IV.
Он был здecь первый раз, глядел бесстрастно
На мачтовые сосны пустырей,
И на крылечке, скучно и напрасно
Зевая, ждал в Самару лошадей.
Какой-то казачек с нахальным носом
И головой промокшей от помад,
С засунутым за кушачек подносом,
Принес ему записку: «Буду рад
Вам оказать свое гостеприимство.
Вас уважающий, с надеждой на взаимство,
Помещик Тит Семеныч Петровых.
Проводит вас вручитель строчек сих».
V.
Подумал Петр, вздохнул и согласился.
У Тита встретил целый взвод девиц.
Поспал, переоделся и побрился,
И вышел к чаю. Кучу небылиц
Нарассказал девицам, выпил с Титом
Домашнего ликера «Всех страстей»,
Играл в крикет… Влюбленным был и сытым,
И женихом одной из дочерей
Стал к вечеру, когда катались в лодке,
Когда, развязен от «страстей» и водки
Шашлык папаша жарил на костре,
Свирепо клокотавшем на корме.